Получить забытый пароль
Бахчанян.
Впервые я наткнулась на это совершенно незнакомое мне имя в "Записных книжках" Довлатова.Такие яркие остроты! Может,это не рационально,неправильно,не логично,но для меня человек,наделенный остроумием,сразу попадает в разряд,как сказал Маяковский,правда,в другом смысле-из ряда вон выходящих.Захотелось мне узнать о нем побольше.Я нашла несколько интервью,которые,на мой взгляд,хоть и пунктирно,но все же обрисовывают весь круг его жизни.
 (Фото Петра Саруханова)
|
Бахчаняна упрекали в формализме. Бахчанян оправдывался: — А что если я на содержании у художественной формы?
Вагрич Бахчанян — человек, который придумал строку «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью»; пионерскую речевку «Как повяжешь галстук — береги его. Он ведь с красной рыбою цвета одного»; псевдоним Лимонов для подростка Савенко; любимую мною фразу «Бей баклуши — спасай Россию!» и творческий метод SOSреализм. А также сотни других знаков, лаконичных, как девизы и гербы.
Вроде бы знаки порождены московскими 1970-ми, эпохой относительно сытного, но слащаво-ядовитого «Кремль-брюле». Или — русским Нью-Йорком 1980-х—1990-х, «наносной землей обетованной». Соцарт ныне уценен, как краснознаменные арбатские лотки. Отзвенели Комар и Меламид. И роман Льва Халифа «ЦДЛ» не читается решительно.
Но почему-то не устарели артефакты Бахчаняна. Например, историческим прозрением оказалась фраза: «Бумажник — оружие пролетариата!». Каламбуры и коллажи Бахчаняна — искры из глаз при столкновении двух несопоставимых, окостенелых (каждая в своем) действительностей. Сходятся они с размаху. Неожиданно. Смешно. Больно. На месте контакта в сознании зрителя змеится трещина. Узкая, но уходит глубоко. Увы, пленэр 1990-х, богатый и многообещающий, как подольская свалка, пропадал даром: в этом пестром пейзаже не хватало Бахчаняна. Он приехал в Москву из Нью-Йорка только в июне с.г. Первый раз за двадцать девять лет.
В клубе «Муха» до 17 июня открыта выставка его коллажей. В издательстве «У-фактория» вышла двухсотстраничная книга «Мух уйма. Художества». Первая книга Бахчаняна на исторической родине.
«Я не знаю, что Вагрич делал в Харькове (в юности. — Ред.), но, зная его 20 лет в Нью-Йорке, догадываюсь, что ничего хорошего. Достаточно сказать, что Лимонова, которому Вагрич придумал псевдоним, Бахчанян считал маменькиным сынком», — пишет Александр Генис.
...Человек со столь грозной репутацией, легендарный остроумец, оказался лаконичен, изящен, сдержан. И скорее печален, чем жизнелюбив…
— Как вы работаете? Ведь ваш жанр сродни поэзии...
— Похоже, да. Вдруг. В разговоре с кем-то. Две вещи сопрягаются — и вспыхивает. Я не знаю...
— Есть в «русской Америке» люди, в диалоге с которыми вы всегда в ударе?
— Я понимаю, о чем вы говорите... В Москве, в 1960-х, с этим было проще. Здесь была 16-я страница «Литгазеты»... И все в этой редакционной комнате чувствовали себя акынами. Стоило туда войти — ты уже был в фокусе!
В Америке с этим сложнее. Хотя был короткий период, когда Довлатов издавал газету «Новый американец». Вот там атмосфера была довольно приличная. Были Вайль и Генис, Довлатов, такой Гриша Поляк, издатель. И атмосфера — близкая к той, что здесь была... Но, конечно, в другом масштабе.
Потом, когда Вайль и Генис издавали журнал «Семь дней», там тоже было неплохо. Но и это недолго длилось.
— Ваши коллажи журнал Вайля и Гениса печатал разворотами...
— Это не сразу сложилось. Но когда все-таки напечатали несколько коллажей на разворот, увидели, что это привлекает внимание. К тому же многие люди стали их вырезать и вешать на стену как плакаты. «Симбирский кот», например. Кот в духе лубка, но с лицом Ленина. Такой прищуренный...
— Что вспыхивает у вас в памяти при слове «Довлатов»?
— Довлатов был сложный человек. Я его даже немножко побаивался... особенно по телефону. Потому что он, когда говорил по телефону, точно читал написанный текст. Не делал никаких оговорок. Никогда не бывал косноязычен. Он всегда говорил так, будто все это уже идет в печать.
