Княгиня и княжна.

Очень хочется рассказать ещё об одном человеке: легенде нашего двора и улицы Малыгина - Елене Петровне Орбеляни. Я уверена, что человек этот остался в памяти и сердцах ещё многих людей, чего мы не знаем, и не можем знать, так как Елена Петровна вела достаточно замкнутый образ жизни, о себе почти никому ничего не рассказывала. ЕЛЕНА ПЕТРОВНА. Княгиня и княжна. В прошлом актриса. Амплуа – инженю. Она была очень изящной, миниатюрной, с очаровательным лицом, обрамлённым светлыми локонами. Красота и локоны сохранились до глубоко преклонного возраста, до конца её жизни. Елена Петровна была умна, образована, воспитана в лучших традициях прежних времён. Одевалась она не «по-старинке», а, « как в старину». У кого-то это вызывало насмешки, а у кого-то почтительное уважение к стилю. На заре радио, Елена Петровна работала на радиостудии диктором. Имела семью – мужа и дочь. Её жизнь, её карьеру, её благополучие разрушила беда. Несчастный случай. Трагически погибла молоденькая девушка – её дочь. Смерть унесла не только дочь, но и душу Елены Петровны. Ничего уже не имело смысла. Жизнь замерла. Трагедия остановила бытие, остановила сознание, остановились часы, отбивающие ритм её жизни. Ничего уже не имело смысла. Она ушла в свою беду. Погрузилась в своё горе, как в пучину, которая полностью поглотила её. Потом нашла для себя отдушину в творчестве. Увлеклась архитектурой. Стала ваять фигурки дочери. Изящные, красивые гипсовые статуэтки. Мёртвые изваяния. Вдохнуть в них жизнь Елена Петровна не могла. И она перешла к другим темам. Говорят, что когда человек талантлив, он талантлив – во всём. Елена Петровна была талантлива. Скульптура стала её страстью, образом жизни, смыслом существования. Друзья и приятели, скульпторы и художники – знакомые и незнакомые, но имеющие сердце и способные сопереживать, помогали устраивать выставки её работ, ввели в творческий круг людей искусства. Работы Елены Петровны были хороши, некоторые, даже талантливы. Её огромная комната была сплошь уставлена скульптурами: большими и миниатюрными. Она часто приглашала соседей – взрослых и детей, показывала свои работы. Дети с интересом разглядывали фигурки, девочкам очень нравились балерины. Дети никогда не выходили от Елены Петровны с пустыми руками. Каждому она дарила что-нибудь: конфетку, статуэтку, кусочек пластилина. Её комната была для них музеем, а Елена Петровна – сказочным персонажем. Недавно я получила письмо от женщины, бывшей соседки, которая в пору, о которой я рассказываю, была одной из девочек, иногда заходящих в «Музей Орбеляни». Она вспоминает эти посещения с благоговением. Эта выросшая девочка – Лена Чечёткина. После смерти дочери, мрак не только окутал жизнь Елены Петровны, он поселился в её сердце, овладел сознанием. И – одиночество. Один на один со своей бедой. И всё в себе. Ничего – наружу. Ничего – напоказ. Княжеская дочь, жена князя. Её аристократические корни, впитанная с молоком матери гордость и воспитание в духе грузинско – княжеских традиций не позволили Елене Петровне выплеснуть своё горе наружу. Выплакать, выкричать свою боль. Она предпочла замкнутость, закрытость и, почти отшельническое одиночество. Помрачилось её сознание. Помутились мысли. Иногда сознание Елены Петровны прояснялось, она была адекватной и логичной, а рассуждения абсолютно трезвыми. А иногда… она путала видения с действительностью, её больное воображение рисовало ей несусветные, пугающие картины. Мания неприятия, отверженности и преследования заставляла её страдать. Иногда те, кому она рассказывала истории, рождённые в её воспалённом мозгу, посмеивались над ней. Иные сочувствовали. Елена Петровна, (до того, как стала совершенной затворницей), навещала соседей. Особенно часто она заходила к нам и к нашим ближайшим (и по расстоянию, и по взаимоотношениям) соседям, Покидиным. Антона Константиновича она просто обожала. Кстати, не было во дворе человека, который мог сказать или подумать о нём непочтительно. Его жена Раечка, очень славный, добрый человек. С моим мужем Елена Петровна была в дружеских отношениях. Он никогда не подавал вида, что не верит её совершенно бредовым рассказам. Я же, будучи в то время менее гибкой и терпимой, пыталась иногда, не то, чтобы возражать, но объяснять невозможность описываемых ею явлений. Жаль, я не была достаточно рассудительной и разумной. Ближайшие соседи Елены Петровны, мать и дочь Осиповы, скромные, никогда ни с кем не вступающие в конфликты, тихие до незаметности люди, казались ей злейшими врагами, агрессивными и злокозненными. (Ещё до своего полного затворничества, Елена Петровна почти ежедневно заходила к нам. Ей хотелось с кем-то поделиться, кому-то высказать свои страхи и опасения, конечно же, мнимые). Она рассказывала, что Гена (Генриетта) Осипова с детства была тупицей, никчемной, совершенно не способной к учёбе. В доказательство она