ЧИНГИЗ ГУСЕЙНОВ, писатель, выпускник 160-ой.

Язык утратить - потерять корни


Кого считать истинным азербайджанцем? - такой вопрос легко задать, но трудно на него ответить, тем более в рамках газетной колонки, к тому же каждый считающий себя азербайджанцем может иметь на этот вопрос собственный ответ.
Постараюсь начать разговор, не претендуя на всеохватность, в надежде расшевелить умы и чувства, авось, читатель откликнется?


В контексте обозначенной темы вопрос вопросов, который часто возникает на наших собраниях, - на каком языке говорить? Как правило, и в этом ничего зазорного нет, наши сборы проходят на русском, ибо присутствуют порой инонационалы, - так мы воспитаны не годами, а десятилетиями, к тому же есть среди нас русскоязычные азербайджанцы, и было бы недемократично заставлять их говорить на языке, который они понимают, но изложить свою мысль им легче на русском. На одном из международных форумов, проходившем в Баку, присутствующие испытали чувство неловкости, когда человека, прекрасно знающего русский, заставили выступить на азербайджанском, и он толком не смог прочесть свой текст... - виноваты и те, которые заставили, но и он, который согласился выступить на языке, который ему, хоть и генетически родной, но грамматически чуждый. Тут нет рецептов, как поступить, но... - надо учиться, ибо сегодня и на будущие времена, если участвуешь в неких азербайджанских движениях, связан с Азербайджаном, без хорошего знания языка не обойтись.
Вопрос о языке возник не сегодня: почти сто лет назад в журнале Молла Насреддин великий наш писатель Джалил Мамедкулизаде сочинил великолепный рассказ-фельетон Бизим «образованны»ларымыз о человеке, который стыдится говорить на родном.
Друг говорит ему: Хята олмады ки, бир аз русъа охудун? Ня сябябя сян мянля hеч мъсялманъа данышмаг истямирсян?
Слушай, - отвечает он по-русски, - как-то стыдно, когда образованный человек по-татарски говорит!
Такое было в России в позапрошлом веке - засилье французского, и Пушкин сожалеет в Евгении Онегине, что ему приходится переводить с французского на русский любовное письмо аж Татьяны Лариной, девушки истинно русской, так что мы переживаем то, что для русских было актуально два века назад.
Герой фельетона Мамедкулизаде, когда его спрашивают по- азербайджански, прекрасно понимая, о чем речь, везде и всюду отвечает по-русски, даже дома, говоря с родной матерью:
- Ана, - просит он маму, - пожалуйста, мяня бир шяj сварит еля.
Мать не понимает: - Бала ня дедин?
- Ох, ох! - сокрушается он. - Мян деjирям: бир зад бишир.
- Бала, ня биширим?
- Черт его знает! - отвечает. - Jадымдан чыхыб... Jумру олур, бир жър ады вар.
- Бала, куфтя деjирcян?
- hя... hя… Гофта, гофта!
Но знают ли азербайджанцы, разбредшиеся по СНГ, своего великого классика Мамедкулизаде? Это тоже вопрос вопросов! Недавно довелось мне беседовать с одним крупным нашим деятелем культуры, живущим в Москве: нет, не знает, не читал ни Мамедкулизаде, ни Ахундова, а этого не знать азербайджанцу - то же, как если б русский в диапоре не знал Пушкина, но такое, к чести русских, непредставимо!
Конечно, в условиях Российской империи и СССР выгодно было освоить русский - язык, кстати, великой культуры, один из мировых, тяга к нему была большая, знание это открывало двери в большой евразийский мир, да и в пределах интернационального Азербайджана, в особенности, Баку, это был язык общения, чуть ли не государственный.
Мой покойный отец, помню, отдал моего старшего брата в первый класс русской школы, забрав из третьего класса азербайджанской школы, - засилье русского языка было тотальное, всеобъемлющее.
Но времена изменились, хотя и сегодня, особенно тем, чьи интересы связаны с Россией, русский язык остается главным языком общения, однако, видим, как интенсивен, необратим, катастрофически скор процесс утраты языка в диаспоре, и можно понять (но нельзя оправдать!) азербайджанские семьи, где дома говорят с детьми по-русски, дабы им легче было учиться в школе.
Но утрата языка - это утрата корней, чего-то существенного в менталитете. Замечу здесь же, это - опыт обрётенный мной за многие годы, да запомнят мои земляки, что русский народ не хочет, вовсе не заинтересован в том, чтобы мы или какой другой этнос растворились в нем, забыли все cвое и стали русскими.
А о себе скажу следующее: я, живущий в Москве более полувека, благодарен России, что она, развив и усовершенствовав во мне русский язык, язык моей бакинской 160-й русской школы, моего Московского университета имени Ломоносова, моих педагогических и научных служений, моего творчества (увы, лишь часть мною сочиненного, в том числе Фатальный Фатали, имеет азербайджаноязычные оригиналы, и тому есть объективные причины, но Иншаллаh когда-нибудь удастся это реализовать!) повернула меня лицом и к азербайджанскому языку - языку моей матери, бабушки, семьи, и не позволила мне, вооруженному родным русским языком, утратить другой родной язык - азербайджанский.
Впрочем, есть и обратные процессы, они только-только намечаются, и я хотел бы сказать о тех... - но колонка моя исчерпана, продолжу в следующей, надеясь, что за это время получу советы, предложения, а то и возражения от читателей Азерроса, и тогда продолжим разговор о том, кого можно считать истинным азербайджанцем?