А я, как многие люди, могу оговориться, смять какую-то фразу. И я знал, что Довлатов все это фиксирует. Вообще все фиксирует. И всегда был наготове. Боялся что-то сказать не так.
— Ваши книги «Ни дня без строчки», «Синьяк под глазом» и «Стихи разных лет» издала Мария Васильевна Розанова. Каждая книга была концептуальным проектом. В московский том 2003 года вошел явно книжный проект «Чужая душа (черновик)»: десять страниц черных квадратов с посвящением Саше Черному и Коле Чернышевскому. Есть ли еще какие-то издательские проекты?
— Была у меня еще такая бесконечная лента, на которой было написано: «Суета сует и всяческая суета сует...», — и так до бесконечности. У меня готова целая книга пьес — и длинных, и кратких. Я бы сказал, пьес для чтения.
— Вы меняли в США язык и «пленэр» работы? Ваши коллажи — даже те, в которых ни буквы нет, — ясны без слов человеку с российским опытом. Но вы четверть века видите вокруг себя другую реальность. Для вас она так же живописна?
— Честно сказать, я не хочу заниматься этим. Вся советская символика, все эти фразы, общие места, конструкции, которые, может быть, уже давно демонтированы, до сих пор сидят у меня в подкорке. А там я так не влезал в это. Были какие-то попытки, русско-английские каламбуры. Но немного.
...Чем я занимаюсь? Подменой занимаюсь. Меняю мысли, понятия, иногда букву одну. Под заголовком «Вся власть сонетам» Вайль и Генис целую статью в «Синтаксисе» написали. Еще была одна фраза, они ее часто использовали: «Лишний человек — это звучит гордо». Это мой любимый прием. «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» я придумал, когда вышел однотомник Кафки. Мы болтали втроем... Оба приятеля, что были при этом, сейчас далеко. Один в Канаде — это Юра Милославский, другой в лагере, в Энгельсе, — это Эдик Лимонов. Вот они присутствовали при рождении этой фразы. Мы были чуть навеселе — это самое лучшее состояние, когда не пьян, а чуть навеселе. Полтора-два стаканчика — и ты в самом лучшем состоянии, чтобы заниматься словотворчеством. Впрочем, оно тут же уходило в фольклор. Иногда ко мне и возвращалось — уже безымянным.
Помню, как-то встретил меня Витя Щапов, муж лимоновской музы, Елены де Карли-Щаповой. Муж... Муз... — она ведь тоже пишет. Так вот, Муз меня встретил и говорит: «А! Вагрич! Вот анекдот хороший, даже в твоем стиле. Встречаются Ван Гог и Бетховен. Ван Гог у Бетховена спрашивает: «В каком ухе звенит?». Я говорю: «Это не только в моем стиле, это я и сочинил».
Потом еще пьеса одна была, тоже осталась незаписанной. Генис потом ее записал: «Врач выходит из Мавзолея, снимает хирургические перчатки и шепчет со слезами: «Будет жить!». И этот сюжет ушел в народ.
Нью-йоркский режиссер-документалист Андрей Азагданский давно уже снимает фильм обо мне. Вот он хочет приехать в Москву и сделать экранизацию этой пьесы на Красной площади.
— Вы пишете мемуары?
— Нет. Меня все время об этом спрашивают. Но уже многое — Харьков, юность — описано в книге Лимонова «Молодой негодяй». Ну, Эдик всегда на себя все немножко перетягивает, но все же... Толя Брусиловский написал книги «Студия» и «Место художника». У него оказалась целая глава обо мне. Юра Милославский, мой харьковский дружок, описал многое. Илья Кабаков написал воспоминания, Немухин написал.
Честно говоря, я не мемуарист. Все описывают, как было в жизни. А у меня есть какие-то рассказики, в основном о харьковских знакомых необычных. Как у Шукшина, знаете... чудики. Я начинаю их писать — а потом меня куда-то заносит. Начинаю писать про Алика —был такой харьковский персонаж — и меня понесло, фантазии какие-то пошли! Алик был одноглазый, он где-то в лагере потерял глаз. Я не знал, как это было, но сам выдумал. Дал прочесть Ирине. Она Алика знала. Однако спросила с ужасом: «А это правда так было?!». И, я смотрю, почти поверила...
— Как вы относитесь к новой российской деятельности Лимонова?
— Эдик сидит. Если б он был рядом с нами — ох, я бы много чего сказал... А вообще, если делать партию, — то не относиться к этому так серьезно. А чтобы вокруг рты разевали, чтобы на знамени был Диоген верхом на собаке...
