Владимир Гребенников. ЦВЕТОВЕЙ

День и ночь — сутки прочь.

Красочных видений вызнавая сласть, исходил я немало по цветовой мураве, долго, подённо — от ребячьей прыти до седого упора — гладил глаз ее волшебной шелковистостью, а и до сих пор завороженный не нагляделся на всецветное это чудо, ошалевая от живокрасной милавани дурманящей и от счастья, что вижу ее. И как ни заметлив был, а смотрю на засветь чистого, непочатого левкаса, целинную пластовую белую равнинность которого предстоит пробудить ярколюбым, взыскующим закрасом, изладить новым радужным цветомыслием, и понимаю — сколько же расцветшей лучезарной красости еще не освоено? И не освоится никогда, хоть и в тысячелетней отдалени заживи наново. О, светодарная и тайнодивная овидь цветная! Когда окрас угасает в чем-либо, что иссушается небытием, как же печалится и стонет душа по увяданию той близкой жизни, в которой цвета и краски когда-то звенели весельем, струились, желанились переливамиоттенков и звуков, и казалось, что никогда этой песенной силе не будет ни конца, ни края, ни убыли, ни тлена, как же плачет все наше существо о кратком часе молодости, о всполохах надежды, об исчезающих минутах блага, о промельке жизни — обо всем, что было, есть и уходит…

Постепенны и второпях незаметны изменения в цветозвучии Мира Жизни. Но час по за часом, украшенные необыкновенно, взамен прежних выплывают всё новые и новые цветовые звуки. Нескончаемо дление музыки цвета, с каждым ударом пульса она другая, и неожиданны в ней сочетания светозарных оттенков, не остывающая чистота ее освежается с каждым взглядом и с каждым вздохом. И сколь ни слушай ее, никогда она не будет заслушана и засмотрена до равнодушного нехотения внимать ей. Все лить и лить, и никогда вдосталь не насытиться сердцу живительной влагой цветения.

Но сколько бы бесконечно ни творился цвет, мы всегда видим его как готовый результат осуществившейся гармонии. Солнце выплаживает невиданные соцветия такого наплёска красоты, что дух захватывает! Казалось бы, сколько смотрено-пересмотрено людьми в жизни своей цветовых сочетаний, безмерно перевидано и переведано нами красочных откровений, а сколькой же пригожести воскрасной нам так и не увидеть — она беспредельна и не знает ни места, ни времени, ни скончания, новь цветовая вечна!

От очелья земли сразу возбегает небесная светлота. О, цвета и краски! От самого окомелья жизни и до ее гуляния в горних вышинах раскинули вы вольно и богато чудного великолепия полотна витающие, измудренные узорьем полотна, в которых нет ни одного бесцветного узелочка и где любая ворсинка-ниточка, вся без промежутка малого, прилежно окрашена вами.

Непрекословны повеления цвета, ему подчинены обличия всякой поросли естества. Он и с лица красив, да и из глуби не пуст — всё сжато цветом снаружи и всё распёрто красочностью изнутри. Вся земля изгорожена цветом, а цвет — сам себе оградье безграничное.

Краски и цвета! И неизмерная душа, и крупица скромного дыхания в бесконечности исчисления высева жизни взяты вами на свой учет и попечение, и то, что отмечено вашим характером, помечено вами навсегда и не меняет своей сути. Вы вселились во всё, что может быть охвачено мыслью, высмотрено глазом, воспринято слухом — всё одарено цветным и красочным благоуханием, всё околдовано и заворожено шаманскою волей цветового коловращения.

Вы вросли в плоть обетования как инстинкт, и этим вы сторожите постоянство и незыблемость мира, вы — охранители порядка, соразмерности и гармонии в нем. В природе цвет всегда восчувствован и умножен сердечием той живой судьбы, которая бережет его в себе, полыхает им и светится.

