Отпуск за свой счет

                                                                                                         1

Может, в первый раз в жизни, вернувшись из поездки, я не знаю точно о чем писать. Так много всего хочется рассказать: про церкви и дворцы, про вино и музыку, про фрески и картины, про деревья и небо. Объять необъятное? Дерзнуть  объять необъятное, заранее зная, что эта попытка  обречена на неудачу.

Усталость, город неизвестный,
Толпа, — и вновь на полотне
Черты француженки прелестной!..

     Осознание беспримерной, удивительной притягательности Тосканы, классической, вневременной красоты ее круглых коричневых холмов, расчерченных зелеными квадратами виноградников и оливковых рощ, заставленных пирамидками кипарисов, кучкующихся у желтых вилл и кладбищенских надгробий, щемящая печаль расставания с ней самым непонятным образом накрыли меня уже здесь, за океаном. Какое-то запоздавшее, отложенное чувство! Я улетала домой в совершеннейшей панике, не зная толком, что меня ждет в Нью Йорке, соскучившись ужасно, смертельно устав от суеты и сутолоки, производимой заполняющей узкие запутанные улочки толпой туристов, этой раздражающей, мешающей смотреть и видеть, сосредотачиваться и чувствовать бурлящей биомассой с фотоаппаратом или камерой вместо лица.
     Я, правда, хотела домой! Эта мистическая завороженность местом и грусть разлуки с его воздухом и видом, ставшие такими осязаемыми, такими очевидными по прошествии совсем короткого периода времени, застали почти врасплох, не проходят, становятся сильнее с каждым днем и мысль о том, что я больше никогда не увижу медовую терракоту крыш с купола флорентийского Дуомо, у меня не закружится голова от сладкого винсанто дель кьянти и  другие люди, но не я, замрут, пораженные разноцветьем одежд и сосредоточенностью лиц на фресках Гирландайо в главной капелле Санта Марии Новеллы, гнетет и печалит.
     Если б не случилось этого страшного урагана на восточном побережье, из-за которого я провела в Тоскане на четыре дня дольше намеченного ("Звучит ужасно", -саркастически заметил мой босс, у которого только что купленный в Хобокене дом торчал в в это время из воды, севшим на мель, необитаемым и  печальным кораблем). Так вот, если б не это, то начало было бы возвышенно-патетическим, приблизительно, таким: я прощалась с Италией холодным ясным вечером, стоя на ярко-зеленом травяном поле Пьяцца деи мираколи, одной из самых известных в мире площадей на краю города Пизы, в замкнутом прямоугольнике: Дуомо (кафедральный собор) и знаменитая семи ярусная ( по числу нот в гамме) падающая башня-колокольня - длинное обшарпанное двухэтажное здание старинной больницы (оспедале), украшенное парой очень простых, но выдающегося размера круглых часов, висящих над входными дверями - баптистерий (крестильня) с фигурой Иоанна Предтечи на куполе - кирпичная стена галереи Кампосанто, мемориального кладбища, земля для которого была взята с Голгофы и привезена на корабле пизанским архиепископом Убальдо де Ланфранки из четвертого крестового похода еще в 12 веке. Говорили, что бренное тело разлагается здесь всего за 24 часа и душа легче и быстрее воспаряет к Создателю. Воплощенная в величие гениальной архитектуры, словно на ладони, передо мной ясно и просто предстала философская концепция существования людей того времени, улыбавшихся миру на его заре с совершенно детской, незамутненной никакими сомнениями верой: крещение для новорожденных, молитва и колокол для живущих, приют для страждущих в болезни и старости и место последнего упокоения и поминовения усопших.
     Дождь наконец-то закончился, похолодало еще больше, солнце почти скрылось за горами, закрытыми темным облаком, и прозрачный диск луны уже проявился на фиолетовом небе между Собором и Кампанилой. Толпа утекала через крепостные ворота вниз к площади, заполненной автобусами. Зажигались фонари и чудный покой и радость воцарились вокруг на короткий миг, зацепившийся за невидимую грань, разделяющую день и ночь. Непередаваемая гармония, невозможная, ускользающая, редкостная в современном мире, вечно куда-то бегущем и вечно везде опаздывающем. Постояв так недолго, поразмышляв о бренности и краткости земного пути, о счастье видеть и запоминать красоту, я вздохнула ("помедли, помедли, вечерний день, продлись, продлись, очарованье"), затянула шарф потуже и отправилась покупать сувениры для друзей и знакомых.
Отступление номер один:
     В какую сувенирную лавку Флоренции не зайдешь, везде на видном месте достоинство микеланджеловского Давида, с плоеным, похожим на лист папируса веером волос на лобке: на магнитиках для холодильников, на подарочных разно размерных тарелках с подставками, на майках, на водочных стаканчиках, на кухонных передниках. Оторопь берет. Кто-то решил, что этот атрибут гендерной принадлежности без ханжеского стеснения должен существовать (а, главное, продаваться!) во множестве копий сам по себе, в отрыве от образцового мраморного тела, созданного гением, не чуравшимся стихосложения и в великом раздражении воскликнувшем полтысячи лет назад:

