Юный ленинец.

У нас проблема. Бабо не хочет уезжать. Ни в какую. И никто не может ее уговорить.

Люсик уже давно уехала, ее забрали давно уже живущие в России дети, и сейчас она без конца звонит и торопит нас.

- Марго, у тибя галава есть, я жы прямым текстом нимагу  сказать. Сибе ни думаишь, хотя бы ребенку подумай.

Бабо тоже не может говорить «прямым текстом»:

- Хватит да, Люсик. Я что гаварю им – рибенка бирити и идите, да. Я здесь буду оставаца. Мой Родин здеся.

Савецки власть никогда ни дапустит эту безобразю! – решительно возражает бабо.

Они не говорят прямым текстом, боясь, что телефоны могут прослушиваться.

Я умираю от их шифровок. Нет, явно во время войны они не служили разведчицами.

Вчера,  бабо с нашей соседкой тетей Кнарой торжественно пригласили меня с Каринкой в подвал.

Наш дом, который в свое время строили немцы, имел под собой огромный подвал, разделенный на секции.

 Каждой  из  семи квартир, находившихся в нашем небольшом дворике,  принадлежала своя секция.

 В подвалах хранили всякие ненужные вещи, которые надо бы отнести на свалку, но жаль,

многочисленные банки с домашним консервированием,  пустые бутылки, старые детские санки, коляски, велосипед.

Я никогда не любила лазить в подвал, мне не нравился запах подвала. Запах сырости и  старости,

 примешиваясь к запаху картошки и лука, запасы которых никогда там никогда не иссякали,   вызывал тошноту и страх.

Бурное воображение рисовало полчища крыс, нападающих на меня, и пытающихся утащить в свою нору, в свое крысиное царство.

 Справедливости ради, надо сказать, что крыс у нас в подвале не было.

Мы проходим мимо наших подвалов, и они ведут нас в глубину, к заброшенным подвалам, они ничейные.

Когда-то они принадлежали бывшим соседям, после их отъезда никто ими не воспользовался,

 то ли из-за того что у каждой семьи и так был свой подвал, то-ли из-за их неудобного расположения.

 Я была в той части всего-лишь раз, в далеком детстве, да и вообще, я не любитель лазить по подвалам,

в основном почетная миссия извлечь что-нибудь оттуда доставалась Ашотику.

Они приводят нас с Каринкой в самую дальнюю комнату, бабо зажигает свет и торжественно приглашает нас войти.

- Вот, мы для вас здесь все приготовили,- объявляет тетя Кнара.

Мы с Каринкой,  непонимающе смотрим друг на друга.

- На всякий случай. Если они вдруг придут, вы спрячетесь здесь.

-Вот вода, вот спички,  вот соль, свечки, еда, - серьезно перечисляет она нам приготовленный ими «партизанский набор подпольщика».

- Ара мама, вы что э, с ума все тут сошли, я лучше умру, чем здесь сидеть буду. Здесь, я скорее  от страха здохну,- возмущается Каринка.

- Ты что не понимаешь?! Это мы можем умереть, мы уже прожили жизнь. А вас могут не только убить, вас обязательно изнасилуют!,- подводит итог  тетя Кнара.

Еле сдерживаясь, от смеха, я пытаюсь разрядить обстановку.

-Спасибо, мои дорогие. Мы с Кариной, обязательно восспользуемся  вашим убежищем , и мы будем сражаться за свою честь до последего патрона!

 Но сейчас, пока фашисты не пришли, давайте поднимемся наверх, потому что мне уже дурно от этого запаха.

Мы выходим. Бабо с тетей Кнарой идут впереди, мы с Каринкой плетемся сзади.

-Ара, Маргушка, лучи пусть меня изнасилуют!-возмущенно шепчет Каринка, - я сюда не полезу.

-И не мичтай! -шепчу я ей, и мы от души хохочем.

Мы молоды и мы не разделяем тревоги старших.

«Все это было бы смешно когда бы не было так грустно» - вертится у меня в голове.

Нет, совсем меня не устраивает ни перспектива сидения в подвале, ни перспектива быть изнасилованной ...

Надо наверно все-таки уезжать, придется подумать как уговорить бабоника.

-Бабулечка, у меня к тебе серьезный разговор есть, -начинаю я.

Бабо недоверчиво смотрит на меня. Так я ее называю только тогда, когда мне надо то, чего категорически нельзя.

-Бабо, давай да, уедем. Ты видишь как мама переживает.

 Ашотик звонил, говорит, если через неделю мы  не приедем, он сам за нами приедет. Бабулечка, ну как мы тебя оставим здесь?

Давай сейчас все вместе уедем, а потом когда советская власть победит, назад вернемся,- ласково пытаюсь я ее убедить.

- Маргушка, джяна, как э, поеду, кто будит  каждый месяц мой партийный  взнос платить?,-на полном серьезе жалобно говорит она.

И мне становится невыносимо жалко мою бабулечку, всю жизнь честно и преданно платившую партийные взносы,

 выполнявшую различные поручения партии и правительства  и свято верившую в советскую власть…

-Бабо, неси свой партбилет, -торжественно говорю я ей.

-Зачем матах?

-Пойду сейчас твои взносы сразу за год заплачу!

-Че, джяни-матах, за год нильзя, э платить- со знанием дела говорит она.

-Не переживай, я уверена что партийная ячейка, пойдет тебе навстречу и сделает исключение.

