Черное платье в белый горошек

Гюльшан Тофиг гызы

ЧЕРНОЕ ПЛАТЬЕ В БЕЛЫЙ ГОРОШЕК

Рена-ханым спускалась по широкой парковой лестнице к Площади Фонтанов. Она то и дело поправляла платье, ползущее кверху.
– Разнесло, как корову! – ворчала про себя Рена, снова и снова оттягивая ненавистное черное в белый горошек платье. Она привыкла ходить в брюках. Но сегодня предстояла встреча с литературным критиком, который, как ее предупредили, не любит женщин в брюках. А тем более в джинсах. Критик для писателя – все равно, что саблезубый тигр для пещерного человека. Вот и пришлось надеть нелюбимое платье, жертвуя комфортностью во имя «высокого слова». К тому ж новые босоножки натерли оба больших пальца – хоть плачь! Когда Рена-ханым стояла на автобусной остановке, мимо пронесся сын на своем автомобиле. Не заметил ее, ожидающую битком набитую маршрутку. А после, уже здесь, неподалеку, невестка приветливо помахала ручкой из другого автомобиля.
– Могла бы остановиться и предложить подвезти! – улыбнувшись и помахав в ответ, сердито подумала Рена. – Позолота не осыпалась бы.
Спускаясь по парковым ступенькам, она несколько раз остановилась, пытаясь уложить поудобнее в обуви горящие от боли пальцы. Когда Рена в очередной раз замедлила шаг, остужая потертые пальцы, она увидела упавшую женщину точно в таком же, как у нее, черном в белый горошек платье. Шагай Рена чуть быстрее, их пути пересеклись бы именно в том месте, где упала женщина.
– Ноги отнялись у бедняжки… – сочувственно качали головами столпившиеся вокруг люди. Рядом с ней что-то говорили сквозь плач две девушки и ревел карапуз. Оттого, что на женщине было такое же платье, Рене стало не по себе. Она не осталась стоять среди сострадательно шепчущихся – разве это поможет? – и поспешила уйти. Весь оставшийся путь Рена-ханым, огорченная увиденным и забывшая о своих неучтивых детях, думала о той несчастной женщине, в один миг утратившей способность передвигаться на собственных ногах.
“Вот как бывает! Пусть и не подвез никто, и нет денег на такси, и ноги болят до смерти, но все же целы. И несут меня, слава Богу. А ей-то каково – не дай Бог!” – думала Рена, подходя к дверям редакции и уже почти смирившись с болью растертых в кровь ног. Даже предстоящая встреча с критиком-женобрюконена-вистником уже не так пугала.
И вправду, с той женщиной, с Асей, стряслась страшная беда. Какой смысл искать виновных, корить себя или ругать окружающих, если беда уже случилась? А ведь ее могло и не быть, как знать…