О, в этот век, преступный и постыдный,
Не жить, не чувствовать - удел завидный...
    
Конечно, писал он это совершенно по другому поводу, но в короткие моменты усталости или проголодалости, в процессе блужданий по музеям, церквам и улицам нет-нет, а закрадывалась в душу крамольная мысль - а, может, не надо искусству так уж страстно принадлежать народу, может, пусть они существуют отдельно друг от друга  дрейфуя и сближаясь на безопасное для  обоих расстояние. Потому что кто сказал, что, если надеть китайские шорты с вышитой на заднице ботичеллевской Венерой или нацепить на кухне передник с гениталиями Давида, то уж навсегда запомнишь автора, картину, скульптуру, приобщишься святым таинствам и станешь высоко-образованным и культурным человеком. Ну, кто это сказал? 
     А, впрочем, долой запальчивость. Давиду ничего не угрожает, он давно принадлежит вечности. Второе столетие этот "мальчик" стоит в главном, ярко освещенном зале Академии искусств (на соборной площади - копия), в полукруге глубокой стенной ниши, почти безоружный, готовый на битву со всеми тиранами мира, олицетвореньем юного благородства и беззаветной преданности республиканским идеалам. Туристов учат обходить гигантскую статую, останавливаясь поочередно у фланирующих, поддерживающих арки купольного свода над его головой, высоких колонн. В зависимости от угла зрения, лицо библейского героя преображается совершенно: спокойное и уверенное, почти приветливое в фас, оно становится гневным, напряженным, пренебрежительно-высокомерным в профиль. Задумчивый взгляд, устремленный вдаль, трансформируется в ненавидящий, предназначенный заклятому врагу и глаза навыкате мечут громы и молнии. Еще немного и из его ноздрей повалит пар, как у породистой лошади, брошенной всадником в смертельную схватку. Те же удивительные метаморфозы происходят и с его телом . Первое фронтальное, привычное фотографическое и обманчивое впечатление - статичность, незыблемость, крепкость его позы. Но, передвинувшись вправо или влево, вы, неожиданно, понимаете, что он решительно готов сорваться с места в любой момент, он в движении, вернее, вы застали его в короткий миг между двумя движениями и его правая рука, вроде бы спокойно скользящая вдоль бедра, на самом деле сжата почти в кулак так, что на ней видны выступившие от напряжения вены.
     Но самым большим впечатлением от посещения Академии стал не Давид, хоть он, конечно, великолепен и, кажется, нет ему равных по величию и гордой победной красоте.
     Вдоль открытого коридора, ведущего к блистательному символу Флоренции, стоят глыбы мрамора, из которых отчаянно пытаются выломиться стянутые веревками люди.  В них столько древней угрозы, столько физического страдания, столько веками копившейся горечи, что даже в таком, неоконченном виде эти исполины, похожие то ли на библейского Самсона, то ли на мифологических Атласа или Антея заставляют остановиться, застыть в удивлении, почти не веря в вероятность того, что что-нибудь подобное может быть создано Человеком, сравняшимся в акте их сотворения с самим Создателем. Микеланджеловские рабы из гробницы папы Юлия второго, не нашедшие себе места в ее окончательном варианте - сокровище не меньшее, чем Давид. Они дышат, они живут и, возможно, если б это было разрешено музейными правилами, особо недоверчивые посетители Академии, зажав их запястьe между большим, указательным и  средним пальцами  могли бы почувствовать частый и тревожный пульс. 