всегда приводила один и тот же пример. Гена не смогла ответить на вопрос Елены Петровны, что такое «Прокрустово ложе». А в отсутствие Елены Петровна Гена непонятным способом проникала в её квартиру и откусывала хрустальные подвески с люстры. Я, не учитывая, что человек неадекватен, начинала объяснять, что Гена хороший врач, солидный человек, спокойная, уравновешенная и неконфликтная.. И этим вызывала новую волну обид и возмущения: "А вы знаете,- говорила она, - Гена устраивает в моей комнате оргии, и, в обнаженном виде танцует на столе?!!!" (Бедная Гена, её платья всегда закрывали колени, а декольте было минимальной глубины.). Однажды, конечно же, для спокойствия Елены Петровны, я попыталась сказать, что Осиповы не враги ей, им незачем причинять, кому бы то ни было зло, тем более соседке. Обидевшись, Елена Петровна сказала: "Вы знаете, вчера, в то время, когда я была у вас, они зашли ко мне, подделав ключ, и поменяли шерсть в одеяле и матрасе. У меня была тонкорунная мериносовая шерсть, а они заменили её какими-то свалявшимися клочьями" - "Но для этого нужно было всё распороть и заново перестегать!" - "Значит, перестегали. Женя (мать Гены) всё умеет". Через пару дней она пришла совсем расстроенная, и говорит: - У меня пальто. Хорошее, бостоновое. Застёгивалось, как положено слева – направо. Сегодня смотрю, пальто застёгивается – справа налево. - А как же пуговицы? спрашиваю я. - Пуговицы тоже переставили. - А петли? - Петли закрыли и прометали новые. Женя, ведь, портниха. Таким историям не было конца. Не хочется, да и не нужно их вспоминать, и, тем более, рассказывать. «Всё это было бы смешно, когда бы ни было так грустно». Елена Петровна ничего не придумывала, все её грустные истории – плод её больного воображения. Ей было больно вдвойне; и оттого, что, по её мнению происходит, и ещё потому, что ей не верят. И тогда она замкнулась. Замкнулась в себе. Заперлась. Заперла входную дверь. Закрыла на замок свою душу. Из дома Елена Петровна не выходила несколько лет. Сидела у окна. Лицо её обрамляли уже белоснежные, теперь седые локоны. С соседями переговаривалась через окно. Просила что-нибудь купить. В основном, это были хлеб и молоко. Говорила, «для кошки». Деньги давала всегда. Вернее, предлагала. Никто, естественно, не брал. С более близкими говорила дольше. Меня однажды остановила вопросом: - Вы знаете, как вас называют на нашей улице? «Блондинка, которую сильно любит муж». Так и сказала. Не «очень», а, почему-то «сильно». В другой раз она подозвала меня и сказала. - Что же это вы себе позволяете? - Что? – спросила я. - Как что? Ворвалась ко мне, красная, взлохмаченная, кричит, требует своего мужа. - Елена Петровна, - сказала я. - Кричать я не умею, а если и кричу, то шепотом. Взлохмаченной тоже не бываю – прическу неделю берегу, от посещения парикмахерской до следующего посещения. Так берегу, что даже сплю не на подушках, а на мутаках. Красной я тоже не была, это я нарумянилась. Но вы уж меня простите. Вы – красивая, я – ревнивая. До сих пор корю себя за тот свой сарказм. Всё-таки, я была моложе, и, главное – здорова. Мы никогда не обижались и не сердились на Елену Петровну, так как понимали, что виновница её странностей – её болезнь, постигшая её беда. Болезнь – не позор, а несчастье. Страдает не только сам больной, но и близкие. Надо быть добрей и снисходительней, пытаться, если не помочь, то хотя бы понять. Если можно, поддержать. Хотя бы словом. Конечно же, кто-то избегал общения с Еленой Петровной из-за её странностей, кто-то насмешничал над её причёской и манерой одеваться. Она была, как и все люди, похожа на кристалл. Кристалл - многогранен. К каждому повёрнут другой гранью. А грани - разные. Какая – то освещена, другая – в тени. Кристалл, он то ослепит сверкающей гранью, то резанёт острым ребром. И в разные периоды жизни человек бывает разным. Жаль, что мы не видим себя со стороны, сторонними глазами. Может, были бы добрее, терпеливей и терпимей? Добрее и снисходительней? У меня своё виденье образа Елены Петровны. И этот образ достоин того, чтобы сохранить его в памяти тех, кто хоть как–то соприкасался с ней. Для меня она никогда не была ни странной, ни, не дай Бог, старухой. Для меня она – Прекрасная дама. Умная, талантливая, красивая, гордая, с чувством самоуважения и собственного достоинства. Её любили. Ей посвящали стихи. Не помню, как, но после смерти Елены Петровны, к нам попала книга. Дорогое, красивое глянцевое издание. Старинное. Из дорогих. К сожалению, никто не помнит автора. Это был сборник стихов, посвящённых Елене Петровне Орбеляни. Стихи были – лирические, тонкие и проникновенные. Мы читали эти стихи вслух во дворе, во время наших чаепитий. Восхищались и немножко завидовали. Дорогая Елена Петровна! Вас давно уже нет среди живых. Ваша душа обрела покой. Вы больше не страдаете. Мы помним Вас, Елена Петровна, Княгиня и Княжна.