* * *

– Мама, ты же взрослая женщина! Бабушка уже, а ведешь себя, как глупая влюбленная девочка. Это неприлично, в конце концов! Вставай, одевайся и пойдем, прогуляемся немножко, – смягчила дочка поцелуем в щеку свое нравоучение, вызывавшее у матери боль и стыд одновременно. Как черствы и жестоки могут бывать дети!..
– Мне не хочется. Да и чувствую я себя неважно, – ответила она, запнулась и, как бы оправдываясь перед собственной 18-летней дочерью, уточнила: – Спина болит и какие-то странные судороги в ногах…
– Захочется! Так и будешь до смерти оплакивать разлуку со своим «мундиром»? Престарелая Джульетта, блин… – начала было дочь вводить новую болезненную инъекцию. Но мать прервала ее, на этот раз жестче.
– Не твое дело! – сурово, но с болью в глазах сказала Ася-ханым. – И прекрати лепить «блины» к словам. Уж и говорить по-человечески разучились! Я, действительно, плохо себя чувствую. Лучше полежу немного.
– Да брось, мамуся, не обижайся! Я ведь тебя люблю. Уж, поверь, побольше твоего полковника… – дочь снова чмокнула ее в щеку, поймав неприязненный взгляд, и попыталась сменить тему. – Севда с Зикой придут в двенадцать гулять на Площадь Фонтанов. Одевайся, прогуляемся с ними, а потом проскачем по магазинам, купим тебе голубой шарфик. Ты же хотела?
Севда – это старшая дочь Аси, а Зика ее трехлетний внук, в котором бабушка души не чаяла. Знает, чертовка, чем брать! Когда друг Аси-ханым, отставной полковник, сделал ей официальное предложение, обе дочери вдруг превратились в черствых злыдней и выразили свое абсолютное несогласие. А старшая и вовсе выдвинула ультиматум: если мать повторно выйдет замуж, будет лишена свиданий с внуком – пусть рожает себе новых детей, раз этот «мундир» ей дороже собственных дочерей! Рожать себе «новых детей» в сорок пять лет Ася, конечно, не собиралась. Она предпочла принять одинокую старость, нежели потерю дочерей, внука и отказала Вахиду.
– Ася, ты хорошо подумала? – едва вымолвил побледневшими губами Вахид. Его ладонь дрожала, и он убрал ее со столика. Они сидели в кафе на набережной. Букет пурпурных роз лежал у Аси на коленях и тоже подрагивал. – Я ведь не собираюсь отлучать тебя от дочерей. Твои дети – мои дети. Но пойми, у них своя жизнь, и очень скоро они окончательно упорхнут от тебя, уйдут в свои заботы и радости. Будут вспоминать о тебе лишь по большим праздником. Как и все мы, собственно. Когда умер отец, мне было шестнадцать лет, а братьям чуть больше. Мама, опасаясь нашего осуждения и неприязни, больше замуж не вышла, хотя и имела шансы. А потом мы все выросли, опекаемые ее заботой и любовью, и разлетелись кто куда. Старших братьев мама в последний раз видела за два года до смерти. Я чаще звонил ей, чем заходил… Мне казалось, что она готова целовать телефонную трубку, слыша мой голос. А когда навещал ее, бедная женщина от радости забывала слова… Асенька, родная, я тебя очень люблю! Мы подставим друг другу плечо в старости, а твои дочки когда-нибудь обязательно поймут и оценят это. Подумай хорошенько, не спеши с отказом…
Когда Ася-ханым рассказала об их встрече дочкам, пытаясь убедить в искренности Вахида, они взвились, точно дикие кошки.
– Лицемер! – шипела старшая дочь. – Сиделка ему нужна в старости, чтоб горшки таскать! Ему сколько лет, шестьдесят пять? Да он тебе в отцы годится! Ну, встречались и встречайтесь себе на здоровье. Неужели обязательно в ЗаГС?
– У него хорошая пенсия, и он хотел бы оставить мне ее после… смерти, – пыталась Ася-ханым урезонить дочь.
– Прагматик, блин! – злобно усмехнулась младшая. – Значит, Севда права, он чем-то болен?
– Он абсолютно здоров! Но в жизни всякое бывает… Вахид хороший!– вскрикнула Ася, окончательно запутавшись.
– Мама, не выставляй себя посмешищем! – презрительно скривив губы, холодно сказала Севда. – Ты обо мне подумала? Как отнесется к этому родня моего мужа? Ты представляешь, сколько уколов я получу от свекрови? У меня ведь не станет жизни! И к чему это приведет? К разводу!
Ася растерянно дергала подбородком, в горле застрял противный ком. Объективно она понимала, что свекровь ее старшей дочери ничем не хуже своей невестки и что потакать во всем такой капризной и избалованной девице довольно сложно. Севда – девушка с гонором, отношения со свекровью у нее не складывались именно по этой причине, а не потому, что «свекровь у нее мегера». Но субъективно – Ася очень любила своих девочек и часто была слепа в этой любви.
– Зато у нас будет новый папочка с золотыми пуговками на зеленом мундирчике и звездочками на погончиках! – съязвила младшая дочь. – Картошка в мундире, блин! А дома уже нельзя будет ходить без халата. И по утрам ждать своей очереди в ванную, пока «папочка» побреется…
– У Вахида есть своя квартира…
– Ах, вот как! Так значит, ты собиралась бросить меня одну, на произвол судьбы и уйти жить к своему отставному «сапогу»?
– Как же тебе угодить?..
– Послать его ко всем чертям! Мы же не против ваших встреч. Наслаждайтесь друг другом сколько душе угодно, но в ЗаГС – НЕТ! – жестом Марии-Антуанетты завершила младшая дочь.
Ася-ханым поднялась с дивана и молча, едва волоча ноги, отправилась в кухню. Накапав в стакан сорок капель корвалола, она выпила залпом и стала разогревать обед. У нее больше не было ни желания, ни сил продолжать бессмысленный спор с дочерьми. А они уже стояли у входа в кухню и изумленно переглядывались: неужели мама не собирается более убеждать их в том, что ее Вахид – просто душка и очаровашка и абсолютно бескорыстен в своих планах?
– Есть будете? – спокойно и безразлично спросила Ася-ханым.
– Да, – в один голос ответили дочери и снова переглянулись.
Когда девочки ушли, Ася перемыла посуду, прибралась в кухне и комнате, выпила еще тридцать капель «коктейля» и прилегла на диване. Зазвонил телефон. Ася выдернула из розетки шнур. Ни с кем говорить не хотелось. Кто это мог быть? Вахид? Ничего, успеется еще «обрадовать».. Подруга, которая после допроса станет убеждать ее «не идти на поводу у детей и подумать о себе»? И она с этим согласна. Но не сможет иначе. Не стоит самобичеваться. И так больно…

* * *

Наконец, поддавшись уговорам дочери, Ася-ханым стала собираться на прогулку.
– Надень брюки и желтую блузу, – посоветовала дочка, увидев, что мать вынула из шкафа свое любимое черное платье в белый горошек.
– Оно мне подходит и в нем удобно, – решительно отклонила совет дочери Ася и, вздохнув, добавила: – Ты же знаешь, я люблю это платье.
– Дело твое, – пожала плечами дочь. Что ж, любовь к платью – это не любовь к мужчине, она не возбраняется.
Они выходили на Площадь Фонтанов со стороны кинотеатра. Увидев их издалека, маленький сын Севды замахал бабушке ручкой. Та улыбнулась, забыв мгновенно свои печали, и поспешила навстречу малышу. И тут, будто споткнувшись, Ася упала, хватаясь руками за воздух. Ей показалось, что кто-то сильно толкнул в спину. Но позади никого не было.
– Мама! – испуганно закричала подбежавшая Севда. – Мама! Помогите! А-а-а!
– Мама, поднимайся! – шептала младшая дочь, растерянно глядя, как под матерью расползается лужица мочи.
– Я не м-м-могу… – с трудом ответила Ася. Вокруг стали собираться люди. Кто-то притащил из магазинчика стул. Женщину приподняли и посадили, но она сползла со стула. Дочерям пришлось поддерживать ее. Плакал, хватаясь за мамину юбку, маленький Зика.
– Что, что случилось? – слышалось в окружающей их толпе зевак. – Ее обокрали?
– Нет. У бедняжки отнялись ноги…
– Вот беда так беда, – качала головой старушка с кошелкой и со знанием дела советовала: – «Скорую» зовите! Помогай Бог! Авось выкарабкается…
– Мама… мама… ну, пожалуйста, вставай… пошли домой… – бестолково шептала совсем юная девушка, – ну, пожалуйста, вставай…

ссылка на источник

[In English]