© Фуко М. Забота о себе. — М., 1998.

Давно замечено, насколько велико было во времена Флавиев и Антонинов внимание ко всему, что связано с целительством. Все признавали медицину общественно значимой практикой и видели в ней видели одну из высших форм культуры, наряду с риторикой и философией. Как подчеркивал Боверсок, увлечение медициной сопутствовало развитию второй софистики, и многие известные риторы получили медицинское образование или выказывали интерес к этой дисциплине. При этом очень рано было установлено родство философии с медициной, а их разграничение порождало теоретические проблемы и приводило к соперничеству в разделе сфер деятельности. С первых же строк «Наставлений о здоровье» мы сталкиваемся с отголоском этих дискуссий: врач, говорит Плутарх, заблуждается, если думает, будто сможет пренебречь философией; равно будет ошибкой ставить в упрек философу то, что он, выходя за отведенные ему пределы, обращается к вопросу о здоровье и поддерживающих его режимов. Поистине, заключает Плутарх, медицина ни в чем не уступает свободным искусствам, когда речь заходит об изяществе, изысканности, способности доставлять удовольствие: тем, кто ее изучает, она дает доступ к очень важным познаниям, касающимся благополучия и здоровья.

Подобным образом истолкованная, медицина уже не считалась просто техникой вмешательства, прибегающей в случае болезни к лекарствам или операциям. Она призвана была также в виде корпуса знаний и правил определять образ жизни, способ осмысленного отношения к себе, к своему телу, питанию, сну и бодрствованию, к различным формам деятельности и вообще ко всему, что окружает человека. Предлагая режимы, медицина предлагала добровольно избираемую и рационально обоснованную структуру поведения. Один из пунктов дискуссии касался форм и степени зависимости такой медицински оснащенной жизни от авторитета медиков. Полное подчинение пациента врачу, предусматривающему каждую деталь его существования, выступало объектом критики в той же мере, что и попытки руководства душой, практикуемого философами. И Цельс, при всей своей убежденности в высокой рациональной ценности медицины, предписывающей режимы, не советовал тому, кто пребывает в добром здравии, прибегать к помощи врача. Такого рода «автономию» и должна была обеспечивать литература о режимах. Именно для того, чтобы избежать слишком частых консультаций — не всегда возможных, а порой и нежелательных, — нужно самому вооружиться медицинским учением, которое постоянно будет под рукой. Таков совет Атенея: приобрести в молодости запас знаний, достаточный для того, чтобы всю жизнь быть самому себе советчиком в повседневных делах здоровья: «Каждому полезно, более того, необходимо освоить в числе изучаемых предметов и различных наук также и медицину, и придерживаться предписаний этого искусства, дабы всегда иметь возможность помочь самому себе надежным советом в делах здоровья, ибо в действительности нет и мгновения, что днем, что ночью, когда бы не было нужды в медицине: прогуливаемся мы или же сидим, умащаем свое тело или берем ванну, едим или пьем, спим или бодрствуем, — одним словом, во всех действиях, совершаемых на протяжении жизни, среди всевозможных занятий нам необходимы советы о том, как жить с пользой и без нежелательных последствий; но ведь утомительно, да и невозможно, всякий раз обращаться к врачу касательно каждой мелочи». Здесь легко узнать один из главных принципов практики себя: быть во всеоружии, всегда иметь наготове некий «дискурс-подспорье», заранее изученный, часто повторяемый и служащий предметом постоянных размышлений. Медицинский логос — один из таких дискурсов, во всякое мгновение подсказывающий правильный «способ жизни».

Разумное существование не может обойтись без «практики здоровья», которая составляет в известном смысле постоянный каркас повседневности, позволяющий в каждый момент узнать, что и как следует делать, и предусматривает своего рода медицинское восприятие мира, по крайней мере, жизненного пространства и обстоятельств жизни. Элементы среды воспринимаются как носители позитивных или негативных для здоровья следствий; между индивидуумом и тем, что его окружает, предполагается наличие поля взаимодействий, в силу чего определенные «диспозиции», события или перемены в положении вещей, оказываются чреваты вредоносными физическими эффектами, а с другой стороны, хрупкость телесной конституции в зависимости от стечения обстоятельств может выступать в качестве благоприятного или неблагоприятного свойства. Постоянная и детальная проблематизация окружения, дифференцированная его оценка в отношении к телу и осознание хрупкости тела в отношении окружающего. В качестве примера можно привести предложенный Антиллом анализ различных медицинских «переменных» жилища, его архитектуры, ориентированности и обустройства. Каждый элемент наделен здесь определенным диетическим или терапевтическим смыслом: дом — это ряд отгороженных друг от друга помещений, вредных или благоприятных с точки зрения тех или иных возможных болезней. Комнаты в нижнем этаже хороши для страдающих острыми заболеваниями, кровохарканьем и головными болями, верхние комнаты благоприятны для болезней слизистой; покои, расположенные с южной стороны, подходят всем, кроме страдающих простудой, выходящие же на запад неблагоприятны, поскольку по утром в них человеком овладевает уныние, а по вечерам — головные боли; стены, беленные известью, слишком слепят; крашеные вызывают кошмары у одержимых лихорадочным бредом; каменные чрезмерно холодны, кирпичные же — наилучшие.

Различные моменты времени — день, пора года, эпоха — с этой точки зрения также являются носителями тех или иных медицинских значений. Тщательно разработанный режим обязательно включает в себя строгое, составленное в соответствии с календарем расписание всех тех забот, которые надлежит уделить самому себе. Вот рекомендации Атенея тем, кто желает безбоязненно встретить зиму: и на улице и в доме следует искать укрытые и теплые места, носить платье, сшитое из плотной ткани, и дышать, «прикрывая рот какой-либо частью одежды». Что до пищи, то выбирать лучше ту, которая «сможет разогреть члены тела и растопить жидкости, застывшие и загустевшие от холода. Из напитков же предпочтительно употреблять меды, вина медовые и белые, старые и душистые, — в общем, субстанции, способные вытягивать избыточную влагу, при этом количество напитков нужно сократить; чтобы сухую пищу легко было готовить, она должна прежде хорошо перебродить, провариться, быть чистой и обильно смешанной с укропом и травой амми. Из овощей полезно употреблять капусту, спаржу, лук-порей, вареный сладкий лук и отварной хрен; из рыбы ту, что водится в горных речках, поскольку она хорошо усваивается; из мяса — домашнюю птицу, а помимо того мясо козленка и молодую свинину; из соусов же приготовленные с перцем, горчицей, сурепкой, гароном и уксусом». Рекомендованы интенсивные физические упражнения, надлежит также практиковать задержку дыхания, сильные растирания, особенно самомассаж у источника огня. Хороши еще горячие ванны, которые принимают в бассейне или небольшой купальне и тому подобные средства. Летний режим расписан не менее скрупулезно.

Такая озабоченность окружающей средой, местом и временем предполагает постоянное внимание к самому себе, к своему самочувствию, к состоянию, в котором пребываешь, и поступкам, которые совершаешь. Обращаясь к категории людей, считавшихся особенно «слабыми», — к горожанам, прежде всего, «занимающимся наукой», — Цельс предписывает им «тщательное наблюдение за своим здоровьем»: «Тот, у кого желудок переварил хорошо, может смело вставать рано; тот, у кого желудок действовал недостаточно, должен оставаться в постели, а если он был вынужден подняться рано, то снова лечь спать; тот, у кого совсем не было кишечного отправления, пусть предается полному покою и не помышляет ни о работе, ни о гимнастике, ни о делах. Не мешает заметить, что человек здоров, когда ежедневно по утрам моча светлая, а позже красноватая: первое свидетельствует о происходящем пищеварении, а второе о том, что оно завершилось. Тот, кто днем занят домашними или общественными делами, должен находить время для ухода за своим здоровьем. Первым врачебным средством является занятие гимнастикой. В качестве упражнений подходят: громкое чтение, упражнения с оружием, игра в мяч, бег, прогулка. Полезнее, когда гуляют не по ровной местности, так как подъем и спуск заставляют тело делать различные движения, однако при условии, что человек не слишком слаб. Лучше гулять под открытым небом, чем под портиком; лучше на солнце, если голова допускает это, чем в тени; лучше в тени, падающей от дерева и стен, чем в тени под крышей; лучше по прямой дорожке, чем по извилистой. В конце же гимнастических упражнений обыкновенно появляется пот, во всяком случае, усталость. Хорошо, когда за гимнастикой следует то натирание маслом на солнце или возле огня, то баня, но в высоком, светлом и просторном помещении».

В общем, все эти «диетические» темы довольно долго продолжали существовать и по завершении классической эпохи; общие принципы, как мы видим, оставались неизменными, при этом они развивались, детализировались и оттачивались, вводя жизнь во все более тесные рамки и понуждая тех, кто готов был им следовать, выказывать все возрастающий интерес к телесному. Описания повседневной жизни, встречающиеся в письмах Сенеки или в переписке Марком Аврелием с Фронтоном, свидетельствуют о такого рода внимании к себе и своему телу. Скорее интенсификация, нежели радикальный переворот, скорее нарастающее беспокойство о теле, нежели его дисквалификация, скорее модификация шкалы элементов, на которые направлено внимание, нежели смена способа восприятия себя как физического индивидуума... В контексте этой целостности, столь определенно отмеченной ростом озабоченности телом, здоровьем, внешней средой и обстоятельствами, медицина ставит вопрос о сексуальных удовольствиях, их природе и механизме, позитивном или негативном значении для организма, а также о режиме, которому их следует подчинить.