— Почему на собаке?
— Потому что киники...
— Что вас восхищает и что тревожит в сегодняшней Америке?
— Я люблю изобразительное искусство. Музеи — восхищают. И в галереи я там люблю ходить. А что раздражает? Политика. Ее агрессивность. Когда иракская война обсуждалась, «Новое русское слово» отвело полосу всяким эмигрантским людям. С одним вопросом: отношение к войне?
Ну, я был против. Шемякин был против. Костя Кузьминский был против. Виктория Платова была против. У нас там есть своя писательница Виктория Платова, не та, что у вас: наша детективов не пишет. А все остальные поддерживали войну. Я был в шоке.
Мы были в Нью-Йорке, когда произошла трагедия с близнецами-домами. Мы живем в центре Манхэттена, а это — в нижней части. Но до нас доносился запах гари с полутрупным каким-то духом... Несколько дней мы это слышали. И окна не открывали.
— Что вас интересует в теперешней России?
— Мы смотрели НТВ, очень его любили. Потом телевидение стало кошмарным.
— Почему кошмарным?
— Потому что они стали крутить старые передачи, такой чистый консерв. Раньше все это шло прямо из Москвы, я всегда смотрел новости по НТВ, Киселева, Сорокину, «Глас народа». А потом они стали халтурить, пошли нарезки новостей уже в записи, старые фильмы. За два года нам пять раз показывали одни и те же фильмы. И все старые. Я в Москве стал смотреть канал «Культура». И думаю, что у канала «Культура» в США очень много было бы подписчиков. Потому что много людей, которые интересуются литературой, искусством. На Брайтон-Бич десять книжных магазинов, причем огромных! И они не прогорают.
— Есть вещи, которые вы хотели найти в Москве — и не нашли?
— Друзей своих не нашел молодыми...
16.06.2000
Елена ДЬЯКОВА
Автор афоризма «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», человек, который придумал писателю Эдуарду Савенко (ныне известному как Эдуард Лимонов) «цитрусовый» псевдоним, сотрудник легендарной 16-й страницы «Литературной газеты» — Вагрич Бахчанян отметился везде: он и участник андерграундных посиделок в мастерской Ильи Кабакова, и деятель третьей волны эмиграции. Как художник,Бахчанян прославился своими коллажами, которые стали одним из самых ярких явлений соц-арта. С художником встретился ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ.
Вагрич Бахчанян. ФОТО: Л. Лубяницкий. 2008
В: Ваше детство прошло в оккупированном Харькове. Помните что-нибудь?
О: В нашем дворе стояли танкетки. В нашем доме жили немцы. Однажды один из них взял меня покататься с собой в этой танкетке. Он остановился на улице Урицкого, неподалеку от реки. Он посадил меня сверху на крышу и попросил никуда не уходить. Я сижу на танке, подъезжает черная машина. Выходит немецкий офицер. Сказал что-то своему шоферу, тот вытащил из багажника круг колбасы. Офицер надел ее на меня, как ожерелье. Шофер сфотографировал. Это удивительно: у меня была далеко не арийская внешность. Они уехали. Пацаны пытались у меня выманить колбасу. И один ушлый парень предложил мне меняться — колбасу на карандаши, что я с удовольствием и сделал. Потом, естественно, получил от матери нагоняй.
Вагрич Бахчанян. № 34. Из серии Пикассо — СССР. 2005. Коллаж. 25,2х16,5. Courtesy pop/off/art gallery
В: А послевоенное время помните?
О: Я помню салют в честь Победы. И одну страшную картину. Отец повел меня на площадь Дзержинского. Огромная площадь, если верить энциклопедиям, самая большая в Европе. Запомните это, у харьковчан комплекс провинциала, они очень гордятся этой площадью. После войны ее испортили, разбили в центре садик, поставили статую Ленина, который показывает на общественный туалет. Ну а в тот раз площадь была вся заставлена виселицами. Маленьким я не понимал, что происходит, и только потом прочел у Эренбурга, кажется, что в тот день вешали полицаев и предателей. Мертвецов я видел и раньше. Еще в оккупированном Харькове как-то повесили партизана, кажется. Прямо на балконе дома, и снимать его было нельзя.
В: У вас было уличное детство?
О: Да. Родители после войны развелись. Младшая сестра осталась с матерью, а я с отцом. Целый день сидел взаперти. Потом отец женился, у меня появились сводные братья, и всем стало не до меня. И стал я кем-то вроде Гавроша. Познакомился с блатным миром.
