Шебеке

Высокую стену Дворца ширваншахов в Баку солнце одолевает уже поздним утром. И на сотнях каменных плит, выставленных во внутреннем дворе, проступают загадочные узоры-письмена.

В бороздках залегают глубокие черные тени, а выпуклые поверхности твердого светлого апшеронского известняка, преградив путь солнечным лучам, становятся такими яркими, что глазам больно смотреть. Эти сотни страниц каменной книги — так называемые «Баиловские камни» — извлечены археологами со дна Бакинской бухты, и ученые пытаются разгадать их смысл.

Пестрая толпа туристов обтекает невысокого черноволосого человека, неподвижно стоящего у каменных плит, и он остается один. Он всегда приходит сюда, когда приезжает в Баку из родного Шеки, и подолгу всматривается в таинственные узоры. Эти рельефные буквы манят его к себе, дразнят отточенной четкостью и изяществом линий, будят желание прочитать мысли древнего мастера, выбитые в камне.

Он знает, что уста, как почтительно называют в Азербайджане людей, достигших вершин мастерства, умели скрывать от непосвященного смысл своих узоров. Человек поднимает глаза от «Баиловских камней», и его взгляд скользит по каменному кружеву богатого портала усыпальницы ширваншахов — «Тюрбе».

«Величайший султан, великий ширваншах... защита религии Халил-Улла I приказал выстроить эту светлую усыпальницу для своей матери и сына в восемьсот тридцать девятом году (1435—1436 гг.)», — выбито над входным проемом. Вершину портала венчает надпись из Корана, прославляющая аллаха. И по всей плоскости тончайшая вязь каменного орнамента, выполненная гениальным художником. Но кто он? Этого не знали долгие годы. И только в 1945 году — при изучении памятника — к одному из медальонов, украшающих портал, приставили зеркало, и в нем сквозь сложнейший декор проступило имя строителя-архитектора: ме'мара Али. При последующем тщательном исследовании орнамента выяснилось, что имя уста высечено двадцать четыре раза, причем и в зеркальном и в прямом исполнениях. Высечено над словами ширваншаха — дерзость неслыханная! — и чуть ниже имени аллаха: Али рисковал жизнью, но получил бессмертие.

Солнце печет все сильнее, от жары уже не спасает и дующий с Каспия ветер, но человек не уходит, словно надеясь, что тайна книги вот-вот откроется ему, Ашрафу Расулову из города Шеки...

— Салам алейкум, уста Ашраф! — говорю я. — Оставьте прочтение этих узоров кому-нибудь еще, разве мало того, что вы сделали? Ведь открыть заново шебеке было ненамного легче...

— Алейкум салам! — откликается мастер. — Шебеке, говоришь? Но ведь именно эта каменная книга пробудила во мне желание испытать свои силы... Нас было семеро, когда мы взялись за дело. Шестеро отстали в пути, и лишь мне выпала радость познать секреты старинного искусства. Но о них мы поговорим с тобой не здесь, для этого нужно быть в Шеки...

Ашраф произносит «шебеке» с ударением на последнем слоге, и я, всегда верный привычке искать внутреннюю связь между новым словом и предметом, которое оно обозначает, пытаюсь уловить в нем что-нибудь от прекрасных узорчатых решеток, ярких витражей, украшающих окна, двери, стены старинных зданий. Но не могу. Пока не могу.

...Ночь езды на автобусе разделяет Баку и маленький горный Шеки. Городок показался мне двухцветным: густая зелень деревьев, травяных склонов и темно-красный черепичный ковер крыш. Двухэтажные дома из местного серого камня и кирпича, сплетенных в узор, множество крошечных мастерских, откуда доносится стук молотков, звон металла; из открытых дверей тянет ароматом чая и кисловатым запахом чорека — только что- выпеченного хлеба. Каждое хозяйство — двор, несколько жилых и подсобных построек, обнесенных высоким забором, — выглядит миниатюрной крепостью. Ощущение древности усиливается, когда карабкаешься по мощенной булыжником зигзагообразной улочке длиной всего метров тридцать, а шириной в метр, и каменные карнизы почти смыкаются над твоей головой.

Последний крутой подъем к арке крепостных ворот — и я попадаю в средневековую цитадель. Здесь находится мастерская Ашрафа Расулова. Он встречает меня широкой улыбкой. В руках у него длинные деревянные рейки и маленькие стальные инструменты, отполированные до блеска годами соприкосновения с руками мастера.

— Разве уста не имеет права на отдых в субботу?