1. Свой анализ aphrodisia Гален осуществляет в рамках древней тематики взаимосвязей смерти с бессмертием и размножением; для него, как и для всей философской традиции, необходимость разделения полов, интенсивность их взаимного влечения и возможность воспроизведения коренится в отсутствии вечности («бессмертия»). [Фуко применяет ключевой для себя греческий термин — aphrodisia: «дела Афродиты», «любовные утехи», «наслаждения» — без перевода, специально различив его с понятиями «сексуальность» и «плоть».] Таково общее объяснение, приведенное в трактате «О назначении частей человеческого тела». Природа, выполняя свой «урок», столкнулась с некоей помехой, препятствующей осуществлению замысла. Предметом ее забот, ее «желанием» было создание бессмертного произведения, но материя, из которой она творила, не позволила достичь этой цели: из артерий, вен нервов, костей и мяса нельзя создать существо, «неподверженное порче». В самой сердцевине демиургического творения Гален выделяет внутренний порог, нечто в роде «тупика», обусловленного неизбежным несоответствием проекта бессмертия используемому тленному материалу. Логос, «устроивший» естественный порядок, попал в ситуацию, сродни положению строителя города: можно собрать людей в общину, но она распадется и погибнет, если не сумеет обеспечить свое существование после смерти первых граждан. Необходимо найти способ преодолеть это фундаментальное препятствие. Словарь Галена отличается выразительностью столь же, сколь и значительностью, поэтому-то речь здесь идет о том, что для спасения и защиты рода нужно получить помощь, — найти средство, применить искусство, воспользоваться уловкой — короче говоря, изобрести нечто мудреное, какое-то ухищрение, софизм. Дабы благополучно привести свой труд к логическому завершению, демиург, создавая живые существа и наделяя их способностью к порождению потомства, вынужден был прибегнуть к хитрости, — хитрости правящего миром логоса, призванной преодолеть неизбежную тленность материи, из которой сотворен и сам этот мир.

Эта хитрость возникает из игры трех элементов. Прежде всего, речь идет о детородных органах, которые даны каждому животному. Затем — о способности испытывать сильнейшее и живое удовольствие. Наконец, о присущей душе страсти, или «желании» использовать эти органы, — желании удивительном и невыразимом. Следовательно, «софизм» пола заключен не просто в тонкой анатомической организации, равно как и не только в работе тщательно упорядоченных механизмов, но также и в их ассоциации с удовольствием и страстью, исключительная сила которых не поддается описанию. Таким образом, для того, чтобы преодолеть неизбежное несоответствие между своим замыслом и естественными свойствами наличного материала, природа вынуждена была поместить в тело и в душу живого существа начало некоей силы.

Стало быть, мудрость демиургического начала в том и заключалась, что хорошо зная субстанцию своего творения, и, следовательно, его пределы, оно изобрело этот механизм возбуждения, это «жало» страсти (Гален использует здесь традиционный образ, метафорически обозначавший неконтролируемую силу «яростного» вожделения), под воздействием которого даже те живые существа, что, по причине ли своей незрелости, по причине ли неразумия или же по причине несознательности, не в состоянии понять, в чем состоит истинная цель природной мудрости, вынуждены осуществлять ее на деле. Благодаря своей исключительной остроте, aphrodisia представляют собой основание такого рода, что тот, чьи действия обусловлены им, уже не нуждается более в каком-либо знании о них.

2. Галенова физиология полового акта еще сохраняет некоторые фундаментальные особенности, свойственные предшествующим традициям.

Прежде всего, это изоморфизм протекания такого рода актов у мужчины и у женщины. Гален обосновывает его, опираясь на принцип идентичности анатомического аппарата обоих полов: «Выверни наружу органы женщины или выверни и сложи внутрь таковые мужчины, и ты увидишь, что они совершенно сходны друг с другом». Он допускает испускание семени у женщины, подобно тому, как это происходит у мужчины, с той только разницей, что здесь выработка данного «гумора» не отличается завершенностью и совершенством, — чем и объясняется подчиненная и второстепенная роль женщин в формировании плода.

Мы находим у Галена также и традиционную модель пароксизма семявыделения, охватывающего все тело, сотрясающего и истощающего его. Впрочем, анализ этого феномена, который Гален осуществляет в терминах своего физиологического учения, заслуживает более пристального внимания, поскольку движется сразу в двух направлениях: с одной стороны, исследует очень тесную связь механизмов полового акта с организмом, взятым в его целостности, и, одновременно, рассматривает половой акт как процесс, затрагивающий здоровье и, в пределе, даже самое жизнь индивидуума. Помещая акт в непрерывный и плотный физиологический контекст, Гален наделяет его высокой степенью потенциальной опасности.

Это предельно ясно проявляется в том, что можно назвать «физиологизацией» желания и удовольствия. Глава 9 книги XIV трактата «О назначении частей человеческого тела» отвечает на вопрос: «Почему такое острое наслаждение связано с деятельностью половых органов?». Для начала, Гален отвергает представление о том, что сила и интенсивность желания могут быть по воле богов-творцов связаны с половым актом просто как его мотивация, внушенная людям, дабы побудить их к совокуплению. Гален не отрицает, что демиургическое могущество устроило все таким образом, что в половом акте присутствует увлекающая нас страстность: он хочет сказать только, что страсть не добавлена душе как некий придаток, но с полным основанием может рассматриваться как следствие функционирования механизмов тела. Желание и удовольствие являются прямыми следствиями анатомического строения и физических процессов. Конечная цель — смена одних поколений другими — достижима, благодаря решению сугубо материальной задачи и упорядоченности организма: «Если это вожделение и это наслаждение существуют у живых существ, то это не только оттого, что боги — создатели человека — пожелали внушить ему страстное желание полового акта или связать с его выполнением сильное наслаждение, но потому, что они расположили материю и органы, чтобы достичь этих результатов». Желание — это не просто душевный аффект, а удовольствие — не дополнительная награда. Они суть следствия давления и внезапного извержения. За действием этого механизма согласно Галену стоит целый ряд факторов, порождающих наслаждение, и прежде всего, аккумуляция «разогретых серозных жидкостей», природа которых такова, что они способны вызывать острые ощущения в местах своего сосредоточения: «Происходит нечто, подобное тому, что часто случается вследствие скопления под кожей едкой жидкости, движение которой вызывает щекотку и приятный зуд». Следует также принимать во внимание и теплоту, особенно ощутимую в нижней части тела, главным образом в правой половине живота, по причине близости печени и множества отходящих от нее сосудов. Такая неравномерность распространения теплоты объясняет, почему мальчики формируются чаще в правой части матки, а девочки — в левой. Этим объясняется также и то обстоятельство, что органы, расположенные справа, лучше приспособлены к тому, чтобы стать вместилищем острого удовольствия. В любом случае, природа наделила органы этой области исключительной чувствительностью, намного превышающей чувствительность кожи, хотя их функции тождественны. Наконец, жидкость, гораздо более разреженная («жидкая»), исходящая из железистых гландулярных тел, представляет собой еще один материальный фактор наслаждения: насыщая органы, участвующие в половом акте, она размягчает их, делает более податливыми и усиливает испытываемое удовольствие. Таким образом, есть особый анатомический аппарат и физиологическое устройство, с помощью которых тело и соответствующие его механизмы получают удовольствие исключительной силы, чрезмерное и неистовое.

Но если формирование удовольствия так хорошо закреплено и локализировано, очевидно, что за счет элементов, которые половой акт вводит в игру, и последствий, которые он за собой влечет, в действие включается все тело. Гален не разделяет гиппократическое представление автора «De generatione» о том, что сперма образуется в результате волнения крови, и не считает вслед за Аристотелем, что она представляет собой итог процесса пищеварения. Он видит в ней соединение двух элементов: с одной стороны, это продукт определенного «проваривания» крови в семенных канальцах (именно такая медленная выработка постепенно придает ей цвет и консистенцию), с другой стороны, в ней отмечается наличие пневмы, из-за которой и набухают половые органы: стремясь покинуть тело, она в момент эякуляции сливается с семенем. Однако возникает эта пневма в сложном лабиринте мозга. Таким образом, осуществляясь и тем самым выводя из организма сперму и пневму, половой акт воздействует на общую механику тела, все элементы которой связаны, «как в хоре». Когда же вследствие «чрезмерности в делах Венеры» происходит извержение семени, — утверждает, по свидетельству Орибасия, Гален, — тестикулы вытягивают из пронизывающих их вен находящуюся в них семенную жидкость, «которая содержится там малым числом, соседствуя с кровью, подобно росе»; вены, «в одночасье лишенные этой жидкости тестикулами, действующими более живо и энергично, нежели они сами, в свою очередь вытягивают ее из вен, расположенных еще выше, те же тянут ее из вен, которые идут после них, а эти последние — из тех, что к ним примыкают; и такое вытягивание не прекращается до тех пор, пока перераспределение не распространится на все части тела». Однако если подобный расход спермы будет продолжаться, тело не просто напрочь лишится своей семенной жидкости, но и окажется, «что из всех частей живого существа похищено их жизненное дыхание».

3. Отсюда, по мнению Галена, следует, что между половым актом и такими феноменами, как эпилепсия или конвульсии, существует целая система связей, — отношения родства, аналогии и причинности.

По своему механизму половой акт принадлежит к большому семейству конвульсий, теория которого разработана в трактате «О пораженных местах». В нем Гален рассматривает конвульсию как процесс, природа которого сродни природе любого иного произвольного движения; разница заключается в том, что сокращение, вызываемое действием нерва на мускул, имеет своим началом не волю, но определенное состояние сухости, вытягивающей нервы, как веревку, оставленную на солнце, или тучности, которая, раздувая нервы, приводит к их сокращению и чрезмерному натяжению мышц. Именно механизм последнего типа сближает собственно спазм как таковой с половым актом.

В рамках этого большого семейства конвульсий Гален устанавливает особую аналогию между эпилепсией и половым актом. По его мнению, эпилепсия порождается гиперемией мозга, когда прилив густой жидкости закупоривает каналы, выходящие из желудочков, в которых заключена пневма. Последняя подвергается сжатию и пытается высвободиться, подобно тому, как она это делала, скапливаясь вместе со спермой в тестикулах. Именно эти ее попытки являются причиной возбуждения нервов и мускулов, различные стадии которого можно описать, наблюдая эпилептические припадки или aphrodisia.

