Станислав Рассадин. Судьба после жизни. Александру Галичу исполнилось 90.

«…Создателю энциклопедии нашей жизни» — надписал Галичу свою книгу стихов великий лагерник (это особо отметим, имея в виду то, о чем дальше зайдет речь) Варлам Шаламов. Разумеется, так и есть. Однако вопрос: при всей почтенности подобной заслуги, не ограничит ли эта «энциклопедичность» при неизбежной со временем смене реалий дальнейшую судьбу поэзии, приписав ее к определенной эпохе? Ведь и на судьбе самой знаменитой из поэтических «энциклопедий», «Онегина», это отчасти сказалось, понадобились сноски и примечания. А Галич… Сохранился ли обычай пить на троих (не знаю, отстал) — с новыми ценами, наконец, попросту с винтовыми пробками бутылок, позволяющими сунуть недопитое в карман? Или этот советский микроколлектив канул в прошлое? Но остается, останется зафиксированная «Размышлением, как пить на троих» тяга «среднего человека» (бессмертное зощенковское словцо) к созданию ритуала, творимого снизу; быта в атмосфере безбытности. Даром что у Галича это безбытность бедности, а в наступившем и, пуще того, надвигающемся мире — безбытность стандартизации. Расшифруют ли потомки неброский абсурд советской реальности, чье выявление не нуждалось в «ихнем» Кафке, нам опять же хватало нашего Зощенко, — тот абсурд, родной наш бедлам, где «шизофреники вяжут веники, а параноики рисуют нолики»; где нашкодивший супруг номенклатурной «товарищ Парамоновой» нес свой грех в райком партии; дошлый истопник с помощью «Столичной» оборонялся от гадов-физиков, которые «раскрутили шарик наоборот», а ушлый директор антикварного магазина вдрызг разорялся, со страху скупая у населения пластинки со сталинской речью: «то ли гений он, а то ли нет еще»? Еще! Хотя, что до «шарика», не мы ли готовились к концу света из-за пресловутого коллайдера? А уж последняя-то «реалия» (кстати, Галич радостно мне сказал, что, найдя это самое «то ли нет еще», понял: песня есть, состоится!), к несчастью, и вовсе не устарела. «Еще» — или «ужо»? Так или иначе, надеюсь (по правде, уверен), что когда перемрут — хорошо бы попозже — люди вроде меня, не обязательно знавшие Галича лично, просто обитатели той эпохи, и реалии-раритеты займут свое курьезное место, останется — поэзия. Лирика. Исповедальность, не всегда излитая так непосредственно: «Худо было мне, люди, худо…

Но едва лишь начну про это,

Люди спрашивают — откуда,

Где подслушано, кем напето?

…Не моя это, вроде, боль,

Так чего ж я кидаюсь в бой?

А вела меня в бой судьба,

Как солдата ведет труба!

Сколько раз на меня стучали,

И дивились, что я на воле,

Ну, а если б я гнил в Сучане,

Вам бы легче дышалось, что ли?

И яснее б вам, что ли, было,

Где — по совести, а где — кроме?

И зачем я, как сторож в било,

Сам в себя колочусь до крови?!»