— Суббота, говоришь? Ай балам! Нет у меня суббот, воскресений, понедельников, вторников — кончились двадцать лет назад. Есть только день, когда можно работать, и ночь, отнимающая время... Видишь эту дверь из дворца шекинских ханов? Восстановил я ее недавно, восемь месяцев не отходил... До последнего момента не знал, все ли правильно сделал, все ли рассчитал, предусмотрел. Вроде бы и невелика дверца, меньше человека, а в ней на одном квадратном метре четырнадцать тысяч деревянных деталей! И все вырезаны вручную; между детальками цветные стекла, и все это держаться должно само собой: ни гвоздей, ни клея я не применяю, как в старину. Пока последнее стеклышко не вставишь, не знаешь, будет ли жить шебеке. На миллиметр где-то ошибся — все, рассыплется. А должно быть сделано крепко — не на один век! Много сортов дерева испробовал — подошли только два: бук и чинара. Древесина у них твердая и вязкая в то же время, не крошится, как дуб, при тонкой резьбе. А вот секрета стекла старого пока не знаю. Вроде бы тоже красный цвет у стекла, что с Брянского завода получаю, а все-таки такой глубины и силы, как у древнего, нет...

Пять лет изучал я искусство шебеке, прежде чем первую работу сделал. Каждому новому узору новый подход надо, а сколько шебеке, столько и узоров. В одном только ханском дворце их шестнадцать видов. Когда задумываешь новую работу, все приходится делать самому: создавать рисунок будущего орнамента, подбирать цвет стекол, размер и масштаб шебеке в зависимости от окружения. Затем на листе ватмана делаю «разбивку», то есть рисую макет в натуральную величину, вычисляю все детали. Потом работа по дереву. Готовлю каркас, вырезаю все элементы конструкции — вот, посмотри, ящик стоит с полукружиями — в мизинец толщиной. Их тысячи нужны, да не простых, двойных — с пазами для стекол. Пока все это вырезаю, неспокойно очень на душе, чем дальше, волнение растет. Когда сборку начинаю, работа много легче, почти отдых...

Попросили меня как-то научить ремеслу столяра из Дербента, чтобы он шебеке во дворце в городе реставрировать смог. Приехал, посмотрел на мою работу, махнул рукой — и домой. Это, говорит, дело адское, немыслимое. Пришлось мне самому шебеке в Дербенте делать, да и не только там, еще в Хачмасе, в Баку для музеев имени Низами и прикладного искусства, а потом для Ленинградского этнографического и Британского музеев... А вот эти шебеке я для Москвы готовлю. В ресторане «Баку» их увидишь...

Много рассказывал мне Ашраф о шебеке. Самые ранние шебеке — тогда их делали еще из камня — найдены в Азербайджане археологами, они датируются XII—XIII веками. Ажурные каменные решетки были и во дворцах, и в простых жилых домах, банях, мечетях. И как Крутицкий теремок в Москве стал венцом искусства русского изразца, так для шебеке апофеозом стал дворец шекинских ханов, построенный в 1784—1804 годах при хане Мамед Гасане и расписанный искусными художниками — Гамбаром Карабаги, Али Кули и Курбаном Али из Шемахи.

От мастерской Ашрафа до дворца — сотня шагов и несколько ступенек с улицы во внутренний двор. Дворец невелик, он весь как дивный резной ларец. Стены изукрашены цветной резьбой по гяже — алебастру, резные проемы узорно выложены кусочками зеркал, окна убраны цветными решетками витражей — знаменитыми шекинскими шебеке.

Через открытое окно виден дворцовый двор: беседка, зелень, цветочная клумба, большая черная пушка и гигантская, в несколько охватов, чинара, посаженная тогда же, когда закладывали дворец. Неожиданно по листьям чинары застучали крупные капли дождя, на улице посерело и помрачнело. Я опустил на окна шебеке, мягко скользнувшие вниз по полозьям, и непогода осталась снаружи. А сюда, во дворец, отгороженный от нее прозрачным радужным ковром, в затемненные, сплошь в орнаменте комнаты, полились с улицы разноцветные воздушные струи, и я вспомнил слова Ашрафа: «Устал если, к шебеке прихожу. Они успокаивают и снимают усталость». Мне кажется, что я попал в сказку

«Тысячи и одной ночи» и слышу щебетание птиц, шелест шелков, чей-то усыпляющий шепот.

Щебетание, шелест, шепот, шебеке... Вот оно, родство слова с предметом.

Я возвращаюсь к Ашрафу Расулову. Возле него ребятня. В руках у них лобзики, фанерки.

— Мои ученики. Шебеке дает мне счастье, но разве может быть оно полным, если владеешь им один? Хочу передать им то, что умею. Занимается у меня двенадцать ребят, два раза в неделю. Жаль, что такое жизнерадостное искусство забыто в новых домах. Вот им его и восстанавливать...

Среди учеников Ашрафа — его семнадцатилетний сын Тофик. Мне верится, что, когда я приеду в Шеки через несколько лет, смогу сказать сыну Расулова: «Салам алейкум, уста, сын уста Ашрафа!»

Александр Миловский

Баку — Шеки