Как блёсток звёздных в синей зависи ночи не сосчесть, так и вас никаким числом не догнать, вас столько, сколько листьев и былинок в растительных царствах земли. Как бы цвет ни выколосился и ни закустился густо, а промеж его побегов всегда найдется свободная пустотка для новых красочных побежалостей. Вы все друг другу братья, ибо каждый из вас произошёл от соединения прародительских соцветий. А и вы, помножившись сутью одного на сущность другого, порождаете свое сыновнее ненаглядное чадо, поистине не похожее окрасьем ни на одно из прежних, произошедших от иных цветовых излучений безбрежного отечества цвета.

В иную хорошую минуту вдруг в восхищении расширится око, и осветится мысль изобилием ваших чудес, и невольно воскликнешь — как же вас много, и как же вы удивительны! И тогда, пораженному неохватностью вашей красоты, как не сбиться сердцу с привычного житейского ритма!

Цвета и краски! Что вы есть, в чем суть ваша, каково ваше происхождение? Случайность вы, или закономерность? Ведь зачем-то же вы рождены Богом и усвоены Миром Жизни, так глубоко укоренена в природе может быть только насущность основополагающая — так в чем же ваша надобность?

Вы — затменная пыль угнетенной материи, оброненная в далёких сроках произволом хаотических ветровищ, или вы — взыграние первобытно-живых частиц, становящихся певучей гармонией по указу крепости духа?

Как подобает вас ощущать и мыслить — как естество, дыханием живой теплоты взволнованное, или как холодную формулу физики, скованную изначальной мертвенностью?

Вы — всего лишь световая волна, оптикой остекленелого ока уловленная, или вы — сигнал красоты, нашей душе направленный свыше, чтобы радостью или печалью она обожглась?

Вы — просто внешний признак жизненной силы, небрежно-летучее ее обозначение, или прочное ее обоснование и свойство? А если вы закономерность, то какая — телесная ли только, или инотайная какая-то ещё?

Зачем вам дарована красота? Вы — упаковка необязательной услады, на беглый погляд рассчитанной, пелена напомаженной личины, выкрашенная пустота, или вы — вместилище лучезарного откровения, божественная глубина, отзывная долгому, умному и светлому прозору? Вы горячи или равнодушны, обманчивы или правдивы, вы — ложь или истина?

Что вы за загадка и чудо? Ваша нетелесность кажется абсолютной, а всякая нетелесность безвидна, но вы пронизываете своей невещественной мякотью вещество любого тела, в природе бытующего, и ваша невещественность всё-таки зрима! Что же вы есть — грёза туманная, мечта ли неопределимая, или мираж обманный, видение ли, в запределье влекущее, сон ли брезжущий, как память забытая, безликость высвеченная, дым ли фантазии несуществующей — или вы ясная и прочная, несомненная и непридуманная реальность?

В вашем естестве живет ли время, а если живет, то долог ли век ваш, или он короток? Зыбкое красование ваше — мимолётно оно и, невостребованное неупоённой, безочарованной жизнью, обречено истаять бесследно, или вы не угасаете никогда, и что-то от вас остается? Вы — вечны, или преходящи?

Вы — свидетельство и залог грядущей мировой радости и птицы её весны, или предвестники мрачного хаоса и разлада, мир давно поджидающих? Восходит ли жизнь по вашим ступенькам к свету, или она спускается по ним к черноте — вы возносите, или низвергаете, вы — во благо, или во зло?

Чем вас измерить, каким мудрованием истолкованы будете — ума ли взвесом, окружием глазного окуляра выверяетесь, или жаром чувства усвоены будете?

Вопросы о вас соспевны вопрошаниям человека о самом себе.

Цвета и Краски! Загадка ваша замысловата, и как нельзя исчерпывающе обмыслить весь бескрайний формат бытия, так и вы останетесь навсегда неразгаданными. Вы таковы, что для понимания вас, для проникновения в глубь вашу надо потратиться всем нашим человеческим оснастьем — и телесным, и душевным, и духовным.