Наконец, между aphrodisia и приступами конвульсий существуют причинные связи, направленные как в ту, так и в другую сторону. Так, эпилептическая конвульсия чревата спазмом половых органов: «Тяжелые случаи эпилепсии, — говорит Гален, — и болезнь, называемая гонореей, могут уяснить тебе, как сильно содействует извержению спермы этого рода спазм, сопровождающий половой акт. При тяжелых случаях эпилепсии, когда все тело и вместе с ним половые части сводят сильнейшие судороги, происходит извержение спермы». С другой стороны, злоупотребление сексуальными удовольствиями в ненадлежащее время, вызывающее прогрессирующее иссушение и усиливающееся напряжение нервов, может привести к болезням типа конвульсий.

В грандиозном здании Галеновой теории aphrodisia рассматриваются в трех последовательно планах. Прежде всего, они прочно укоренены в порядке демиургического провидения, будучи задуманы и использованы применительно к тем ситуациям, где творческая мудрость создателя пришла на помощь собственной же мощи, дабы преодолеть ограничения, налагаемые на нее смертью. При этом они вовлечены в игру сложных постоянных взаимодействий с телом, как за счет строгой анатомической локализации их протекания, так и в силу последствий, которые возникают в общем балансе пневмы, обеспечивающей целостность тела. Наконец, они входят в широкое поле родства с рядом болезней, которые связаны с ними отношениями аналогии и причинно-следственными связями. В своем анализе Гален намечает путь от космологии размножения к патологии спазматических выделений и, отталкиваясь от природных оснований aphrodisia, исследует опасные механизмы, которые составляют их внутреннюю природу и роднят со страшными недугами.

Такая двусмысленность медицинского взгляда на сексуальные удовольствия присуща не одному Галену, хотя здесь она нашла самое определенное выражение. Ею пронизано большинство дошедших до нас медицинских текстов I и II вв. Впрочем, говорить следует, скорее, о двойственности, нежели о двусмысленности, поскольку речь идет о пересечении двух антитетических оценок.

Позитивную оценку получает прежде всего семя, сперма — драгоценная субстанция, для создания которой природа прибегла к стольким предосторожностям, воплощенным в устройстве человеческого тела: она сосредоточила в себе всю силу жизни, чтобы передать ее нам и тем самым спасти от смерти; достигая у мужчины полной мощи и высшей степени совершенства, она обеспечивает его превосходство. В ней заключен залог «здоровья, бодрости тела и духа, способности к деторождению». Превосходство самца состоит в том, что он есть семенное животное по преимуществу. Столь же высоко оценен и акт, ради которого была проявлена такая забота к устроению органов обоих полов. Сексуальная связь — вещь естественная, в ней нельзя видеть зло. Руф Эфесский лишь выразил общее мнение, когда сказал, что совокупление — это акт природный и, следовательно, не может принести вред сам по себе.

Но как возможность, как принцип он все же удостаивался именно такой оценки, — постольку, поскольку предполагалось, что его осуществление чревато определенной опасностью расточения той субстанции, сама аккумуляция которой побуждает к совершению полового акта, позволяющему вытечь всей жизненной силе, сконцентрированной в семени. Он опасен еще и потому, что само его развитие схоже с болезнью. Аретею принадлежит знаменательное замечание: половой акт, утверждает он, «кажется некоим подобием» падучей. Целий Аврелиан, шаг за шагом сравнивая течение полового акта и эпилептического припадка, находил в обоих случаях одни и те же фазы: «Напряжение мышц, прерывистое дыхание, выделение пота, закатывание глаз, покраснение лица, затем побледнение и, наконец, расслабление во всем теле...». Таковы парадоксы сексуального удовольствия: и высокая цель, поставленная перед ним природой, и ценность субстанции, которую с его помощью надлежит передавать, тем самым, растрачивая, — все эти факторы и уподобляют его заболеванию. Врачи I и II вв. не первыми и не последними отмечали эту двойственность. Но отталкиваясь от нее, они описали разработали патологию гораздо более развитую, сложную и систематическую, нежели те, что были известны в прошлом.

1. Сама патология сексуальной деятельности строилась вокруг двух элементов, которыми обычно характеризовали опасности полового акта: непроизвольная сила напряжения и неограниченный истощающий расход.

С одной стороны, известна болезнь, заключающаяся в постоянном возбуждении, которое задерживает акт, продлевая до бесконечности действие механизма возбуждения. В мужской версии такого рода заболевания, именуемого сатириазом, или приапизмом, все механизмы подготовки полового акта и эякуляции (напряжение, возбуждение и повышение температуры), включаются одновременно и действуют безостановочно, независимо от того, произошло извержение семени или же нет: это половой эретизм, который не знает разрешения. Больного все время сотрясают конвульсии, переходящие в острые припадки, весьма напоминающие эпилептические. Описание Аретея может служить примером и свидетельством того, как воспринимали этот странный недуг, при котором половой акт, не связанный временными или какими-либо иными ограничениями, был в известном смысле предоставлен самому себе, — его конвульсивная эпилептическая природа предстает здесь в неприкрытом виде: «Эта болезнь заключается в напряжении полового члена. Такого рода недуг представляет собой ненасытное вожделение, жажду соития, которую не в силах утолить даже удовлетворение страсти, поскольку эрекция продолжается и после бесчисленного множества наслаждений, все нервы сводит судорога, сухожилия, пах и промежность растягиваются, а половые органы воспалены и болезнены». Непрерывность такого состояния лишь подчеркивают приступы: больные тогда не ведают «ни стыда, ни удержу в своих речах и поступках; их рвет, губы покрываются пеной, точно у ярого козла, и запах от них такой же»; они впадают в безумие, и сознание не возвращается к ним, пока не закончится пароксизм. Гален более сдержанно описывает сатириаз в трактате «О пораженных местах». «Приапизм — это общее увеличение полового члена в окружности и длине без наступления полового возбуждения и увеличения естественной температуры, как то бывает у иных людей, когда они лежат на спине. Можно сказать еще, что это постоянное увеличение члена». Причина недуга, согласно Галену, коренится в механизмах эрекции, поэтому ее нужно искать в «растяжении устья артерий» или в «производстве пневмы в нерве». Сам Гален, принимая обе причины и признавая их обоюдную роль в порождении симптомов, более склонен винить расширение артерий, — по его мнению, распространенное шире, нежели явление пневмы «в кавернозном нерве». Этот вид болезни встречается либо у того, кто «имеет много спермы» и, против обыкновения, «воздерживается» от соития до тех пор, пока он не изыщет какой-нибудь способ «истратить избыток крови в разнообразных занятиях», либо у того, кто, практикуя воздержание, представляет сексуальные удовольствия после определенных зрелищ или вследствие воскрешающих их воспоминаний.

Иногда упоминают и о случаях сатириаза у женщин. Соран усматривает у них симптомы того же типа, выражающиеся в виде «нервного зуда в половых органах». Женщины, страдающие этой болезнью, «испытывают сильнейшую тягу» к совокуплению и теряют всякое понятие о стыде». Но, несомненно, нагляднее всего болезни, вызываемые у женщин чрезмерным напряжением половых органов, представляет истерия. Во всяком случае, Гален именно таким образом описывает заболевание, в котором он отказывается видеть смещение матки: изменения, которые заставляют поверить в то, что иссушенный орган поднялся к диафрагме в поисках недостающей влаги, происходят, по его мнению, из-за задержки либо менструального истечения, либо истечения спермы; засорение сосудов приводит к их расширению и, следовательно, к сокращению; в результате, на матку действует сила натяжения. Но вся совокупность остальных симптомов вызвана не самим этим процессом, — она возникает или по причине удержания вырабатываемых жидкостей, или вследствие задержки менструации, или же, наконец, оттого, что женщина прерывала половые отношения; отсюда и происходит истерия, которую можно наблюдать у вдов, — «особенно, если прежде чем овдоветь они узнали регулярный менструальный цикл, беременели и охотно вступали в близость с мужчиной, а теперь всего этого лишены».

Противоположный полюс патологии составляет неограниченный расход, — то, что греки называли гонореей, а латиняне seminis effusio. Гален определяет его так «непроизвольное извержение спермы», или, «выражаясь яснее, частое неосознаваемое семяиспускание, происходящее без эрекции полового члена». Если сатириаз поражает пенис, то гонорея воздействует на сперматические сосуды, парализуя «сдерживающую способность». Аретей обстоятельно описывает ее в «Признаках хронических болезней» как истощение жизненных начал с трояким следствием: общее ослабление, раннее одряхление и «феминизация» тела: «Молодые люди, пораженные этой болезнью, несут на всем теле отпечаток дряхлости и старости; они становятся вялыми, бессильными, боязливыми, скованными, глупыми, согбенными, сутулыми, ни на что не годными, бледными, похожими на женщин, у них исчезает аппетит и пыл, члены их отекают, ноги коченеют, ими овладевает предельная слабость, — словом, они почти совершенно разбиты. Многих эта болезнь приводит даже к параличу, да и как же может не пострадать нервная сила, коль скоро природа ослаблена в своем порождающем начале и в самом истоке жизни? Ведь именно животворное семя делает нас мужественными, храбрыми, крепкими, полными пыла и сил, оно покрывает нас пышным волосом и заставляет наш голос низко звучать, оно позволяет нам мыслить и действовать решительно: таков муж, достигший половой зрелости. Те же, у кого нет этой животворной жидкости, напротив, покрыты морщинами, слабы, тщедушны, лишены бороды и волос на теле, — они подобны женщинам». При гонорее мужественность, само начало жизни, уходит через половой член. Отсюда возникает и ее традиционный образ постыдной болезни, — постыдной, несомненно, прежде всего потому, что к ней зачастую приводят всевозможные сексуальные излишества, однако постыдность заключена и в ней самой, потому уже, что заболевший ею кажется выхолощенным. Этот недуг неминуемо ведет к смерти: Цельс утверждал, что в короткое время больной гибнет от истощения. И, наконец, болезнь эта считалась губительной не только для страдающего ею, но, согласно Аретею, еще и для его потомства.