Конец отступления номер один.

     Но тот вечер в дождливой, средневековой, казавшейся необитаемой Пизе не стал прощальным. Пришла ночь, неотвратимость урагана становилась все очевидней.  Все шло кувырком. Небо над Нью Йорком и окрестностями закрыли на два дня, но и на следующие двое суток все билеты были проданы. Хриплый голос в телефонной трубке устало повторял: "nein", "nicht", "zero", "zealch", 'sorry, nothing". Совершенно измотанная бесконечными разговорами то с одним, то с другим оператором, кое-как забронировав себе билет на ближайшую возможную дату, заручившись согласием администрации отеля не выгонять меня на улицу, во втором часу ночи, я спустилась в бар, умирая от голода, не в состоянии спать. В баре было пусто, бармен, пожилой итальянский египтянин налил мне  коньяку, сделал бутерброды с сыром. В Тоскане корку с хлеба для бутербродов срезают, но не выбрасывают, а сушат и подают к вину. Разговор начался с обсуждения природных катаклизмов и превратностей нелегкой судьбы одинокого путешественника, застигнутого врасплох безжалостными природными катаклизмами, играючи разбивающими его ясные и стройные планы, а закончился, конечно, политикой, площадью Тахрир и старым негодяем и развратником Берлускони. Муса, так звали бармена, мудро заметил, что, скорее всего, я нуждаюсь в некотором отдыхе от прелестей Тосканы, что мне нужно сменить обстановку, завязать на время с усердным посещение музеев, перебраться через  Апеннины, доехать на поезде до Болоньи, где живут необыкновенно приветливые люди, продаются необыкновенно вкусные сласти, а на площадях бродячие актеры дают кукольные представления с персонажами комедии дель арте. А если есть желание, то отправиться еще дальше, к воде, к венецианским лагунам и дворцам, подышать морским воздухом, посмотреть, как в полдень на Торре дель Оролоджо бронзовые люди бьют в колокол. Удивительно, но ему удалось успокоить меня, я согласилась со всеми его доводами, он удовлетворенно кивнул головой и, пожелав друг другу спокойной ночи, мы расстались вполне довольные друг другом. Ночью я спала, как убитая - коньяк - лучшее снотворное в мире -проснулась в полдень, решила, отложить поездку в Венецию на завтра  и пошла гулять через реку к палаццо Питти и садам Боболи. Был понедельник, и палаццо, и сады оказались закрыты, я побрела наугад дальше и из узких извилистых улочек, мне навстречу выплыл чудный стройный корабль церкви Санто Спирито, точно такой, каким я видела его на фотографиях: длинный строгий корпус в три уровня, оштукатуренный, без единого украшения фасад, оканчивавшийся двумя спиральным завитками наверху и с круглой розеткой окна посередине, напоминавшей гигантский иллюминатор. На его борту я и провела время до вечера. А когда стала писать эти заметки, вспомнила фразу из фильма, который когда-то мне очень нравился: "Отпуск, проведённый в поисках счастья, всегда оказывается отпуском за свой счет". И в этом никто не виноват. Так я думала тем же вечером, ковыряя вилкой "bistecca alla fiorentina", сидя у окна в ресторанчике с видом на коричневую Арно. Шел дождь, свет фонарей расплывался, растекался по стеклу красными и желтыми пятнами, под крытыми арками лоджий на другом берегу гуляли люди и гитарист  джаз-банда, разместившегося на крошечной сцене в трех шагах от меня  пел старую песню Дзуккеро. Да, никто не виноват, ну, просто жизнь такая - пестрая и переменчивая, как тосканское небо на закате.  