ЧТО ОСТАЕТСЯ ПОТОМКАМ

Незадолго до новогодних праздников на 78-м году жизни скончалась известная переводчица азербайджанской литературы Тамара Георгиевна Калякина-Каледина. Те, кто знал ее, кто работал с ней, чьим произведениям она дала путевку в жизнь, понимают какая это огромная потеря для русской и азербайджанской культуры.
Тамара Георгиевна родилась в Москве в 1924 году. Ее упрямые родители так и не смогли решить, чью фамилию будет носить ребенок, и в результате девочка получила двойную фамилию. По дате рождения видно, что детство и юность Калякиной–Калединой пришлись на страшные 30-е и суровые 40-е годы. Почему она решила поступать после войны в МГУ на только что открывшееся восточное отделение - осталось ее загадкой. Чем русскую девушку могли заинтересовать тюркские языки? Но только специализировалась она по турецкому, азербайджанскому и туркменскому языкам. Последние два стали ее рабочими языками. Со временем Тамара Георгиевна защитила диссертацию и получила степень кандидата филологических наук.
По окончании университета молодого специалиста распределили в издательство “Энциклопедия”, где ей пришлось почему-то заниматься картами. Впрочем, она не слишком задержалась на этой работе и ушла в издательство “Художественная литература”, где и проработала большую часть своей трудовой жизни. В редакции литературы народов СССР Калякина-Каледина редактировала чужие переводы и делала свои. Переводила тщательно, по много раз перепечатывала, переделывала, листая словари в поисках одного-единственного нужного слова. Свои переводы всегда согласовывала с авторами.
Азербайджанская литература ей нравилась. Тематика произведения не имела никакого значения. С одинаковым удовольствием она переводила и современную, чуть ли не авангардную прозу, и деревенские рассказы, и исторические романы, и пьесы – главное, чтобы это была хорошая литература.
Бывали случаи, когда Тамара Георгиевна делала переводы на свой страх и риск без предварительного заключения договора с издательством. Иногда “горела” на этом: издательство книгу не принимало. Главлит, наш всемогущий цензор, мог найти некоторые шероховатости, и тогда вся ее работа шла насмарку. Но такое бывало нечасто. Цензура была в душе и сердце каждого автора.
Далеко не каждое переводимое произведение нравилось Тамаре Георгиевне. Некоторые она даже отказывалась переводить. Самыми же любимыми ее авторами били Акрам Айлисли и Рамиз Ровшан. Она считала их самыми прогрессивными писателями, которые в своих произведениях сумели остаться искренними и адекватными сами себе.
С годами пришли опыт, мастерство, известность и непререкаемый авторитет. Калякину-Каледину пригласили работать консультантом Союза писателей СССР по азербайджанскому языку, а также вести семинары переводчиков в литературном институте. В 80-м году Тамара Георгиевна ушла из издательства и целиком посвятила себя переводческой деятельности.
У нее сложился свой круг постоянных авторов: Сулейман Рагимовов, Мехти Гусейнов, Ильяс Эфендиев, Сабир Ахмедов, Мамед Орудж, Сара, Афаг, Акрам Айлисли, Рамиз Ровшан. Со всеми ними она дружила, ездила к ним в Баку, они приезжали к ней. В Баку бывала неоднократно и одна и с детьми. Город ей очень нравился. Последняя поездка была сопряжена с некоторыми сложностями: был конец 80-х. В городе на центральной площади, тогда еще площади Ленина, постоянно шли митинги, горели костры. Стороннему наблюдателю было странно и страшно, но только не Тамаре Георгиевне. Она вернулась в Москву и сказала, что это было интересно, что она видела настоящую революцию.
Отношения Калякиной-Калединой с властью всегда были неоднозначными. Она многое видела и многое понимала. К советской власти относилась довольно критически и непонятно как, но, учась в насквозь идеологизированном МГУ, ухитрилась не стать комсомолкой, а занимаясь идеологической работой – не вступить в партию.
То, что происходило тогда в Азербайджане, нисколько не отвратило Тамару Георгиевну от работы с азербайджанскими литераторами. Контакты прервались с распадом Союза. В издательстве лежали пять переведенных ею книг, но ни одна из них так и не была издана. Журнал “Дружба народов захирел, а когда издание его возобновилось, она была уже не у дел.
Личная жизнь Тамары Георгиевны сложилась удачно. Правда первый брак распался, когда сын и дочь были еще детьми, но со вторым мужем она счастливо прожила почти два десятка лет. Когда светлая голубоглазая русская красавица проходила по рынку и разговаривала с азербайджанскими торговцами на их родном языке, они просто млели. Сильная, деятельная натура, Тамара Георгиевна направляла в жизни и своих детей. Дочь Елена стала журналисткой, а сын Сергей по настоянию мамы - писателем. Она первая распознала в нем дар литератора, заставила учиться и писать книги, помогала советами и дельными замечаниями. Чувство языка у нее было потрясающее. “Все свои основные вещи, я написал в содружестве в мамой”, - говорит теперь Сергей Евгеньевич. Десять лет его не печатали. Мама обнадеживала его. И первый свой сборник повестей сын посвятил матери.
Также занималась она и со старшей внучкой. Когда у той появились проблемы с учебой, бабушка за два месяца прошла с ней весь годовой курс литературы и девушка успешно сдала все экзамены. Своих внуков, а у нее их трое, Тамара Георгиевна откровенно обожала.
Последний год своей жизни она болела. Рак. Тамара Георгиевна понимала, что с ней происходит, и стойко переносила все тяготы болезни. Судьба даровала ей бессознательное состояние последние две недели жизни и смерть во сне.
Ушел человек…Что же осталось? Добрая память, дети, внуки, книги и девиз, завещанный живым: “Труд – это великое счастье”.