2. Устанавливая собственную сферу патологии половых актов, медицина двух первых веков помещала их на перекрестке сложного патогенеза. С одной стороны, развитию и надлежащему завершению полового акта грозит любое нарушение баланса различных факторов, будь то темперамент индивидуума, климат, время дня, потребляемая пища, ее качество и количество. Он настолько уязвим, что малейшее отклонение, самая ничтожная болезнь может стать ему помехой. Как говорил Гален, для того, чтобы предаваться сексуальным удовольствиям, нужно пребывать в строго срединном состоянии, — на своего рода исходном уровне всех возможных органических смущений: «беречься от слишком многого и слишком малого», избегать «усталости, несварения и всего прочего, что может поставить под угрозу здоровье человека».

Но если aphrodisia представляют собой деятельность, столь неустойчивую и подверженную внешним воздействиям, то сами они, в свою очередь, оказывают весьма существенное, широкое и продолжительное влияние на весь организм. Перечень болей, недомоганий и болезней, которые могут вызывать «неправильные» сексуальные удовольствия, — будь то нарушения сроков или же меры, — практически нескончаем. «Очевидно, — говорит Гален, — что плотская связь обременительна для груди, легких, головы и нервов». Руф сводит в таблицу последствия злоупотреблений половыми отношениями: здесь и несварение желудка, и ослабление зрения и слуха, и общее ослабление органов чувств, и утрата памяти, и судорожная дрожь, и ломота в суставах, и острые колики в боку, и язвы в полости рта, и зубная боль, и воспаление гортани, и кровохарканье, и болезни мочевого пузыря и почек. Что же до истерии, то Гален здесь сталкивается с возражениями тех, кто не допускает, будто столь многочисленные, обширные и отчетливо выраженные симптомы могут порождаться задержкой и порчей небольшого объема жидкости, застоявшейся в теле из-за прекращения половых отношений. На это Гален отвечает сравнением вредоносной силы испорченной спермы с сильными ядами, которые встречаются в природе: «Вследствие укуса какого-нибудь ядовитого паука мы наблюдаем, как все тело становится больным, хотя через крошечное отверстие внутрь проникла лишь малая толика яда». Эффект, вызываемый укусом скорпиона, еще поразительней, поскольку ярко выраженные симптомы появляются мгновенно; но «то, что он вводит, когда кусает — это совсем немного, почти ничто, его жало, кажется, даже не имеет острия»; удар электрического ската — еще один пример того, как «малое количество вещества может вызвать большие изменения» вследствие одного-единственного контакта. Гален заключает: «Стало быть, если мы согласимся признать, что заболевания, подобные тем, которые следуют за отравлением ядами, овладевают нами, возникая в нашей же собственной плоти, нет ничего странного в том, что загрязненная, удержанная, испорченная сперма порождает пагубные симптомы в теле, предрасположенном к болезням». Таким образом, органы, жидкости и половые акты составляют, с одной стороны, нечто в роде восприимчивой поверхности, очень чувствительной к тому, что может расстроить организм, и, одновременно, они суть чрезвычайно мощный и активный очаг, способный сообщать всем участкам тела протяженный ряд полиморфных симптомов.

3. Сексуальная активность выступает источником терапевтических эффектов, в той же мере, что и патологических последствий. За счет такой амбивалентности она в одних случаях способна исцелять, в других же, напротив, вызывает болезни; при этом далеко не всегда можно легко определить, к какому результату она приведет в каждом данном случае: все зависит от индивидуального темперамента, а также от конкретных обстоятельств и состояния тела, весьма, впрочем, изменчивого. В целом, обычно соглашаются с Гиппократом, учившим, что «соитие — наилучшее средство от болезней, вызванных слизью», а Руф комментирует: «Многие из тех, кто был истощен недугом, восстановили свои силы посредством этих занятий. Одни с их помощью вернули легкое дыхание, прежде затрудненное, другие — утраченный было вкус к пище, а третьи избавились от пагубного ночного истечения семени...». Выведение спермы из тела, — признает он далее, — оказывает благотворное воздействие на душу, если та встревожена и нуждается, как и плоть, в очищении от всего, что ее засоряло: соитие отвлекает от навязчивых идей и смягчает неистовый гнев, вот почему нет другого такого же в высшей степени полезного лекарства от меланхолии и мизантропии. Гален тоже наделял половые связи способностью производить разного рода целительные эффекты, — как на дух, так и на тело: «Этот акт обращает душу к покою и на самом деле приводит человека меланхолического и буйного в более благоразумное расположение: он умеряет неуемный пыл влюбленного, пусть даже тот и пребывает в связи с какой-нибудь женщиной; более того, звери, которые выказывают свирепость, произведя на свет потомство, после совокупления успокаиваются»; факт же воздействия половых отношений на тело Гален обосновывает тем, что вкусивший однажды сексуальной практики мальчик становится «бородатым, большетелым и мужественным», тогда как прежде он был «безбород, мал и женоподобен». Но Гален отмечает, что в зависимости от условий, в которые поставлен субъект полового акта, возможны и другие его последствия, — это уже эффекты совершенно противоположного толка: «Тех, у кого сил немного, соитие приводит в состояние предельной слабости, тогда как тот, чьи силы не истощены, но кто страдает болезнью слизи, ни в коей мере не будет им изнурен». На короткое время «соитие согреет ослабленного человека, но затем сильно его охладит». Еще одно замечание: некоторые с юных лет слабеют после совокупления, иные же, если не совершают его регулярно, чувствуют тяжесть в голове и беспокойство: у них начинается лихорадка, пропадает аппетит и портится пищеварение. Гален описывает даже людей с такими разновидностями темперамента, что истечение спермы приводит у них к болезни или, по меньшей мере, к недомоганию, хотя и удержание ее столь же губительно и вредоносно: «У некоторых людей семя обильное и горячее, чем и обусловлена постоянная потребность в его выделении; однако извергнув сперму, человек, который пребывает в таком состоянии, испытывает слабость в области желудка, изнеможение, вялость и сухость во всем теле, он худеет, у него вваливаются глаза; однако, если во избежание этих несчастий, вызываемых соитием, он решит воздерживаться от половых сношений, его тотчас же начнут мучить головные и желудочные боли, сопровождаемые тошнотой, так что от своего воздержания он не получит сколько-нибудь заметного облегчения».

При обсуждении этих позитивных и негативных последствий вокруг некоторых частных вопросов развернулось множество дискуссий. Так, например, касаясь проблемы ночных поллюций, Руф излагает мнение тех, кто считает истечение семени во сне «не слишком тягостной» потерей; однако, со своей стороны, он не согласен с такой концепцией и обращает внимание читателя на то, что поллюция «еще больше расслабляет тело, и без того уже расслабленное сном». Гален тоже не находит, что претерпевать ночные поллюции из-за воздержания многим лучше, нежели вредные последствия соития. Гораздо серьезнее, несомненно, были споры, которые велись по поводу детских конвульсий и их исчезновения с наступлением половой зрелости. Зачастую родство между эякуляцией и спазмом приводило к тому, что маленьких мальчиков, подверженных конвульсиям, предлагали лечить, приобщая их к опыту сексуальных отношений. Такова, например, была точка зрения Руфа, по мнению которого плотская связь может прекратить эпилепсию и головные боли по достижении половой зрелости. В качестве терапии спазмов у таких детей некоторые врачи рекомендовали снизить возрастной порог сексуальной деятельности. Аретей критиковал этот путь, поскольку он противоречит замыслу природы, назначившей наиболее подобающее время; кроме того, он вызывает или усугубляет недуг, которого хотят избежать; врач, дающий такой совет, «несомненно, не знает, что у природы есть установленное время, когда она сама применяет свои лекарства, производя надлежащие перемены: так, каждому возрасту назначила она соответствующие секрецию для семени, бороды и волос. Какой врач, исходя из этого принципа, способен совершить подобные изменения? Действуя таким образом, скорее спотыкаются о камень, которого пытались избежать: ведь известно, что тот, кто слишком рано начал предаваться плотским утехам, был наказан приступами этой болезни». С наступлением же половой зрелости конвульсии проходят отнюдь не благодаря действию сексуального наслаждения, но вследствие общей трансформации, затрагивающей равновесие и роль жидкостей, присутствующих в теле.

4. Но наиболее значительной, несомненно, была тенденция к закреплению позитивных эффектов сексуальной сдержанности. Правда, как мы знаем, врачи упоминают о расстройствах, связанных с практикой воздержания, но наблюдали их преимущественно у тех, кто привык к частым половым сношениям, прекращение которых привело к резкой смене режима; подобный случай описывал Гален в трактате «О пораженных местах», сообщая о человеке, порвавшем со своими былыми привычками и отказавшемся от всякой сексуальной активности. Такого рода расстройства встречаются также у лиц, свойства спермы которых превращают семяизвержение в необходимость. Галену приходилось видеть мужчин, вследствие воздержания «отупевших и обленившихся» или же впавших в «беспричинную тоску и уныние». Из этих наблюдений он вывел следующий принцип: «Удержание семени наносит самый ощутимый вред сильным и молодым, для которых естественно изобилие спермы, причем, образуемой из жидкостей, не вполне безупречных; оно губительно для того, кто прежде вел отчасти праздную жизнь и весьма часто вступал в половую связь, а затем внезапно стал практиковать умеренность». Представление о том, что полное сексуальное воздержание вредит организму, не считалось бесспорно установленным и справедливым по отношению к любому человеку; скорее, полагали, что такая вредоносность возникает под действием конкретных обстоятельств, обусловленных состоянием организма либо привычным образом жизни. Разумеется, само по себе, вне иных соображений, целомудрие, сохраняющее в теле субстанцию семени, не могло рассматриваться как зло.