Три мира было у древних славян-язычников: Явь — мир видимый, Навь — потусторонний и Правь — мир справедливый. И вы, цвета и краски, во всех этих мирах восселены.

В природе нет ничего ни случайного, ни лишнего, как и всё на белом свете, вы — причинны, обусловлены и необходимы: вами избывается всякий срок человеческий и всё благорождение жизни, с вами она многомерна и богата, без вас — что бы она была? Вами помечены все ее лики, это и вами тоже загадана загадка мироздания, это и его тайна спрятана в ваших укромах.

Вы — во всех структурах естества: и в твердости кристалла, и в мягкости лепестка, и в эликсире жизни — крови, и в сухой плоти выспевшего зерна. Всеми своими тончайшими, едва уловимыми оттенками, вы играете в океанах вод, воздуха и облаков. В самой тонкой былке ли, в могучей толще каменной глыбы — везде вами пронизано все от нутра, от самой сердцевины, до покровной оболочки, до макушки поверхности. Вы — наружность мира, и его потайная скрыта, вы и в прозрачности небес и в потёмных слежалостях планетных недр.

Вашими всполохами освечена вся вселенная. Вы везде — и близко, и далеко, — в пространстве, и всегда — ныне, присно и во веки веков — во времени. Преходящее окончится, а вы, цвета и краски, пребудете вечно.

В протяженности цвета помещаются все временные изменения судьбы, вы — окончание одного, начало другого и порубежье третьего, в вас — пограничье жизни и смерти.

Вы — свидетели начала мира, очевидцы зарождения земли, жизни, времени и человека. Краски и цвета, вы — сказители и краснопевцы вечной былины бытия. Вы — охранители давно минувшего и оракулы грядущего, если суждено — вами процветет будущее.

Как прекрасны вы, золотистось Желтого, алость огнепальная Красного и лазурность Синего! Вами чревата всякая форма, подвижная и недвижимая, вы — одно из исходных слагаемых миростроения, Вы — эквивалент жизнетворящей энергии.

Вы — ожившее чудо кудесное, невозможность, ставшая реальностью, вы — запах, воочию увиденный. Вы и оружие нападения, и заслон оберёга, в вас, как и в песне звуков заговорных, исцеляющая сила.

В вас — громоподобность и тишина, буйное и смиренное, вы способны взорвать покой и статику, и утишить лёт движения. Жар и холод, пламень и лёд круговращения сущего выражается вами, вы — то, что воспламеняет, и то, что тушит, то, что возбуждает жажду, и то, что утоляет ее. Самая дальняя высь и самая пропастная глубь окликает себя вашим эхом.

Вы — издревляя купель, влагой красоты наполненная, в которой омывается всякое новорождение, благословляясь на свое устремление к будущему. Цвет — это торжественное славословие радости жизни, незакатное солнце праведницы-земли, это целомудренные одежды матери-природы.

Вами исповедуются перед небом, воздухом и светом деревья, травы, злаки и цветы, вами они кланяются материнству почвы и отцовству воздуха. И невесомая травинка, и всякая тонкая веточка, и древесное стволище — все живое дышит и растет во имя трепетного цветения. В раскрытом цветке явлена тайна неизбывного чуда обновления, зарод всякого зерна, семени или плода — в цветке: какие-то неисповедимые вещества первозданной немоты, в которой уже проснулось взыграние звуков, готовых изродиться песней роста, восходя из благодатных подземелий к свету и спускаясь высью великого неба, встречаются все соцветии — это Земное и Небесное, сочетавшись, ликуют громкогласием новоявленной цветовой судьбы.

