Весь этот джаз

   Я написала этот рассказ на конкурс в обещстве книгочеев. Тема была (спасибо, дорогая Асталависта!) - "Этот смутный обьект желания". Приболела, не успела закончить ко времени.

     Дубовое, медлительное стакатто контрабаса -  между щипком неподатливой тугой струны и ее откликом, вибрацией, густым волнующим звуком -  вечность: вперед - назад, рывком, не подпуская близко, не отпуская далеко, нервным усилием, выматывающей душу синкопой. Прикинь, бейб! Я дотащился до станции, а поезд ушел, впрочем, и денег на билет у меня не было все равно.     
     Носатый немолодой пианист в бандане, на лице блаженство, глаза закрыты, пальцы грезят наощупь от контр до четвертой октавы, неуклюжему контрабасу не поспеть, и  он все время оправдывается, глухая защита его музыкальной фразы медлительна, плотна и упруга, и монотонна, и одуряет повтореньями, как одуряет жаркое полуденное солнце, плавящее асфальт. Серебристые прутики метут тарелку ударника - блюз ползет, как длинная змея с погремушкой на хвосте по растрекавшейся почве бесконечной равнины, вдоль дороги, утыканной зелеными мясистыми блинами  кактусов в колючках и мелких розовых цветах. На давно некрашенном подоконнике глиняный горшок на разбитом блюдце сиротливо пуст. В нем только серая пыль.         
     Стою, смотрю на них, прослонившись к косяку полуоткрытой в репетиционный зал двери. Люди как люди, ничего особенного. Вам певица нужна, клоуны? "Сосчитай сколько волосков в метелке - споешь соло, а так, только на подпевке, голубка! Ну, попробуешь? До скольки считать умеешь, гы-гы?" Какой старый трюк, какой бесстыжий цирк "Три Сальери три"! Я соглашаюсь...     
     Сейчас уже все равно сколько было выпито и что было сказано. Разве мы изобретем что-нибудь, чего не было до нас? Вот то-то. Жужжание шершавого португальского, каперинья обжигающая пальцы - северный полюс в стакане - пчелы, мед, струны, накрытые ладонью, мелкий песок на зубах, цветная узорчатая плитка Ипанемы под подошвой замшевого мокасина. Пересыпалось время из одной стеклянной колбочки в другую. Протяни руку, переверни впаяные в пластмассу часики и все по-новой. Боже, с тех самых пор, я грустнее самой грусти. Грусть моя - цвета индиго. такого густого, без оттенков и полутонов, нежная смерть  - длинный, нескончаемый блюз удавкой обвился вокруг шеи - еще немного - и я просто задохнусь. Или сердце остановится, оно не может биться синкопой. Осталось еще 12 тактов.       
     Чужая жизнь - роскошная, сногсшибательная гарота-жизнь прошла рядом, качая бедрами, завернутыми в прозрачное парео, поглядев сквозь, не поведя и бровью. Как душно сегодня! Этот ветер теплый - слишком, и эта вода - парное молоко. Какого черта я делаю в этом хлеву? Острые локти и жадно открытый рот: "Сделай милость, убери руку с колена, марьячо гребаный!" Дайте мне спеть! И идите вы!                  
     Непоправимо, невозвратимо окончательно раскатились звуки по заплеванным, грязным углам бара, пропахшего пивными дрожжами и одиночеством. Как мне их собрать! Как мне это запомнить! Диафрагма микрофона у губ - наконец-то! Любовь? Она для плебеев, бейб! Я почти сошла с ума, а ты не проронил и слезинки. Но за ночью всегда приходит утро, а умершую любовь хоронит блюз, damn you!
     Голубые цветы, запах кофе, шоколада и теплого хлеба, радостный свинг из открытого окна помпезного сундука на 42й. Виртуозная дробь ударника, труба, много труб -оглушающих, победных, возврaщающих к жизни. Еще 12 тактов, лабухи, я сбилась со счета, я слажала много раз, но я все равно спела!  Cheaps, cheaps, da, ti du, ti du, ci bu, ci-bo-bo, da, ti du, ti du.