Что касается мужчин, то высокая жизненная ценность, издавна признаваемая за семенной жидкостью, всегда позволяла им приписывать благотворные (в частности, для атлетов) эффекты суровому воздержанию. Даже сегодня еще можно порой встретить ссылки на пример одного из пациентов Галена, который, следуя именно этой модели, решил напрочь отказаться от половой жизни, не подумав, что до сих пор жил совсем иначе и потому реальные результаты подобной сдержанности сказались совершенно иными, нежели он рассчитывал. Аретей, описывая чудесные свойства «животворной жидкости», спермы, — она-де источник мужества, храбрости, пылкости, силы и крепости, благодаря ей голос мужчины становится басовитым, а поступки решительными, — утверждал, что человек умеренный, «хранящий свое семя», именно поэтому станет «крепким, храбрым, отважным настолько, что не побоится помериться силами с самым свирепым зверем». Он приводит в пример атлетов и животных, которые лишь набираются сил, сохраняя свое семя; подобно им, «лица, наиболее сильные от природы, становятся от невоздержанности слабее самых слабых, а самые слабые от воздержанности становятся сильнее самых сильных».

С другой стороны, ценность целомудрия значительно понижалась, коль скоро речь заходила о женщинах, как считалось, социально и физиологически предназначенных вступать в брак и производить потомства. Но Соран в трактате «О женских болезнях» приводит аргументы одного, кажется, весьма важного для его эпохи спора, посвященного преимуществам и недостаткам девственности. Критики целомудрия напоминают о болезнях, вызванных застоявшимися жидкостями, а также вожделением, жар которого воздержание погасить не в состоянии. Поборники девственности, напротив, утверждают, что женщинам таким образом удается избежать тягот беременности; они избавлены от страстей и желаний, потому что им неведомо наслаждение, и сохраняют в себе силу, присущую семени. Со своей стороны, Соран признает, что девственность может иметь и некоторые недостатки, но относит их по преимуществу на счет женщин, которые живут «запертые в храмах» и лишенные «полезных занятий». В качестве общего правила он согласен считать неизменное целомудрие благом для обоих полов. Следовательно, в его глазах сексуальная близость не находит себе естественного оправдания заботой о здоровье индивидуума, и лишь обязанность продолжать род людской обусловливает необходимость этой практики: «всеобщий закон природы» обязывает к ней гораздо строже, нежели личный режим.

Разумеется, сексуальную сдержанность никто не вменял в обязанность, а половой акт не считался злом. Но хорошо видно, как в развитии тем, четко сформулированных медицинской и философской мыслью IV в., намечается определенный сдвиг: начинают настойчиво подчеркивать двойственность последствий сексуальной деятельности, шире становится круг ее взаимосвязей с организмом в целом, особо отмечают присущую ей уязвимость и патогенную силу, целомудренное поведение получает более высокую оценку, — и все это касается обоих полов. Когда-то опасности, заключенные в сексуальной практике, осознавались в терминах непроизвольного насилия и бездумного расхода семени; теперь их описывают, скорее, как эффекты общей непрочности человеческого тела и ненадежности его функционирования.

В этих условиях становится понятным, какое важное место в системе личной жизни отводилось режиму aphrodisia. У Руфа есть на сей счет замечательное высказывание, в котором весьма наглядно увязаны опасности сексуальной практики и фундаментальный принцип заботы о себе: «Тот, кто предается любовным утехам, и, прежде всего, тот, кто забывает при этом об осторожности, должен блюсти себя намного строже, нежели прочие, дабы создать для своего тела условия, наилучшие из возможных, и тем самым уменьшить проистекающий от таковых утех ущерб».

Итак, сексуальная активность должна быть подчинена режиму в высшей степени осторожному, но, вместе с тем, совершенно отличному от системы предписаний, которая стремится установить «естественную», законную и приемлемую форму подобного рода практики. Примечательно, что в этих режимах по сути дела нет типологии половых актов и почти ничего не сказано о том, какие из них допустимы, а какие предосудительны с точки зрения природы. Руф, например, мимоходом упоминает об отношениях с мальчиками, а также о позах, которые могут принимать партнеры, но для того лишь, чтобы описать их опасность в количественных терминах: они требуют большего расхода энергии, нежели прочие. Заметим, что характер этих режимов не «нормативный», а, скорее, «уступительный». Так, Руф предлагает свой режим, предварительно указав на патогенные последствия сексуальных злоупотреблений и неумеренности, а также сформулировав принцип, согласно которому половые акты вредны не абсолютно и не во всех отношениях: необходимо еще учитывать и уместность акта, и налагаемые на него ограничения, и гигиеническую конституцию того, кто его совершает. К ограничительным моделям можно отнести и совет Галена «не запрещать вовсе плотские связи». Наконец, режимы, зависящие от обстоятельств, требуют особой осмотрительности при определении условий, которые менее всего помешают осуществлению полового акта и, вместе с тем, ослабят его воздействие на равновесие целого. При этом учитываются четыре переменные: время, благоприятное для зачатия, возраст субъекта, пора года или час, индивидуальный темперамент.

1. Режим aphrodisia и зачатие. Эта тема вполне традиционна и основана на представлении о том, что доброе потомство может получиться лишь при соблюдении определенных мер предосторожности. Тот, кто зачат в блуде, будет нести на себе его знак, и не только оттого, что дети походят на родителей, но еще и потому, что им передаются свойства акта, благодаря которому они появились на свет. Достаточно вспомнить хотя бы рекомендации Аристотеля или Платона. Положение о том, что половой акт, нацеленный на продолжение рода, требует особых забот и тщательной подготовки, настойчиво повторяют в своих режимах врачи императорской эпохи. Прежде всего они предписывают обстоятельно подготовиться с тем, чтобы достичь общего состояния тела и духа, способствующего выработке или закреплению у индивидуума качеств, которые должны, пропитав собою семя, проявиться в зародыше; иначе говоря, речь идет о том, что себя надлежит формировать как прообраз будущего ребенка. Очень показательны в этом смысле слова Атенея, цитируемые Орибасием: тот, кто намерен рожать детей, должен расположить душу и тело наилучшим образом, так, чтобы душа была спокойна и полностью избавлена от всякой боли, заботы, утомления или иного недуга, а тело оставалось здоровым и без каких-либо изъянов. Требуется и непосредственная подготовка: некоторое воздержание, позволяющее сперме скопиться и войти в силу, а вожделению приобрести должную страстность (из-за слишком частых соитий семя не успевает проявить всю свою мощь); весьма строгая диета, избегающая очень горячей и жидкой пищи (простой легкий завтрак, «не изобилующий разносолами» призван «возбудить пыл, обязательный в делах любви») и предотвращающая опасность несварения желудка или опьянения, — в целом, рекомендуется общее физическое очищение, благодаря которому тело достигнет покоя, необходимого для осуществления полового акта: так «хлебопашец засевает свое поле после того, как очистит его от сорной травы». Соран, дающий эти советы, не согласен с тем, что для хорошего зачатия нужно дождаться полнолуния; главное, утверждает он, выбрать «время, когда индивидуум пребывает в полном здравии», причем, как с точки зрения физиологии (вредоносные жидкости, заключенные в теле, могут помешать семени достичь дна матки), так и с точки зрения морали (эмбрион проникается состоянием родителя).

Разумеется, наиболее благоприятное время есть и в женском цикле. Согласно уже тогда очень древней метафоре (которой будет уготована долгая жизнь в христианскую эпоху), «не всякая пора года пригодна, чтобы взращивать семена, подобно тому, как не всякое время благоприятствует семени, посеянному во влагалище при зачатии». Момент, подходящий для соития, полагает Соран, наступает тотчас вслед за менструацией. Его аргументация опирается на «метафору поглощения», впрочем, не им изобретенную: алчущая матка пожирает пищу, питая себя кровью (в обычные дни) или же спермой (это и есть оплодотворение). Чтобы привести к зачатию, половой акт должен учесть этот «режим питания» и попасть ему «в такт». Таким образом, благоприятный для оплодотворения момент приходится не на канун регул, — поскольку «матка, полная крови, подобна желудку, наполненному пищей, который склонен отвергнуть отягощающие его излишки, изблевав все, что было поглотил»; и не на период менструальных выделений, представляющих собой нечто в роде естественной рвоты с возможными включениями спермы; когда же выделения прекратятся вовсе, матка, иссушенная и охлажденная, будет уже не в состоянии впитывать семя. Благоприятным оказывается время, когда «истечения только что прошли», но матка, все еще пропитанная кровью и исполненная тепла, «разбухает от жадного желания принять в себя сперму». Эта жажда, всякий раз вновь охватывающая тело после его очищения, порождает у женщины вожделение, которое и приводит ее к половой близости.

Но это еще не все. Для того, чтобы оплодотворение произошло в наиболее благоприятных условиях, а потомство получило надлежащие качества, сам половой акт должен быть окружен определенными предосторожностями. Соран не рассматривает этот вопрос подробно. Он просто указывает на необходимость разумного и спокойного поведения, без разврата или пьянства, способных отразиться на развитии зародыша, который станет своеобразным зеркалом и свидетелем: «Чтобы сознание плода не смутили тягостные впечатления от созерцания чуждого ему опьянения», женщина «во время соития должна быть трезвой». Часто дети бывают очень схожи с родителями не только телом, но и духом, поэтому «требуется полное спокойствие, чтобы зародыш не начал походить на пьяного до исступления человека». Наконец, на период беременности приходится весьма ограничивать сексуальные связи; поначалу даже от них нужно отказаться вовсе, поскольку при соитии «движение передает движение всему телу, а никакой орган не нуждается в покое более матки и всего, что ее окружает: как и желудок, она извергает свое содержимое, когда ее сотрясают». Однако некоторые — например, Гален — считали возможным в ходе беременности возобновлять половые сношения и допускали умеренные занятия сексом: «Не следует беременным женщинам ни полностью от них воздерживаться, ни часто их практиковать, потому что у женщин, соблюдающих воздержание, роды проходят тяжелее, тогда как у тех, кто постоянно занят совокуплением, ребенок рождается слабым, может даже случиться выкидыш».

