Геннадий Шпаликов

По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.

Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
автор Г. Шпаликов

 «Прыг-скок, обвалился потолок». 1 ноября 1974 года ушел из жизни Геннадий Шпаликов - Дмитрий Быков Обозреватель «Новой»

 Шпаликова, как многих рано ушедших русских гениев, любят не только за то, что он сделал (этого многие его поклонники просто не знают — все ли они читали «Девочку Надю» или «Прыг-скок, обвалился потолок»?), но и за то, чего не сделал. Многие вспоминают его бредущим по коридорам «Мосфильма» со стоном: «Не могу-у-у! Я с ними не могууу!». Наступило время, в которое Шпаликов не встроился. Большинство нашло ниши, а он не перековался. Это не подвиг — больше скажу, некоторые по-настоящему состоялись именно в семидесятые, именно благодаря их гнусности и беспросветности. Скажем, Наталья Рязанцева — первая жена Шпаликова и, думается, его идеальный собеседник — лучшие свои вещи написала в это безвоздушное время. И Тарковский говорил о себе: «Я — рыба глубоководная». А Шпаликов — если уж продолжать ихтиологические сравнения — рыба летучая.

Он вовсе не был легким человеком, ибо легкость почти всегда предполагает поверхностность. Он отлично понимал те тайные пружины, благодаря которым вертится жизнь и выстраиваются отношения. Он не комедиограф по природе своей — нет, он строгий исследователь тонких, почти неуловимых вещей, знаток деталей, враз переключающих жизнь и настроение в другой регистр. Вот прошла девушка с собакой — и жизнь возможна, вот прошел мужчина и посмотрел с неутолимой злобой неудачника, да еще трамвай проехал — и всё, уже невозможна. Шпаликовский сценарий «Заставы Ильича» — вероятно, лучшего фильма шестидесятых наряду с «Рублевым», совсем другим, даже и противоположным, — изумительная летопись таких переходов, к которым человек на переломе эпохи, судьбы и возраста особенно внимателен. Шпаликов так приглядывается к мелочам именно потому, что пытается в них прочитать намек: в мире царит полная неопределенность, никто не знает, куда все повернет. Это и прекрасно, и ужасно. Он поэт этой неопределенности, летописец таких времен. А когда все забетонировалось, дышать нечем. Тогда в его прозе появляется новый герой — нашел он его все-таки! — фанатик, человек оголтелой социальной прямоты. Может быть, спасение в нем. Но и этот фанатик обречен погибнуть в новой среде, об этом — «Девочка Надя» с главной и самой страшной метафорой, с огромной мусорной кучей, которую никак нельзя разобрать. Только сжечь.

Где уж дальше было жить с такими мыслями.

О Шпаликове часто говорят как о прелестном, но невыносимом раздолбае — и это тоже глупость, потому что кино — искусство железной дисциплины, посекундной высчитанности, здесь нет места произволу, импрессионизм тут возникает не из безумной прихоти певца, а из точнейшего сведения намеков, словечек, красочек. Раздолбай не снял бы «Долгую счастливую жизнь» — единственный его фильм, в котором, однако, сразу заявлена собственная манера; и что всего интересней — несмотря на все цитаты и оммажи (самый заметный — баржа в финале, привет Виго), это манера собственная, личная, ничуть не хуциевская и не данелиевская. Вот про Довлатова говорят (Ефимов, кажется), что его главная тема — раздражение, Чехова называют певцом брезгливости, а Шпаликов — гениальный летописец неловкости. Ситуаций, в основе которых — стилистическое несоответствие, несбывшееся обещание, утренний стыд. Вот этот сюжет, которого в русском кино так мало именно по причине его трудноуловимости (зато очень много в прозе Тургенева): увлекся, наобещал, поверили, надо отказываться, невыносимо стыдно. И ведь отказываешься не только от красавицы, которая сдуру к тебе прибежала вместе с тепло укутанной смешной дочерью, — отказываешься от всего сразу, от долгой счастливой жизни вообще. Ее никогда теперь не будет. Что-то будет, и даже вполне приличное, а долгой счастливой жизни — нет. Это и есть тема Шпаликова: всё пообещало — и бросило. То ли мы не потянули, то ли мир оказался мало приспособлен к счастью. Теперь ужасно неловко. Ведь все мы неплохие люди, и так поверили, так купились. А теперь нам придется жить несчастливую жизнь — тоже, конечно, лучше, чем ничего, но противно, противно.

Шпаликов умер от того, что неловко стало жить. Этим чувством были пронизаны все его последние тексты. Невозможность вписаться и встроиться в безвоздушное и бездушное пространство — вот за что мы так любим Шпаликова, помимо написанного им. И чем дальше встраиваемся — тем больше любим.