Вагрич Бахчанян. Из серии Stalin Test. 1981. Коллаж. 30х22,5. Courtesy pop/off/art gallery
В: Ваши способности к рисованию вызывали уважение у криминального элемента?
О: Я много рисовал, когда сидел дома под замком. Когда я стал шляться по улицам, рисование отошло на второй план. А вообще тогда такие таланты не пользовались большим уважением в блатном мире. Я, знаете, побывал в разных субкультурах. После школы, например, работал помощником слесаря. Совсем другая история. Потом в армии отслужил три года. Там было много интересного, компания собралась со всего Союза: прибалты, грузины, армяне, которые меня за «своего» не признавали.
В: Как вы пришли к тому, чтобы стать художником? Казалось бы, ничто не предвещало…
О: Когда наш дом пошел под снос из-за ветхости, мы переехали поближе к ДК «Металлист» при большом харьковском заводе. Там были студии. Мы пришли с приятелем в художественную. Для меня она заменила шоблу с предыдущего места жительства. И я стал туда ходить до армии и после тоже. Там был замечательный преподаватель Алексей Михайлович Шевелев, царство ему небесное. Он во всем был неортодоксален и давал полную свободу. Заставлял делать дома композиции, вплоть до абстрактных. Потом он стал приглашать людей, которые в 1920-е годы были гордостью украинского авангарда. Так я и другие студийцы познакомились с учеником Малевича Василием Ермиловым. Он производил потрясающее впечатление. Как-то сказал: «Как говорил мой друг Толя Петрицкий (а Петрицкий тоже известный украинский авангардист), «этот сифилик Врубель!» Мы были в шоке, конечно, для нас Врубель был бог. После армии я с Ермиловым ближе познакомился. Он однажды пригласил меня к себе. И там я увидел его вещи 1920-х годов, которые, естественно, нигде не выставлялись, работы «бойчукистов»…
В: Кто такие «бойчукисты»?
О: Была такая группа украинских художников, они занимались монументальными росписями. Их лидера расстреляли будто бы за национализм. Ермилову, кстати, повезло благодаря русской фамилии. А так на Украине многих художников расстреляли. «Бойчукисты» были за советскую власть, не враги, как и Ермилов. Он сам себе оборудовал мастерскую на заброшенном чердаке. У Ермилова я видел вещи, которых нигде не было. Я тогда стал интересоваться Хлебниковым, спросил о нем у Ермилова. «Да, — говорит Ермилов, — я Витю хорошо знал, очень хорошо». И достает поэму «Ладомир» со своими иллюстрациями. Ермилов показал мне дом, где Хлебников снимал комнату. Он приезжал в Харьков отъедаться. Когда в первые годы революции Москва уже голодала, Харьков держался. Хлебников любил город, ходил по базарам, записывал какие-то слова. В Харькове много своих слов, которых нигде нет. У него даже есть в стихах где-то сноска по поводу слова «ракло» — на харьковском диалекте значит «вор, босяк». Еще как-то раз мы гуляли с Ермиловым, и он мне показывает небольшой домик: «А здесь жил Вова». Я говорю: «Какой Вова?» — «Ну, Вова, Татлин».
Вагрич Бахчанян. № 10. Из серии Пикассо — СССР. 1984. Коллаж. 25,2х16,5. Courtesy pop/off/art gallery
В: Что, Татлин тоже отъедаться в Харьков приезжал?
О: Нет, у него там жил отец. И в детстве Татлин жил в Харькове, до того, как стал юнгой. За год до того, как мы уехали в Москву, Ермилов мне говорит: «Вагрич, у вас супруга, кажется, английский изучает? Можно ее попросить кое-что перевести?» Мы приходим, Ермилов достает вчетверо сложенный лист бумаги, разворачивает. И там что-то обалденное нарисовано и написано, разными цветами, фломастерами, карандашами на русском, украинском и английском. Я спрашиваю, что это такое. «Это Додя прислал», — говорит Ермилов. Ну то есть Давид Бурлюк. Он под Харьковом родился. Мне Ермилов рассказал, как Бурлюк лишился глаза. Когда он жил в своей Гилее, просверлил дырку в женской бане и подсматривал. Бабы узнали об этом, и, когда Бурлюк в очередной раз пришел, ему ткнули в глаз спицей.
Вагрич Бахчанян. Для альманаха Время и мы. 1990. Коллаж. 21,5х13. Courtesy pop/off/art gallery
В: Ермилов вам не боялся показывать и рассказывать такие вещи?