Итак, существовала целая система руководства aphrodisia, принцип и смысл существования которой заключался в подготовке к произведению на свет потомства. Речь шла вовсе не о необходимости вступать в сексуальные отношения, исходя из одних только соображений деторождения, и если условия, способствующие плодовитости, определялись весьма тщательно, то отнюдь не затем, чтобы таким образом определить границы легитимного акта, но с целью преподать полезный урок тем, кто заботится о своем потомстве. Эта важнейшая забота обусловлена ответственностью родителей перед детьми, но также и перед самими собой, поскольку в их интересах иметь потомство, наделенное всеми достоинствами. Долг перед потомками позволяет установить целый ряд возможных ошибок и, одновременно, провинностей. Они настолько многочислены и приводят в действие такое количество различных факторов, что, если бы не ловкость природы, компенсирующая эти упущения и помогающая избежать несчастья, успешным следовало бы признать потомство лишь очень незначительной части людей. Во всяком случае, Гален подтверждает и необходимость многочисленных мер предосторожности, и то обстоятельство, что вопреки всему роды, большей частью, проходят хорошо: «Наши отцы, которые зарождают нас, и матери, питающие нас в своей утробе, часто совершают не то, что хорошо, а то, что является неправильным: ведь и мужчина, и женщина при совокуплении бывают погружены в такое состояние, что даже не сознают, в каком месте земли находятся. Таким образом, при самом зарождении плод зачатия уже испорчен. Следует ли еще перечислять ошибки беременной женщины, которая по лени пренебрегает умеренными упражнениями, наедается до отвала, предается гневу, вину, злоупотребляет ваннами, несвоевременно предается любовным наслаждениям. Тем не менее, природа «сопротивляется этим столь вредным излишествам и в большинстве случаев исправляет их». Крестьяне весьма заботливы, засевая поле, — продолжает Гален, возвращаясь к сократической теме заботы о себе, — но люди, в течение всей своей жизни пренебрегавшие собой, слишком мало заботятся о «первом зачатии».

2. Возраст субъекта. Период «использования» aphrodisia не должен ни затягиваться сверх меры, ни начинаться слишком рано. Плотские связи опасны в преклонном возрасте: они истощают тело, неспособное восстановить утраченные элементы. Но вредны они и для того, кто излишне молод, поскольку задерживают рост и мешают возникновению признаков полового созревания, которые являются результатом развития в теле семенных элементов. «Ничто так не препятствует созреванию души и тела, как преждевременные и неумеренные половые отношения», — утверждает Атеней. И Гален вторит ему: «Множество молодых людей страдает от неизлечимых болезней по причине половых сношений, так как они хотели во что бы то ни стало совершить насилие над сроками, предписанными природой». Каковы же эти «предписанные сроки»? Относится ли к ним появление и утверждение признаков половой зрелости? Все врачи сходятся на том, что для мальчиков такое время наступает около четырнадцати лет. Но подобным же образом все согласны, что к aphrodisia нельзя допускать так рано. Следовательно, мы не находим точного указания, с какого возраста можно начинать сексуальную деятельность. Во всяком случае, приходилось ожидать несколько лет, пока тело накопит семенную жидкость в количестве достаточном, чтобы ее можно было выводить. Отсюда вытекала потребность в специальном режиме, призванном обеспечить целомудрие подростков. Традиционно врачи предписывали жизнь, занятую интенсивными физическими упражнениями. Так, Атеней настаивал: «Поскольку в этом возрасте (четырнадцать лет) начинает вырабатываться сперма, и молодые люди испытывают страстное желание, побуждающее их искать половых сношений, телесные упражнения должны быть весьма многочисленными, чтобы, утомясь и телом, и душой, юноши могли подавить эти желания при самом их начале».

У девочек проблема несколько иная. Практика ранних браков несомненно вынуждала признать, что первый сексуальный опыт и материнство могут иметь место с тех пор, как устанавливается регулярная менструация. Таково мнение Сорана, советовавшего при определении брачного возраста доверять органическим критериям, а не чувствам самих девочек, которые, впрочем, под влиянием воспитания могут пробудиться раньше, чем тело: «Семя должно стать началом нового существа», так что опасность сохраняется до тех пор, пока тело женщины не достигнет зрелости, необходимой для поддержания этой функции; следовательно, ей лучше сохранять девственность, пока менструации не установятся самопроизвольно. Другие врачи устанавливали более поздние сроки. Так, Руф Эфесский полагал, что беременность до исполнения восемнадцати лет чревата неблагоприятным исходом как для матери, так и для ребенка. Он напоминает, что именно этот возраст в древности рекомендовал Гесиод; он указывает также, что этот возраст — для кого-то, может быть, слишком поздний — в прежние времена не был еще сопряжен с теми неудобствами, потенциальная угроза которых появилась позднее (женщины некогда вели столь же активную жизнь, что и мужчины): обжорство и праздность приводят к расстройствам у незамужних девочек, делая желательными половые сношения, способные облегчить регулы. Решение, предлагаемое Руфом, — это относительно поздний брак (около восемнадцати лет), подготовленный, однако, всем образом жизни, которого девушка обязана придерживаться вплоть до наступления половой зрелости: необходимо, чтобы девочки росли вместе с мальчиками, когда же придет время их разделить, они должны быть подчинены строгому режиму (полный отказ от мяса, полный или почти полный запрет на вино, длительные прогулки, гимнастические упражнения). Нужно приучить ум к тому, что праздность «всего опаснее для них», и «полезно прибегать к упражнениям, переводя юношеский пыл в движение и разжигая привычки тела, но так, чтоб они остались женскими и не приобрели мужской характер». Участие в хорах, песнопения и танцы, кажется Руфу лучшей формой упражнений: «Хоры были изобретены не только затем, чтобы чествовать божество, но и на пользу здоровью».

3. «Благоприятное время». Проблема времени полового акта составляла тему многочисленных дискуссий. Когда дело касалось широких временных рамок, принимали обычно традиционный календарь: лучшее время года — зима и весна; осень признают одни и отвергают другие; в целом считается, что летом следует воздерживаться, насколько это возможно. С другой стороны, установление оптимального времени суток требовало учета многих факторов. Помимо религиозных аспектов, о которых Плутарх говорит в «Застольных беседах», вопрос времени был связан с проблемами упражнений, еды и пищеварения. Желательно, чтобы соитие не предваряли излишне активные упражнения, которые перемещают к другим частям тела ресурсы, необходимые для половых сношений; напротив, после занятий любовью рекомендуются ванны и восстанавливающие растирания. Нехорошо предаваться aphrodisia до еды, испытывая голод, поскольку акт в таких обстоятельствах хотя и не утомляет, но частично теряет свою силу. С другой стороны, следует избегать обильных трапез и излишеств в питье. Время переваривания пищи всегда вредоносно: «Соитие среди ночи всегда обманчиво, ибо пища еще не переработана; то же касается и соития, совершаемого ранним утром, ибо в желудке может оставаться плохо переваренная пища, а излишки еще не вышли с мочой и калом». С учетом этих обстоятельств, наиболее благоприятное для половых сношений время наступает после умеренной трапезы, перед сном или перед послеобеденным отдыхом; согласно Руфу, сама природа предопределяет выбор данного времени, приводя тело в этот час в самое сильное возбуждение. К тому же, если целью акта является зачатие, мужчина должен заниматься любовью после плотной еды и обильного питья, тогда как женщинам можно придерживаться не столь «укрепляющего режима»; ведь в действительности нужно, чтобы «один давал, а другой принимал». Гален разделяет подобную точку зрения и рекомендует время перед сном, после «обильного, но не отягощающего ужина»: пищи достаточно, чтобы питать и укреплять тело, а сон помогает снять усталость; кроме того, это лучшее время, чтобы зачинать детей, «поскольку женщина лучше всего удерживает семя, когда спит», и, наконец, именно этой поре отдает предпочтение сама природа, обостряя в тот момент желание.

4. Индивидуальные темпераменты. Руф исходит из общего принципа, согласно которому натуры, пригодные к соитию, «более или менее горячи и влажны»; напротив, менее всего годятся на это те, чья конституция холодна и суха. Именно затем, чтобы удержать или восстановить в организме состояние горячей влажности, необходимой при aphrodisia, вводится сложный и продолжительный режим соответствующих упражнений и питания. Ради поддержания сексуальной активности и сохранения баланса, который она грозит нарушить, нужно всецело подчинить себя определенному образу жизни: пить белое вино, есть хлеб, испеченный в печи (его влажность полезна для подготовки или регуляции половых актов), мясо козленка, ягненка, курицы, тетерева, куропатки, гусей, уток; из морских продуктов полезно употреблять осьминогов и моллюсков; из фруктов — репу, бобы, фасоль и нут (по причине их теплоты), а также виноград (по причине его влажности). Что касается физической активности, то здесь будут уместны пешие или верховые прогулки, бег, не слишком быстрый и не слишком медленный; недопустимы утомительные упражнения, резкие движения рук, как при метании копья (такие движения перемещают питательные вещества к другим частям тела), излишне горячие ванны, перегрев или охлаждение, интенсивная работа; следует также избегать всего, что может изнурить тело, — гнева, очень бурной радости, боли.