Алла УРАЛОВА


Предлагаем отрывок из рассказа А.Айлисли «Осень без инжира» в переводе Тамары Калякиной. Она не раз переживала последние минуты жизни вместе со своими героями из произведений азербайджанских писателей. И, наверное, знала, что умирать – не страшно.

К утру Зияду-киши полегчало, ночью он не хотел помирать - дню, свету хотел он вручить свою жизнь. За какие такие грехи всевышний умертвит его ночью? Ничего он такого не совершал, и Всевышний знаком своим дал ему знать об этом. Знаком его был свет, льющийся с высоких небес, прозрачная чистота и ясность - как еще может создатель беседовать с творениями своими? Зияд-киши понимал это и был безмерно благодарен Всевышнему...
- Не можешь ты свести меня в сад? - попросил он жену. Он сам, своими ногами, выбрался на солнышко, Аруз лишь поддерживала его. Долго добирались они до низкой деревянной кровати, где в летнюю пору стелили ему постель. Аруз думала уложить там мужа, но Зияд-киши не захотел ложиться, он надеялся добраться до ивняка, присесть там и хоть разок вздохнуть полной грудью, а коль придет его смертный час, там и принять смерть. С тоской глядел старик на ивняк, на склон, на противоположный берег... Долго, долго глядел он в ту сторону, прощаясь с последней своей надеждой, потому что там был забор и, как ни низок он был, одолеть его было невозможно...
- Казым, - произнес старик. - Казым... - Если бы он захотел, у него, может, и достало бы сил сказать: «Пойди, позови Казыма!», но он понимал, что сил мало, берег их, потому что надо было сказать Казыму очень, очень важную вещь... Потому что осколок уже коснулся сердца, потому что сердце его висело на нескольких волосках, и волоски эти рвались один за другим, и он слышал, как они слабо тренькают, обрываясь...