                                                                                               2

 Быть во Флоренции и не посетить Уффици? Фи! Посещение Уффици - долг каждого приличного туриста.
Оступление номер два:
Эти записки- очень субьективны, я знаю, в них мои личные ахи, вздохи, восторги и разочарования, только мои и больше ничьи, и  я понимаю, что практической пользы в них ноль целых ноль десятых, поэтому, добавив к этой ничтожно малой цифре хотя бы одну десятую, замечу, если вы не хотите проклясть все на свете, простоять целый день в длиннющей очереди и потерять кучу драгоценного времени, покупайте билеты в Уффици на интернете. То же относится и к Флорентийской Академии искусств, думаю, и к палаццо Питти. Билет в музей стоит 11 евро, некоторые сайты берут за свои услуги двойную, а то и тройную цену, поэтому следите внимательно, чтобы вас не ободрали как липку. Есть итальянский сайт, где можно купить билеты во все более или менее значимые музеи Италии. Это -  самый оптимальный вариант. Они берут всего четыре евро за услуги, по моему опыту  -  самое меньшее, что вы переплатите. Билет заберете в кассе, там будет не только дата, но еще и время, которое вы сами выберете, не опаздывайте. Вы ничего не найдете сразу. Такого безобразия, какое творится во Флоренции со знаками, помогающими туристу найти искомое место, я не видела ни в одном городе. Полная неразбериха и анархия. Сколько времени и нервных клеток я потеряла, блуждая по запутанным средневековым улочкам, следуя знакам, которые вдруг заканчивались посередине пути, в конце концов приводящего совсем не к тому месту, в которое я стремилась. Впрочем, в этом была своя прелесть, оцененная, как это и бывает, гораздо позже. Спрашивайте дорогу у итальянских старушек, в них столько доброты и желания помочь! Они строчат на итальянском как автоматы и , и закончив, лучезарно улыбнувшись, спрашивают: "А капито?" И ответить "нон каписко уна парола" - не повернется язык даже у самого черствого человека. Запомните -" а синистра" - это налево, "а дестра" - это направо", "ва дритто" - это прямо, И бог вам в помощь! Кстати, забрав билетик, вы еще все равно станете в очередь, но короткую, минут на 15-20, не больше. Можно еще позвонить в офис музея и заказать билет по телефону, если по какой-то причине у вас нет с собой компьютера. Гостиничный портье тоже может помочь, но его надо попросить заранее.

Конец отступления номер два

В галерее Уффици нет парадного входа, торжественной, пышно оформленной лестницы, такой, какая есть в Лувре, Эрмитаже или в Метрополитен музее. Судя по планам этажей, она вообще-то есть, но туристов на нее почему-то не пускают и они поднимаются на третий этаж к основной коллекции высокими короткими и крутыми ступенями, как будто идут в гости к приятелям, живущем в старом доме без лифта. Во второй половине 16 века Джорджо Вазари - замечательный архитектор и довольно посредственный художник, прославившийся двумя толстыми томами полумифических биографий выдающихся живописцев итальянского Возрождения, спроектировал и построил строгое, без архитектурных излишеств, классическое здание в форме буквы "П" для размещения правительственных канцелярий флорентийской республики (уффици-офисы по-итальянски). Для удобства сообщения и ускорения темпов делопроизводства Вазари соединил его коридором с Палаццо Веккио - городским магистратом и протянул висячий мост к находящемуся по другую сторону реки Арно гигантскому, мрачному палаццо Питти - резиденции великого тосканского герцога Козимо. Через 20 лет в одном из крыльев верхнего этажа канцелярий сын Козимо устроил картинную галерею. Так началась история старейшего в Европе музея изобразительных искусств.
Вообще и в частности признавая, что порядок - не итальянский конек и процессам обслуживания и организации здесь присуща некоторая легкая, но, иногда, сильно раздражающая импровизация (на уличные указатели я уже жаловалась, а междугородние поезда на станцию, например, подают за 5 минут до отхода, захочешь - добежишь, а могут и совсем отменить, не утруждаясь объяснением причин), коллекция Уффици организована отменно. Все произведения искусств развешены и расставлены в хронологическом порядке, в строгом соответствии со сменами исторических эпох и стилей. Впрочем, в основном, это полное собрание картин итальянского Возрождения, начиная с проторенессанса, заканчивая маньеризмом. История и искусство словно сплелись здесь воедино в один роман длиной в пятьсот лет, состоящий из отдельных главок, основанных на ваших собственных разрозненных воспоминаниях о когда-то прочитанном или услышанном и богато проиллюстрированный редчайшей красоты живописью и скульптурой, собранной одним "скромным" банкирским семейством, породнившимся позже с французскими, испанскими и английскими королевскими домами. Гулять по Уффици легко и приятно: коридор - поворот - коридор. Вдоль коридоров, уставленных бесчисленными бюстами римских императоров, сенаторов и их родственников, пронумерованные двери в залы - не заблудишься, на другой стороне у окон длинные широкие лавки, на тот случай, если захочется отдохнуть, потому что в залах сидеть негде. А, когда вы почувствуете, что от картин начинает рябить в глазах и мозг больше не в состоянии оценивать уведенное, можно примоститься где-нибудь в уголке, подальше от крикливых, шумных, разноязыких туристических групп, прижаться носом к стеклу и смотреть  на перекинутые через порожистую мутную реку мосты, извилистой лентой ползущие к небу кирпичные башни крепостных стен и там, наверху, на самом высоком холме города, увидеть почти точкой - Сан Миниато аль Монте, воспетую Дантом "la porta di speranza", древнюю церковь с кладбищем и монастырем, без посещения которой нельзя считать свой визит во Флоренцию завершенным.
И в склоне над площадкою площадка
Устроены еще с тех давних лет
Когда блюлась тетрадь и чтилась кадка