Складывается впечатление, что режим, предлагаемый для сексуальных удовольствий, всецело направлен на тело: его состояние, равновесие, болезни, его основополагающие и преходящие предрасположенности, в которых оно обнаруживает себя, выступают как главные переменные, призванные определять поведение. В некотором роде само тело и устанавливает закон для тела. Однако есть своя роль и у души. Врачи обращают ее в предмет своего внимания, поскольку это она беспрестанно грозит увлечь тело за пределы свойственной ему механики и исходных нужд; это она побуждает выбирать неподходящее время, действовать в сомнительных обстоятельствах, противиться естественным предрасположенностям. Если люди нуждаются в режиме, столь тщательно учитывающем все основания физиологии, то это потому, что они постоянно отвлекаются от этих оснований действием присущих им воображения, страстей и любви. Даже возраст, в котором желательно начинать половую жизнь, оказывается неясным как для девочек, так и для мальчиков: воспитание и обычаи могут привести к тому, что желание выкажет себя в неподходящее время.

Следовательно, разумная душа вынуждена играть двойственную роль. Прежде всего она должна дать телу режим, природа которого в действительности определялась бы им самим, его напряжением, состоянием и обстоятельствами, в которых оно находится. Но правильно установить такой режим душа сумеет лишь в том случае, если сама проделает над собой определенную работу: исправит ошибки, ограничит власть воображения, подчинит себе желания, из-за которых она неправильно понимает строгий закон тела. Атеней, испытавший заметное влияние стоиков, вполне определенно указывал на этот труд души над собой как на условие правильного соматического режима: «Взрослые должны соблюдать целостный режим души и тела, стараться смирять свои стремления и соразмерять свои желания и возможности». Следовательно, этот режим не предполагает ни противоречия духа и тела, ни введения средств, с помощью которых душа могла бы защищаться от посягательств плоти; речь идет, скорее, о самосовершенствовании, «самоисправлении» души, в результате чего она оказывалась бы в состоянии направлять тело в соответствии с законами самого тела.

Эта работа была описана врачами в контексте порыва желания, наличия образов и тяги к удовольствиям, — трех начал, из-за которых субъекту угрожает выход за пределы обыденных нужд организма.

1. Смысл медицинского режима состоит вовсе не в преодолении желания. Сама природа наделила живые существа этим «жалом» с тем, чтобы, возбуждая каждый из полов, соединять их друг с другом. Нет ничего более противного естеству, ничего более пагубного, нежели попытка лишить aphrodisia природной силы желания; ни в коем случае нельзя допускать насилия над Природой, будь то блуд или попытка обмануть бессилие, свойственное возрасту. Избегай соития, если не испытываешь страсти, призывал Руф в трактате «О сатириазе». Но у страсти две стороны: она охватывает и тело, и душу. А проблема режима заключается именно в точной согласованности желаний. Поступать следует так, чтобы здесь и теперь эти стремления были скоординированы и отрегулированы как можно точнее. У Руфа есть замечательная формулировка: «Лучше всего вступать в половую связь, когда к этому влекут и душевный порыв, и телесная потребность».

Иногда эту естественную согласованность нарушают действия одного только тела. Его словно бы «несет», между тем состояние души отнюдь не соответствует такому возбуждению.

Плоть обуревает своего рода чистое неистовство. Половой акт становится просто «пароксистическим», как говорит Руф. Похоже, именно это сугубо физическое возбуждение имеет в виду тот же Руф, описывая сопровождающие признаки мании или эпилепсии. Оно отмечается при сатириазе и гонорее, но если первый случай — это просто воспаление половых органов, то во втором «без полового возбуждения и ночных видений» происходит «чрезмерное истечение семени», а больной, увлекаемый безумной механикой своего тела, совершенно изнемогает и вскоре доходит до «гибели от истощения».

Душа же, напротив, может уйти от власти форм и пределов желания, возникающего в теле. Показателен термин, который применяют для обозначения такого рода крайности Руф и Гален: мнение. Пренебрегая потребностями и нуждами одного только своего тела, душа позволяет увлечь себя свойственным ей представлениям, не имеющим соответствий в организме, — представлениям тщетным и пустым. Подобно тому, как у тела не должно быть влечений, не согласованных с желанием души, душе не следует выходить за пределы того, что требует и в чем нуждается тело. Если в первом случае речь идет о болезни, которую, возможно, в состоянии излечить лекарства, то во втором случае, скорее, о необходимости соблюдения морального режима. Руфу принадлежит следующая формула: «Подчинить душу и принудить ее слушаться тела».

Утверждение парадоксальное, если помнить о существовании традиции, согласно которой душа не вправе уступать призывам тела. Однако его нужно воспринимать в строгом теоретическом и медицинском контексте, сложившимся, очевидно, под влиянием стоицизма. Добровольное подчинение души телу понималось как следование разуму, который представляет собой естественный порядок и применяет к своим целям механику тела. Мнения могут внушить душе чрезмерные желания и отвратить ее от этого естественного разума, на который должен быть ориентирован разумный медицинский режим, основанный на истинном знании живых существ. В таком контексте пример животного, так часто привлекавшийся для того, чтобы опорочить желания человека, может, напротив, послужить образцом поведения: сексуальный режим животных, побуждая их следовать требованиям тела, никогда не предполагает чего-то большего или иного; то, что ими движет, разъясняет Руф, и, следовательно, то, что должно руководить людьми, это не мнения, но «первые движения природы, которой необходимо вывести семя». С этим согласен и Гален: животных понуждает к соитию отнюдь не мнение о том, что «наслаждения суть благо»; напротив, они совокупляются, желая лишь «извергнуть тяготящую их сперму», и не знают разницы между побуждениями к половым сношениям и к «естественному выделению кала или мочи».

Таким образом, медицинский режим предлагает своего рода «анимализацию» страстей, под этим нужно понимать строжайшее подчинение страстей души потребностям тела, этику желаний, ориентированную на модель физиологии выделений, наконец, стремление к некоему идеальному состоянию, когда душа, очищенная от всех «бесплодных» представлений, начнет уделять внимание лишь строгому руководству органическими отправлениями.

2. Отсюда же проистекает и общая неприязнь врачей к «видениям», или «образам», неизменно упоминаемым в их предписаниях. Так, предложенное Руфом лечение сатириаза с одной стороны касалось питания и предполагало отказ от любой горячащей пищи, а с другой — затрагивало проблему стимуляции души: «Должно избегать любовных речей, помыслов, вожделений, и тем самым полностью отказаться от всего, что волнует глаз, поскольку хорошо известно, как даже во сне оно может побуждать к совокуплению, если тот, кому следует воздержаться от соития, поел вкусно и обильно». Гален предлагал одному из друзей подобного же рода лечение, заключавшееся в двойном очищении: отказавшись от сексуальной активности, тот обнаружил, что пребывает в состоянии постоянного возбуждения. Гален советует ему прежде всего освободиться физически и вывести скопившуюся сперму; затем, очистив тело, беречь сознание от всего, что могло бы заронить в душу любовные образы: нужно «полностью отвергнуть зрелища, мысли и воспоминания, способные возбудить любовную страсть».

Существует несколько типов этих опасных видений, которые вызывают в душе «пустые» желания, не согласованные с нуждами тела. Прежде всего, разумеется, это образы-сновидения: они сопровождаются поллюциями и поэтому, похоже, вызывающие особое беспокойство врачей, рекомендующих, во избежание частого их повторения, не спать на спине, проявлять умеренность в еде и питье, и сохранять спокойное состояние ума перед отходом ко сну (Руф превратил это требование в важный пункт режима для страдающих сатириазом, советуя им «спать на боку, а не на спине»). К образам, которых следует избегать, относятся и те, что можно видеть в театре, и те, что будучи порождены чтением, пением, музыкой или танцем, вторгаются в сознание, нисколько не сообразуясь с потребностями тела. Так, Гален наблюдал случаи сатириаза у тех, «кто не чуждается идеи любовных наслаждений, как чуждаются ее люди, от природы целомудренные и долгое время практикующие воздержание, но, напротив, представляет себе удовольствия, созерцая или вспоминая зрелища, способствующие их возбуждению. Соответственно, половой член таких индивидуумов предрасположен к заболеваниям, в отличие от расположения такового у людей, в чей разум идея любовных наслаждений даже не проникала».

Под термином «видение» в его философском значении нужно понимать и зрительное восприятие. Опасно не только воображать или вспоминать aphrodisia, но и наблюдать их. Издавна традиция целомудрия считала, что aphrodisia уместнее ночью, в темноте, нежели при свете дня. Но такое предписание уже отчасти «режимно»: не видеть — значит предохранять себя от образов, которые могут проникнуть в душу, запечатлеться там и являться не к месту и некстати. Плутарх затрагивает эту тему в связи с проблемой надлежащего времени полового общения. К причинам, побуждающим таить акт во мраке, он относит необходимость избегать оживления «любовных образов», которые постоянно «возобновляют вожделение», тогда как ночь, «освобождая страсть от ненасытимости и исступления, смиряет и успокаивает природу человека и не позволяет зрению доводить ее до бесчинства».

Вспомним и о том, что к проблеме «образов» часто обращалась любовная литература. Зрение считали самым надежным проводником страсти, при посредстве которого она проникает в сердце и поселяется там. Согласно Проперцию, «нехорошо оскорблять Венеру игрою вслепую»; ночь — враг Венеры:

Именно поэтому взгляд, свет, изображение таят в себе угрозу, как с точки зрения строгости нравов (по свидетельству того же Проперция, бесстыдство расцвело с появлением в домах римлян «непристойных картин»), так и с точки зрения самой любви, которую может ранить непривлекательность образа. Тому, кто хочет сохранить любовь, Овидий советует принять известные меры предосторожности:

Да и сам по себе грубый образ может служить великолепным средством защиты от страсти или даже орудием ее уничтожения. Ничто так не исцеляет от любви, говорит Овидий, как свет: телесные изъяны, грязь и скверна порождают отвращение. Недостатки туалета при пробуждении будут тоже кстати, если нужно охладеть к любовнице. Есть целая технология порождения образов, способных вызывать или убивать любовь. Впрочем, борьба с внутренними или внешними образами как условие и залог правильного сексуального поведения станет одним из самых устойчивых аспектов сексуальной этики на исходе античности.