О: В том же доме, где жил Ермилов, была мастерская другого авангардиста — Бориса Косарева. Тоже замечательная фигура, правда, он в сталинское время перестроился, работал театральным художником, даже получил Сталинскую премию. Косарев был очень замкнутым человеком. Он в свою мастерскую не пускал даже собственную дочь. Ну а для Ермилова я был человек проверенный. Уже занялся дриппингом, причем вещей Поллока не видел, а прочел о нем в газете. И в свободное время, когда работал оформителем местного клуба, брал банку с краской и разбрызгивал на холст. Правда, Ермилов дриппинг не одобрил. Его любимым художником был Пикассо.
В: В каком году вы сделали первые абстрактные работы?
О: Я демобилизовался в 1960-м, значит, такие работы пошли в 1961-м где-то. Еще я коллажем занимался.
Вагрич Бахчанян. Без названия. 1991. Коллаж. 13,5х17,5. Courtesy pop/off/art gallery
В: А как вы узнали о технике коллажа? Тоже из газет?
О: Нет, тут мне очень помог журнал «Польша», который выходил на русском языке. Вообще представьте себе: в газетном киоске, рядом со всей советской серостью, лежит красивый польский журнал с абстракцией на обложке. Так и было, я не шучу. А слева — «Огонек». Контраст производил огромное впечатление. Про коллаж я узнал оттуда.
В: Кому вы показывали свои абстрактные работы?
О: Друзьям. Лимонову. У нас продавалась франкоязычная газета по искусству, редактором которой был друг Советского Союза Луи Арагон. На последней странице был список парижских галерей. Я попросил друга, знавшего французский язык, написать типовое письмо с просьбой прислать информацию. И стали приходить на мой адрес каталоги. Одна из галерей прислала мне письмо — пришлите, мол, свои вещи. Я собрал штук десять работ на бумаге. Там были вещи по мотивам народных вышивок и несколько абстракций. Пошел на харьковский Главтелеграф, и галерея их получила. Прислали мне письмо, что хотят показать их на какой-то международной молодежной выставке. И добавили, что если я пришлю еще работ, они сделают выставку. Я снова пошел на Главтелеграф и собрал еще одну посылку. Долго не было ответа, а потом приходит мне мой пакет обратно. В нем явно копались. Причина возврата — будто бы плохая упаковка. Я пытался передать вещи через знакомого француза, который в Харькове учился. Но тут подключился КГБ. Меня таскали на допросы. Все кончилось сравнительно хорошо — товарищеским судом по месту работы. Я тогда оформлял рабочий клуб при одном заводе. В актовом зале развесили мои вещи. Пригласили профессора Харьковского художественного института. Он принес слайды с западным искусством. Помню, там был поп-арт уже: Джаспер Джонс, Раушенберг, Лихтенштейн. Закончил профессор выводом о том, что это искусство нам глубоко враждебно, а следовательно, Бахчанян на ложном пути. У нас на заводе работали в основном деревенские. Они гоготали, показывали на картины и слайды пальцами и кричали: «Ой, Петька, а это ты!» В результате меня приговорили к переоформлению. Вместо художника меня сделали литейщиком. А через несколько дней вышла в местной газете статья про меня. Пришлось уйти по собственному желанию.
Вагрич Бахчанян. Без названия. 1984–2005. Коллаж. 25,5х23. Courtesy pop/off/art gallery
В: Что-нибудь из ранних работ сохранилось?
О: Да нет, я все раздал еще в Харькове. Шел на тусовку с работами в папочке, раскладывал прямо в парке, на улице. Кому нравилось, тот брал.
В: Вы приехали в Москву в 1967-м и стали работать в «Литературной газете». Вам мешало ваше харьковское прошлое?
О: Художники из харьковского Союза постоянно писали в Москву кляузы на меня. Мол, что вы даете работу не нашему человеку. Для них репродукцию напечатать в «Советской культуре» было событием, банкеты устраивались. А тут какой-то Бахчанян каждую неделю публикуется в центральной газете.
Вагрич Бахчанян. № 9. Из серии Пикассо — СССР. 1984. Коллаж. 13,5х21. Courtesy pop/off/art gallery
В: Как вы попали в «Литературку»?
О: У моего земляка Анатолия Брусиловского были связи. Он посоветовал мне идти в газету и показать свои коллажи. Они понравились, и я стал работать. Атмосфера в газете была хорошая. Не было никакого блата, люди приходили с улицы. В газете печатались интересные вещи: критические статьи о деятелях западного искусства. Помню, была статья о Дали с отрывками из дневника, о Хичкоке. Причем для сотрудников устроили маленькую ретроспективу Хичкока в актовом зале, чтобы знали, о чем писать.