Гвоздем Уффици и объектом интеллектуального вожделения туристических толп является, конечно же, Сандро Ботичелли. Трудно себе представить, что еще сто пятьдесят лет тому назад, его имя упоминали только для того, чтобы блеснуть перед собеседником осведомленностью. Как, однако, изменились вкусы! Публика когда-то помирала от болонских академиков Лодовико Каррачи и Гвидо Рени, вершиной Возрождения считались полотна Рафаэля, а предшествующий ему век кватроченто, которому принадлежал Ботичелли, объявлялся лишь подготовительным этапом к триумфу гения, создавшего художественный эталон, превзойти который считалось невозможным.
     Кватроченто давно реабилитировано и названо величайшей эрой в истории западного мира, женщины Рафаэля по-прежнему волшебно красивы, но своей идеальностью навевают скуку (конечно, это я о себе) и никак невозможно понять, как можно было столетиями не замечать хрупкой прелести мадонн с лицом возлюбленной художника-монаха Филиппо Липпи (романтическая история, достойная пера Бокаччо!), не останавливаться в восхищении, ослепленным золотым сиянием лат и конских сбруй "Битвы при Сан Романо" теоретика и практика перспективы Паоло Учелло, равнодушно проходить мимо портретов Пьеро делла Франческа или зевать перед "Благовещением" молодого Леонардо.
На этом я бы, наверное и закончила рассказ про Уффици, потому что описывать картины словами - тяжелый и неблагодарный труд, вкусы у всех разные и то, что нравится одному необязательно тронет другого, поэтому "идите и смотрите", но у меня есть одна, не очень радостная новость для поклонников Ботичелли. Не имею права не упомянуть, что "Весна" и "Рождение Венеры" -  обе под стеклом, которое отсвечивает под яркими лампами и мешает толком рассмотреть шедевры. Но все остальные его картины, и "Афина с Кентавром", и "Мадонна с гранатом", и "Поклонение волхвов" доступны равно как обозрению так и восхищению. Ура!
     Хотя, еще одно последнее, коротенькое замечание-наблюдение: помните, серьезных и строгих старушек, смотрительниц залов Эрмитажа, Третьяковки или Пушкинского? Как они неподвижными сфинксами восседали в углу на стуле и от их пронзительного, сверлящего и не дрёмного ока не могло укрыться ни одно нарушение, совершаемое бродящими вокруг посетителями. Они твердо и решительно указывали на запрещение сьемки, даже если только видели фотоаппарат, болтающийся на вашем плече, стояли на страже тишины и порядка, как пограничник на рубежах и при малейших намеках на ослушание свистящим шепотом обещали вам милицию и крупные неприятности. В Уффици таких старушек нет, смотрителями в залах работают люди всех возрастов и полов, но работают довольно оригинально. Собираются группами человек по пять (наверное, ходят друг к другу в гости по очереди) и громко обсуждают свои дела, характерно жестикулируя и временами переходя на громкий хохот, при этом не обращая никакого внимания на окружающую их публику. Несколько раз у меня появлялось непреодолимое желание шикнуть на них. Боже мой, бедные старушки, оказывается, девальвируются не только деньги, но и представления о профессиональных обязанностях.