3. Остается удовольствие, которое, как известно, включено природой в процесс aphrodisia. Можно ли его исключить, сделать так, чтобы оно стало как бы неощутимым? Об этом речи нет и быть не может, поскольку оно напрямую связано с движениями тела и механизмами задержек и эрекции. Однако Гален полагает, что можно воспрепятствовать превращению удовольствий в излишества в общем строе aphrodisia. Способ, который он предлагает, явно стоический: все дело состоит в том, чтобы считать удовольствие только обстоятельством, сопутствующим акту, но ни в коем случае не его причиной. Положение о том, что «наслаждения суть благо», Гален, как мы уже знаем, признавал в качестве мнения, которому не следуют животные (это сообщает их поведению естественную умеренность); вместе с тем, люди, разделяющие подобное мнение, заняты поисками aphrodisia ради удовольствия, которое те приносят, привязаны к ним и постоянно стремятся их возобновить.

Следовательно, «разумный» режим выполняет свою задачу, если пациент перестает видеть в наслаждениях предел мечтаний и предается aphrodisia независимо от притягательной силы удовольствия, так, будто оно не существует вовсе. Единственная цель, которую может ставить себе разум, должна быть обусловлена состоянием тела и его потребностью в очищении. «Очевидно, что люди целомудренные прибегают к любовным удовольствиям отнюдь не ради связанного с ними наслаждения, но затем, чтобы избегнуть недомогания, и ведут они себя при этом так, точно в действительности никакого наслаждения не бывает», — такой урок Гален извлекает из знаменитого поступка Диогена: не дождавшись гетеры, которую он пригласил, философ сам освободил себя от обременявшей его спермы, и сделал это, согласно Галену, желая извергнуть семя, «а не насладиться его выделением».

Отметим, между прочим, насколько скромное место в этих медицинских режимах отведено мастурбации и самоудовлетворению, — это касается всей совокупности греческих и римских моральных рассуждений о сексуальной деятельности. Тема эта если и возникает (нужно сказать, достаточно редко), то неизменно в положительном аспекте: откровенный жест естественного самоограничения, философский урок и, одновременно, необходимое лекарство. Вспомним Диона Хрисостома, сообщившего, как Диоген прилюдно занимался рукоблудием, смеясь и расхваливая это действие: с ним, дескать, прибегни к нему своевременно, не нужна была бы Троянская война; его на примере рыб подсказывает нам сама природа; оно разумно, поскольку зависит только от нас (разве испытываем мы нужду в ком-либо еще, кроме самих себя, когда хотим, например, почесать себе ногу!); наконец, ему нас научили боги, — а именно Гермес, поведавший о нем Пану, безответно влюбленному в недоступную Эхо (а от Пана его впоследствии узнали пастухи). Итак, это действие самой природы, не сопряженное ни со страстями, ни с ухищрениями, совершенно независимое и строго обусловленное необходимостью. Начиная с христианского монашества, западная литература ассоциировала мастурбацию с химерами воображения и порожденными ими опасностями; она превратилась здесь в форму противоестественного наслаждения, изобретенную людьми, пытавшимися выйти за назначенные пределы. В медицинской этике, озабоченной, подобно этике первых веков нашей эры, сведением сексуальной деятельности к элементарным потребностям тела, акт такого рода собственноручного самоочищения оказывался формой решительного освобождения от использования желаний, образов и удовольствий.

1. Сколь бы сложными и тщательно разработанными ни были эти режимы сексуальной активности, не следует преувеличивать их относительную важность. Сравнительно с другими режимами (особенно теми, что касаются питания) им отведено не очень значительное место. Когда в V в. Орибасий составит обширный свод медицинских текстов, он посвятит целых четыре книги свойствам, последствиям, опасностям, недостаткам и достоинствам различных продуктов питания, а также условиям их употребления. Сексуальному режиму он отведет только два параграфа, приведя по одному тексту Руфа и Галена. Можно предположить, что подобная избирательность отражает прежде всего позицию самого Орибасия и его эпохи, однако гораздо более пристальное внимание к диетике, нежели к сексуальному режиму — это характерная черта всей греческой и римской медицины, в глазах которой важнее всего еда и питье. Для того, чтобы забота о сексе начала понемногу уравновешивать заботу о питании, понадобится вся та эволюция, что ощутимо проявится в христианском монашестве; но умеренность в еде и посты надолго еще останутся основополагающими моментами. И весьма значимым для истории этики европейских обществ станет тот день, когда внимание к сексу и его режиму решительно возобладает над строгими предписаниями диетики. Но в римскую эпоху режим сексуальных удовольствий, занимавшим относительно скромное место, сочетался с большим режимом питания, так же, впрочем, как сами эти удовольствия ассоциировались в этической мысли и социальных обрядах с наслаждением от еды и питья. Пир, точка, в которой сошлись чревоугодие, пьянство и любовь, являет прямое тому доказательство; косвенно это подтверждает и противоположный ритуал — философский пир, где всегда едят в меру, опьянение не угрожает истине, а любовь выступает предметом рассудительных речей.

2. Мы видим, что в этих медицинских режимах происходит своеобразная «патологизация» полового акта. Но нужно хорошо усвоить, что речь ни в коем случае не идет о ситуации, которая со временем сложится в западных обществах, когда сексуальное поведение будут считать оплотом девиаций, болезненных извращений, организуя его как обособленную зону со своими нормальными и вредоносными формами, своей специфической патологией, нозографией, этиологией, иногда и своей терапией. Греко-римскую медицину отличает иной подход: она вписывает половой акт в некое поле, где на него всякий раз может воздействовать (и, следовательно, нарушить его) любое изменение в организме, а он, в свою очередь, всегда таит в себе угрозу различных болезней, сущих и будущих.

О патологизации можно говорить в двух смыслах. Во-первых, в той мере, в какой она связана не только с эксцессами секса, но и с самой природой этого процесса — потерями, потрясениями, нарушениями, которые половой акт вызывает в организме. Во-вторых и главным образом постольку, поскольку медицинский анализ тяготеет к инверсии представлений о половом акте как о деятельности, энергии, чья мощь сама по себе уже подозрительна, и описывает соитие как процесс, в который пассивный субъект оказывается вовлечен механизмами тела и порывами души, тогда как ему следует установить здесь свою власть исключительно в строгом соответствии с потребностями природы. Нужно понять, что эта медицина не пыталась выделить «патологические» формы сексуального поведения; скорее, она обнаруживала в основе половых актов тот элемент пассивности, который является также основанием болезни, исходя из двойного значения термина «патология». Половой акт это не зло, но постоянный очаг возможного зла.

3. Такая медицина требует самого бдительного внимания к сексу, которое, однако, не ведет к дешифровке этой деятельности в ее истоке и протекании, — и речи нет о том, что субъект точно узнает, каковы его желания и особые порывы, порождающие половой акт, что такое выбор, который он делает, формы акта, который он совершает, и виды удовольствия, которые он испытывает. Внимание требуется ему, чтобы постоянно держать в уме правила, руководящие сексуальным поведением. Ему не нужно обнаруживать в себе самом скрытое развитие страсти, — достаточно выявлять многочисленные сложные условия, которые необходимо соблюдать, желая надлежащим образом, без риска и вреда, исполнить акт, приносящий наслаждение. К самому себе приходится обращать «истинный» дискурс, который, однако, не сможет открыть субъекту истину о нем самом: его задача — разъяснить, каковы природа полового акта и способ осуществления, максимально точно и строго сообразованный с этой природой. Кангилем писал, что «причина исцеления» по Аристотелю есть «форма здоровья в медицинской деятельности»: не врач, но «здоровье исцеляет больного», и «ответственность за произведение искусства» в целом лежит «не на мастере, но на искусстве, иными словами, — на не подлежащей обсуждению конечной цели природного логоса». Можно сказать даже, что режим aphrodisia, порядок их распределения, предлагаемый медициной, должен быть именно формой их природы, присутствующей в сознании, формой их истины, наличествующей в поведении как постоянное предписание, — и ничем иным.

4. Эти «диетические» рекомендации во многом аналогичны предписаниям позднейшей христианской морали и медицинской мысли: принцип строгой экономии, направленный на поддержание умеренности; постоянное опасение индивидуальных болезней и коллективных бедствий, связанных с распутством; требование сурового обуздания своих страстей и борьбы с образами, наконец, отрицание удовольствия как цели половых сношений... Эти аналогии не случайны. В них можно обнаружить преемственность. Некоторые из этих зависимостей были косвенными и передавались посредством философских учений: так, правило, отрицающее самоцельность удовольствия, христиане, несомненно получили скорее через философов, нежели через врачей. Но известны и прямые формы преемственности: трактат о девственности Василия Анкирского (считается, что его автор врач) построен на соображениях определенно медицинского характера; св. Августин опирается на Сорана в полемике против Юлиана Экланского. Не стоит забывать и о столь частых обращениях к римской и греческой медицине в XVIII — первой половине XIX вв., когда возобновляется бурное развитие патологии секса.

Если принять во внимание только эти общие черты, может сложиться впечатление, что сексуальная этика, приписываемая христианству и даже современному Западу, уже была знакома (по крайней мере, некоторые ее существенные принципы) греко-римской культуре эпохи расцвета. Но такой подход свидетельствует о непонимании фундаментальных различий, характеризующих типы отношения к себе и, следовательно, формы интеграции этих предписаний в опыте, который субъект извлекал из самого себя.