В: С андерграундными художниками вы общались?
О: Да, бывал в мастерской Кабакова. Как-то раз сидели и обсуждали, как бы выставиться. Я предложил каждому взять по одной работе, пойти к Кремлю и встать к той стене, которая смотрит на реку. «Сфотографируемся, — говорю, — вот и будет выставка». Но все отказались: провокация, мол. А потом случилась «бульдозерная», но я был уже в Вене. Так что копирайт на идею выставки под открытым небом принадлежит мне.
Вагрич Бахчанян. № 18. Из серии Пикассо — СССР. 1998. Коллаж. 15х22,7. Courtesy pop/off/art gallery
В: С 1974-го вы живете в США. Какие-то яркие события были в вашей американской жизни?
О: В 1979 году я решил сделать выставку к столетию со дня рождения Сталина. Предложил эту идею знакомым художникам. Там уже были Александр Косолапов, Генрих Худяков. В Москве отмечать эту дату не стали, а мы решили сделать экспозицию. Но нас было мало. Тут приезжает Виталий Комар, еще без Меламида. Я предложил ему участвовать. Он сказал мне: «Душа моя, кого интересует сегодня в Америке Сталин?» Потом Комару и Меламиду ArtForum заказал статью о журнале «А–Я», как раз вышел первый номер с моими работами. Комар попросил меня принести свои вещи. В их числе были коллажи с Лениным и девочкой типа обложки для «Лолиты» Набокова. Еще коллаж со Сталиным. Комар мне сказал, что в редакции журнала они произвели фурор. А потом приехал Меламид, посмотрел на мои вещи и сказал Комару: «Виталик, вот что нужно делать!» И судьба соц-арта была решена. А вообще, как только я приехал в Штаты, сразу почувствовал себя плохо. И до сих пор мне там не очень.
В: Раз вам так тяжело в Америке, не хотите еще раз эмигрировать?
О: А куда? Из Нью-Йорка уже некуда ехать, только на Луну.
В: Вы следите за современным русским искусством? Что вам нравится?
О: «АЕС+Ф», мне они кажутся интересными. Вообще я не очень хорошо знаю русских художников.
Немного фотографий.По-моему,интересных.
 |
 |
 |
 |
Лимонов придумал тогда группу "Конкрет" о которой написал в Америке статью. |
|
Некоторые работы Бахчаняна.
 |
 |
 |
 |
 |
 |
| Без названия.Коллаж.1991. |
Афоризмы и лозунги Бахчаняна
- Искусство принадлежит народу и требует жертв.
- Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!
- Бей баклуши — спасай Россию!
- Вся власть — сонетам.
- Всеми правдами и неправдами жить не по лжи.
- Лишний человек — это звучит гордо.
- Доведем нелепость через бессмыслицу к абсурду!
- Береги честь спереди!
- Я испытываю чувство юмора за свою родину.
Неистощимый Вагрич .
Ушел из жизни отец русского концептуализма.
(http://www.rg.ru/2009/11/13/vagrich.html)
 |
| Варгич Бахчанян Фото: Валерий Кичин |
В Нью-Йорке умер Вагрич Бахчанян. Сегодня это имя мало что говорит широкой публике в России. До отъезда на Запад оно в СССР было известно всем, кто умел читать.
К нему прилипли все "измы", которые в СССР считались пороками, а в постсоветской России считаются не всем понятными доблестями. Андрей Синявский называл его последним футуристом. Многие его любящие (а любят - многие) считают его отцом русского концептуализма. По природе творчества он был несомненный абстракционист. И выдающийся формалист, потому что форма для него самоценна и часто самодостаточна. То, что из этой неожиданной формы вырастает бездна новых смыслов, получается само собой. Потому что свободно может и не вырастать - а все равно интересно.
Время, когда он был одной из самых ярких звезд многомиллионной "Литературной газеты", а его остроты уходили в народ, давно иссякло, его книжки только теперь робко начинают издавать микроскопическими тиражами. Но его "Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью" стало фольклором.
На своей визитной карточке он писал: художник слова. Это не самохвальство. Он художник, в смысле - активно рисовал. Но рисовал также и словом. Как большой любитель Хлебникова и Крученых, слова он придумывал каждый раз новые: камбалалайка, орангутанго, демагоголь, гитаракан, собакалавр, блондинозавр - это все я переписал из его четырехстраничной книжки "Зверительная грамота, или Помесь гибрида с метисом", вошедшей в диптих "Зоопарк культуры и отдыха" и вышедшей в издательстве "Ужимка-пресс", Москва - Нью-Йорк, "во второй половине ХХ века". За границей он выпустил книжку "Стихи разных лет", составленную из хрестоматийных строчек Крылова, Некрасова, Пушкина, Маяковского, но под своей фамилией. А что, - объяснял он, - ведь каждый знает, что это написал не я! Это такой концепт. Так что полем его деятельности была вся русская поэзия. А теперь, с выходом книги "Вишневый ад", составленной из перемешанных и взболтанных чеховских пьес, - и вся русская драматургия. Он - "библиофилин".