                                                                                                                               3

 И все-таки, нет правил без исключения. Из галереи Академии меня чуть было не вышвырнули с позором за незаконную сьемку. Совершенно обалдев от коллекции выставленных там музыкальных инструментов, изящных альтов и виолончелей Страдивари, инкрустированных перламутровыми гербами Медичи, барабанов-чайников для театральных представлений 18 века, соединивших в себе функции сразу пяти инструментов: тамбурина, кастаньет, ксилофона, треугольника и колокольчиков, вычурных гибридов пианино с арфой, эбенового дерева клавесинов и еще пары экзотических инструментов, которых я вообще никогда в своей жизни не видела и не слышала, я немедленно принялась фотографировать все это богатство, забыв отключить вспышку, не обращая внимания, на громкие протестующие крики из дальнего угла зала, как мне казалось, предназначенные кому-то другому, а совсем не мне. Только тогда, когда возмущенная смотрительница вынырнула разъярённой акулой из-за моей спины и прошипела мне в лицо (а, акулы не шипят, но эта шипела), что она сейчас позовет охрану, я быстренько признала свою вину и, сгорая от стыда в искреннем раскаянии, постаралась исчезнуть понезаметнее, так как вокруг нас уже начала собираться толпа любопытствующих.
Когда -то давно я прочитала в одной книге, что тому, кто не любит изобразительное искусство, ехать в Италию, по большому счету, не стоит. Еще тогда мне показалось это суждение слишком категоричным.  А как же музыка? Ну или хоть... еда
Для того, кто таскается с утра до вечера в поисках еще неувиденной картины или не сфотографированного архитектурного сооружения, присев, практически, только для того, чтобы выпить чашку крепкого кофе, стакан вина или съесть какую-нибудь вкусную, сладкую с марципаном или несладкую с прошутто булку, проблемы "убить вечер" не существует даже в теории. Главное, найти в себе силы, вернувшись в номер, настучать на лэптопе максимально короткое письмецо родным  и друзьям, мол, жив-здоров, раздеться, залезть в душ, вылезти из душа и после этого со спокойной совестью вырубиться на широченной кровати, (чем шире, тем лучше) под включенный телевизор, не забыв подложить пару подушек под натруженные ступни, чтобы они получше отдохнули до утра. И все-таки, быть в Италии и не сходить в оперу... Нет, это еще хуже, чем... не попасть в Уффици. Итальянская опера признана ЮНЕСКО мировым культурным сокровищем вместе с Помпеями и Колизеем. А Флоренция, вообще-то, ее колыбель. Когда иссяк гений флорентийских живописцев, архитекторов и ваятелей и ему на смену пришла крепкая посредственность ремесленников, местные эстеты, составляющие интеллектуальный кружок  "Камерата фиорентина", сочинили на бумаге манифест нового вида искусства, сочетающего в себе элементы стихосложения, инструментальной музыки, танца, костюма и декоративной живописи. Воплощение, поначалу, получалось помпезным и топорным, но потом во Флоренцию, очень кстати, приехал из Кремоны композитор Клаудио Монтеверди. И дело пошло на лад. Первая опера в том виде, в каком мы ее знаем сегодня была написана Монтеверди на мифологический сюжет о греческом певце и музыканте Орфее, при звуках лиры которого, начинали двигаться камни. Как символично!
Воодушевленная я ринулась на покупку  билетов, я очень скоро поняла, что во Флоренции есть несколько музыкальных театров, очень старых и знаменитых и даже целый "Оперный дом", но опер, в том единственном смысле, который в него вкладываем мы, (у итальянцев это слово первоначально означает "произведение") в этих театрах почти не исполняют. Симфонические и камерные концерты - да, драму и комедию - пожалуйста, балет и фольклорный танец - сколько угодно, но репертуарного оперного театра, такого, как "Ла скала" в Милане или "Ла Фениче " в  Венеции во Флоренции нет. Смирившись с этим неприятным открытием, я решила , в крайнем случае, если уж совсем ничего не получится с музыкой, посетить вечерние двухчасовые кулинарные классы по приготовлению тирамису. Это знание, конечно, смертельно опасно для фигуры, но, с другой стороны, я же не спилась, после того, как пару лет назад, на ликеро-водочном заводе Баккарди в Сан Хуане меня научили делать суперский мохито.