Бабо сопротивляется. Это опасно, мать тебя не пустит, если что с тобой будет, я умру.

Но мне удается ее убедить, что внешность у меня не типичная, пойду я аккуратненько, дворами, тут недалеко,

 а маме с папой мы не скажем, да им и не до нас. Они с утра до вечера упаковывают наше барахло в коробки.

Бабо торжественно приносит мне партбилет и рубль. Ее взносы десять копеек в месяц.

-Бабо деньги есть у меня, не надо.

Но бабо не преклонна.

- Нет, Маргушка, бери. Каждый камунист должен сам свои взносы платить. Это я гаварю тибе, как будующему камунисту!

 Мои  мама с папой беспартийные, и я –единственная надежда бабо.

Будующий коммунист, убедившись, что родители действительно заняты, и им не до нее, идет выполнять ,первое в своей жизни, партийное задание.

 На улице пустынно, народу почти нет, на перекрестке  Маргушка видит танк, настоящий танк, как в кино.

 Изредка где-то вдалеке слышны крики, проезжающих в машинах разнузданных молодчиков, орущих грязные лозунги.

И, Маргушка, представив себя  одновременно Любкой Шевцовой, Ульяной Громовой и Зоей Космодемьянской совершает партизанскую вылазку.

У нее дейтвительно, нетипичная внешность, и редко кто мог сразу определить ее национальность.

К счастью, она не унаследовала выдающийся нос бабо, в наследство  ей достался аккуратненький носик ее бабушки по папиной линии, армянки иранского происхождения, эмигрировавшей в Баку.

Но осторожность все равно надо соблюдать, потому, что у этих ублюдков, держащих в страхе весь город, нет национальности - они фашисты.

Осторожненько, дворами, доходит Маргушка до ЖЭКа, где находится партбюро.

Она подходит и читает Сулейманов Али Гусейнович,- парторг.

-Салам, алейкум,- вежливо говорю я.

-Алейкум салам,-  удивленно отвечает мне пожилой мужчина сидящий за столом.

-Я пришла по одному очень важному партийному делу, и у меня к Вам большая просьба.

-Да, дочка, что случилось?- приветливо спрашивает он, и я почему то уверена,

что этот человек ненавидит фашистов так же как и я, и он обязательно мне поможет.

-Дело в том, что моя бабушка, старый коммунист, хочет заплатить партийные взносы, и я протягиваю ему партийный билет

 Он открывает, и читает: Мовсесян Маргарита Хачатуровна.

На его лице смесь страха, грусти и удивления…

-Дочка, зачем ты пришла, сама знаешь как опасно.

-Понимаете, она не хочет уезжать пока не заплатит партийные взносы.

-Вот, я протягиваю ему рубль, -поставьте ей пожалуйста отметку, что она заплатила до конца года.

-Я не могу, дочка, только за три месяца можно заранее платить, и только если есть уважительная причина, порядок такой партийный, понимаешь.. - грустно говорит он.

 Я в ужасе, три месяца, явно, бабо не устроят. Если все это безобразие через три месяца не закончится, то ничто ее не удержит- она вернется.

 Похоже, Али Гусейнович, такой же честный коммунист, как и моя бабо.

Надо срочно что-то придумать, Люсик бы обязательно что-нибудь придумала…

И тут, спасительная мысль посещает мою светлую голову...

Я решаю попробовать, воззвать к его светлым идеалам, слукавив конечно, но другого пути у меня не было.

-Уважаемый Али Гусейнович! Я,  как член ВЛКСМ, как юный ленинец,  как продолжатель традиций нашей горячо любимой партии,

 идей Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ильича Ленина  понимаю и горячо поддерживаю вашу принципиальную позицию.

 Если бы каждый коммунист на своем месте занимал бы такую позицию, мы никогда бы не допустили такого безобразия, которое творится у нас сейчас.

 Но я, комсомолка Саркисян Маргарита Эдуардовна, и моя бабушка коммунист Мовсесян Маргарита Хачатуровна, - мы никуда не уедем!

Мы останемся здесь и будем защищать идеалы нашей горячо любимой партии до последней капли крови!

И я твердо уверена, что советская власть обязательно наведет порядок! – я  вошла в роль, и хотела сказать еще что-то о своей любви к Родине, о победе коммунизма…

Но растроганный Али Гуссейнович, уже доставал из сейфа заветный штампик «Уплачено» и со слезами на глазах ставил эти штампики в бабоникином партбилете.

Нет, не мог он рисковать молодой сменой…

Он проставил эти штампики во всем партбилете, года за три вперед. Денег он брать отказался.

-Я считаю, что в такой ответственный момент, я могу принять правильное, справедливое решение и я готов ответить за него перед партией.

Мы, группа товарищей, сами будем вносить эти взносы в партийную кассу.

Али Гусейнович, проводил Маргушку до дома, он передал горячий партийный привет бабонику и заверил Маргушку , что они еще обязательно встретятся,

что она вернется, и он лично будет рекомендовать ее в партию, и пока у парии есть такая смена- партии ничего не страшно.

Бабоник не могла нарадоваться на свой партбилет. Мы благополучно уехали.

Продлевать партбилет не пришлось. Бабо умерла  в том месяце, когда закончилась последняя отметка об уплате партийных  взносов.

 До конца жизни она защищала советскую власть. Ее любимая внучка  Маргушка  не захотела быть  коммунистом.

 Она выбрала свой путь.