Первая за 30 лет его книга в России вышла в 2004 году в екатеринбургском издательстве "У-фактория" под названием "Мух уйма". Красиво, рискованно, и - не придерешься. В предисловии к ней рассказано о выставке, которую Бахчанян устроил в журнале "Новый американец". Она называлась "Трофейная выставка достижений народного хозяйства СССР", и на ней были представлены придуманные Бахчаняном призывы-лозунги, каламбуры-парадоксы: "Вся власть - сонетам!", "Бей баклуши - спасай Россию", "Всеми правдами и неправдами жить не по лжи!". Здесь не нужно искать смысла или умысла. Здесь игра совпадений. Как писатели летающего острова Лапута у Свифта, Бахчанян бросал кости слов и смотрел, в каком сочетании они лягут. Мы видим результат интуитивной работы его мозгового компьютера, уже перебравшего сотни сочетаний и выудившего единственное счастливое. Все произошло как бы спонтанно, и Бахчанян имел все основания считать удачный каламбур "высказыванием самого языка".
Хотя, конечно, был и умысел. Сизифу он приписывал слова "Кончил дело - гуляй смело", Венере Милосской - "Мойте руки перед едой", Вильгельму Теллю - "Не стой под стрелой", барону Мюнхгаузену - "Правда глаза колет", Дальтону - "Все стало вокруг голубым и коричневым", Герострату - "Всем лучшим во мне я обязан книгам".
Мне повезло с ним встретиться года четыре назад. В его нью-йоркскую квартиру я шел мимо Центрального парка, где Бахчанян обычно ловил карасей, и знаменитого музея "Метрополитен", где удачно размещено сырье для бахчаняновского творчества. Художник был крайне любезен, встретил на лестничной площадке и проводил в квартирку на двух уровнях, соединенных винтовой лестницей. У лестницы была масса железных углов, и Бахчанян все время предостерегал меня, чтоб не зашибиться, делился собственным печальным опытом.
Я человек косноязычный. Предложения строил слишком свободно.
Это вы от косноязычия подались в формалисты?
Наверное. Косноязычие близко к авангардизму. Все изобретения делаются или от незнания или от неумения что-то сделать правильно. Известно, например, что промокательную бумагу изобрели случайно. Человечество пользовалось песком. И вот человек, который делал обычную писчую бумагу, неправильно замесил состав, и бумага вышла бракованная, ее уже хотели выбросить - и тут кто-то пролил на нее жидкость, и бумага ее мигом впитала. Так человечество изобрело промокашку. Эйнштейн говорил: знающий человек знает, что это можно, а этого нельзя, но приходит человек невежественный, ничего этого не знающий - и делает открытие.
Ваши фразы пошли в народ. Расскажите, как вы Кафку сделали былью.
На эту фразу уже накопилось довольно много авторов. Ее и Арканов, например, повторял. А родилась она довольно давно, еще в Харькове, когда у нас впервые вышел Кафка. Еще при Хрущеве. У меня есть свидетели: Лимонов и Милославский - это была одна компания. И вот кто-то пришел с Кафкой, говорит: Кафку купил! И я тут же выпалил: мы рождены, чтоб Кафку сделать былью. Это было году в 64-м.
А записывать все это стали сразу?
Нет, конечно. Многие шутки было даже опасно записывать. Скажем, "Подземный переход от социализма к коммунизму" распространялся только устно. Или "Маозолей". Или "Дурная слава КПСС". К столетию Ленина я придумал переименовать город Владимир в город Владимир Ильич. Это тоже пошло в народ, и теперь кто-то предложил переименовать его во Владимир Вольфович. То есть шутки переходят в анекдоты. В Израиле была издана какая-то книга, я ее даже не видел, а только читал на нее рецензию - так вот: в этой рецензии в качестве цитат из книги приведены три мои шутки! Например, "В Одессе открылся тир имени Фанни Каплан".
Вам за эти шуточки доставалось?