А потом, совсем уже ни на что не надеясь, я нашла небольшую заметку о филантропическом музыкальном обществе "Сан Марк Опера Компани", o том, какие замечательные ужины и камерные, вокальнo-фортепианные концерты  в церкви имени того же Марка они устраивают и решение пришло само собой. Тот вечер, начавшийся в обеденном зале полутемной, почти пиратской таверны, напомнившей мне интерьерами гостиницу "Адмирал Бенбоу"и закончившийся под темно розовыми сводами необыкновенно уютной, почти домашней англиканской капеллы, оказался одним из самых приятных вечеров, проведенных вдали от дома, в заграничных путешествиях. Дождь на улице лил как из ведра, небольшая площадь перед собором Санта Тринита, на которую нужно было придти, чтобы присоединиться к группе "единомышленников", находилась, практически, в руинах -  там ремонтировали асфальтовое покрытие. Не встретив в назначенном месте ни единой души, радостно бросившейся мне на грудь ("...брат Вася, узнаешь брата Колю?"), я спряталась  под крышу портика, чтобы окончательно не промокнуть, и с пытливым беспокойством стала оглядывать каждого прохожего, пытаясь разглядеть в нем, человека, похожего на гида. "Вы тоже на ужин с музыкой? Будем знакомы, Ханна!"- высокая элегантная женщина улыбнулась и протянула мне руку с непередаваемой теплотой и радушием. Мужчина, стоящий рядом с ней, тоже вежливо раскланялся:"А я  - Глен". Так я познакомилась с очаровательной супружеской парой из Мельбурна, (он - энциклопедических познаний адвокат и писатель, она - пенсионерка, бывший помощник депутата парламента), об общении с которой я до сих пор вспоминаю с удовольствием непередаваемым.

И я, и они только что вернулись из Сиены и, уплетая за столом очередное блюдо из обещанного нам традиционного флорентийского обеда (кростини с печенкой, паста с порчини, бараньи ребра в чесночном соусе, тирамису), запивая этого все кьянти, мы без умолку обсуждали красоты сиенского собора, который нам всем дружно показался эффектнее флорентийского, необыкновенно свежие, как будто написанные только вчера  фрески Пинтуриккио в библиотеке Пикколомини, скульптуру отца и сына Никколо и Джованни Пизано, близкую греческой классической и во многих отношениях превосходящую по впечатлению микеланджеловскую. Единственно, что отвлекло нас от разговоров об искусстве,  и то, ненадолго, это созерцание компании немолодых, шумных французов, похожих по комплекции и манерам на клонированных  жерраров депарьде. Глядя на их яркие, оранжевые и голубые шерстяные пальто, пиджаки в крупную клетку и туфли с бахромой, Глен заметил, что французы, это единственная нация в мире, мужчины которой могут носить подобную одежду, безо всякого риска быть заподозренными в нетрадиционной сексуальной ориентации.
Хрупкая, словно фарфоровая статуэтка, французская певица, выпускница флорентийской консерватории с русской фамилией прижимая руки к груди, нежным высоким голосом пела мелодичные неаполитанские песни о несчастной, любви, пианист играл вальсы Шопена и ноктюрны Листа, страстный испанский баритон исполнял арии из "Риголетто" и "Севильского цирюльника", в антракте зрители подходили к артистам, прогуливались по маленькому залу, улыбались и пили шампанское. "О счастьи мы всегда лишь вспоминаем"

Таким был этот вечер -  музыку и лица которого даже времени будет трудно стереть из моей памяти. Ханна и Глен посадили меня в такси и долго махали вслед. Когда через десять минут я доехала до гостиницы и посмотрела на счетчик - удивлению моему не было предела. За эти деньги  можно было бы добраться от Манхэттена до Нью Арка. Bastards!

Окончание следует