Помните "Клуб 12 стульев" в "Литературной газете"? Я там работал с 67-го по 74-й. Там в огромной комнате много собиралось и художников, и юмористов, и хохмачей. И обязательно шел треп. И, судя по всему, запись прямо из этой комнаты шла куда надо. Я по этому поводу как-то сказал: радоваться надо! Мы просто болтаем - а там записывают, значит, сохранят для вечности. Я думаю, где-то в соответствующих архивах теперь можно найти очень много интересного. Туда и Горин приходил, и Арканов, и Брайнин, вся антисоветчина там собиралась…
…На Запад Вагрич уехал в 1974-м. Но с Россией был связан до последних дней - теми узами, которые не отпускают:
Я даже английский толком не выучил. Вот эту квартиру нам помог снять один эмигрант - я его послушал и просто испугался. Он рассказывал про Баку, где бегали безобразники. Какие безобразники?! Оказалось, он имел в виду: "беспризорники". Он уже слова стал забывать! И я подумал, что если научусь говорить по-английски, мой русский станет вот таким же. В России, конечно, был тот самый бульон, в котором все варится. Здесь этого нет. Воздуха нет, атмосфера не та. Там, на 16-й странице "Литгазеты" собирался цвет нашей юмористической литературы. Это было как соревнование акынов. Здесь соревноваться не с кем.
Это правда, что Лимонова из Савенко сделали вы?
Правда. Году в 63-м. Мы сидели в Харькове, выпивали. Эдик как раз написал хорошие стихи. Я прочитал и сказал: знаешь, фамилия Савенко и великий русский поэт - как-то не вяжутся. Он задумался: "Да? А что же делать?". А он был тогда очень худой, бледный - желтый. Я и предложил ему стать Лимоновым. Так это к нему и приросло. Но теперь у меня как у автора этого псевдонима возникла идея его забрать. Я давал этот псевдоним поэту Лимонову, а он стал политиком. То, что он делает в политике, мне не нравится. Я уверен, что он зря в это влез. Сумасшедший художник, поэт, композитор - это нормально. Но сумасшедший политик - это страшная вещь!
Поделитесь секретом, как русскому литератору прожить в Нью-Йорке?
Я ведь художник, делаю обложки книг, и русских и нерусских. Мы с Генисом издавали журнал "Семь дней", и я там тоже был художником. Появился "Новый американец" Довлатова - я делал для него обложки. Премию "Либерти" я получил как художник. Я же еще и концептуалист.
А вот, кстати: термин "концептуализм" толкуют, кто во что горазд. Вы как отец русского концептуализма можете уточнить его значение?
Это, конечно, условный термин, потому что концепт был и у Леонардо да Винчи. Что такое концепт - идея! Идея, смысл в искусстве были всегда. А нынешнее концептуальное искусство возникло как протест против коммерциализации культуры. Чтобы искусством стало нельзя торговать, художники перестали писать картины маслом - стали делать рисунки, фотографии, все, на чем нельзя наварить денег. Но рынок берет свое - стали покупать и рисунки, и фотографии, все, что связано с известным именем. И очень дорого стали покупать. Так что протест ни к чему не привел… Вот видите картинку? (он подвел меня к подобию комода, где к стенке прислонено нечто). Акция заключается в том, что я каждый день выставляю здесь новую работу. Это может быть просто бумажка. Или абстракция. Это продолжается в 28 июля 1993 года. Каждый день! Представляете, сколько накопилось работ? А еще я иллюстрирую все телефонные разговоры. С 1991 года. Сегодняшний телефонный разговор с вами я тоже проиллюстрировал, вот, смотрите. Видите: В. Кичин. (Он показал пухлый блокнот, каждая страница испещрена штрихами, сделанными акварельными красками. Наш разговор почему-то напоминал шахматную доску. Или небо в клеточку).
Это что, импульсивное отражение ваших чувств в момент разговора?
Видите, вот ванночка с красками. Я макаю кисточку, разговариваю и рисую.
А можно это как-то расшифровать?
Нет. Иногда это чистая абстракция, иногда лица какие-то - по-разному.
И так каждый звонок?
Семьдесят девятый том!
Надо издавать.
Еще я выставляюсь. В Третьяковке, в Русском музее выставлялся. Недавно была выставка в Центре современного искусства на Зоологической…
Когда последний раз были в России?
Два года назад. А до этого я не был 29 лет.
А когда снова приедете?
Я приезжаю каждые 29 лет. Осталось 27…
Увы, уже не дождемся. Вагрич не дотянул до очередной встречи с родиной четверть века. Останутся его фразы, ставшие фольклором. А более вечной памяти - не бывает:
- Искусство принадлежит Ленину. Народ
загрузка