Вы соприсущи смыслу и истине, вы — средоточие гармонии и учителя ее правды. Человек измеряется миром и Богом, но и вами он поверяется, вы сращены с ним, все племя людское упрочается вами. Цветом окрашены все чувства и желания, и всякое хотение человеческой судьбы, вы — вопрошание нас о самих себе, вы — ходатаи треб, желаний и нужд жизни. Вами вопиёт скорбь и отчаяние человеков и улыбается их радость, добро и надежда.

Вы — извечные сопутчики сокровенных и великих таинств, вами оцвечено рождение, вы — плакальщики упокоенных. В вас память обо всем, что рождалось, росло, мужало, старело и уходило в вечность, в вас память о мерцающих судьбах предков. Вы — и веселение пенное бурлящей буйной молодости, вы — и патина благородная мудрой старости.

Вы стучитесь в человеческое сердце, вы украшаете собою добродетель и хотя бы на чуть-чуть, но добавляете света в черноту оглохшего зла. Душа и мысль, в кои вы вселились и просияли — это уже умная и красивая душа, и уже теплая и добрая мысль. Вами пронизано всё, что задумывалось, всё, что свершилось, и всё, что не сбылось. Вашим огнепалом воссвечивается обжигающий миг счастья, вами задымлено изнывание горькой годины и обездолия. Вы олицетворяете собою мужественность и женственность, вы — рождаемое и родящее, вы — венец всякого сотворения. Вашим звучанием заворожена пугливая радость юного материнства, вы ровным гудом своим полните силу отцовской созидающей опеки.

Ваша воля — в святости, и ваша брага — в грехе. Вы — и в слове, и в звуке, и в тишине, вы — в ощущении и мысли. Вы достойны любования, вы способны преобразить человеческую жизнь, без вас человек терпит ущербие, ничем другим кроме вас не восполнимое.

Вами солнце поет восходящую надежду утра, восславляет страду дня, вами оно колоколит гимн закатного вечера.

Цвет — это загадка Замысла о мире, это покров священной и сокровенной тайны происходящего, и одновременно он — приоткровение этой тайны.

Краски и цвета! Вы поистине чудо, от вас исходит сияние, вы, как истина и свет, никогда и ни на что не отбрасываете тени. Вам вторит и малозаметной личинки тленная плоть в подковёрье земли, вами любуется и царственный взор Бога, в вас свет Его миру и милость, в вас Господнее благословение сладкопевному звонарю лада, добра и гармонии.

Быть может, для того, чтобы зрить вас, и создано око Творцом, чтобы внимать вашему горячему откровению и отзываться вам, вдунута душа в человеческое тело, и чтобы радоваться, любить и величать вас — стучит и бьется в нас наше сердце?

Так что же такое цвет? Какою энергией он возжигается, мощью ли материи, или могуществом духа? А что такое сами материя и дух?

Бог, Мир, Человек — вот триединый космос бытия. Промыслом высшей Силы материя и дух стали теми всеосновными великими пра-сущностями, из целокупности которых слагается весь Мир Жизни. Жизнь есть время. Природа и человек переживают время долями и прирастают ими — мы пребываем в живом, становящемся времени, а, значит, и в становящейся жизни. Но жизнь и время — это не только становление, они еще и устремление. Но что такое то, что устремляет? Думается, ответ один — Воля. Воля, устремляющая бытие. Мир Жизни и человека — это и есть дух, духовность. А то, что подхвачено и влечется этим устремлением — это материя.

Материя и дух — это женское и мужское начала, распираемые до предела набухшей силой, назрелой пролиться, материя и дух — это сжатая энергия, это тугая, концентрированная критическая масса первобытной свободы, готовой взорваться и выпростаться за окоём небытия — масса свободы, жаждущая стать жизнью и временем. Материя — вещество, чувствующее себя, а дух — естество, себя понимающее и осознающее, царственно-вольное, беспрекословно-независимое, не знающее препятствий, дух — это все-просторное естество.

Материя и дух, покуда они раздельны, — они потёмны, не светлы еще светом жизни, они абстрактно-сущны, они — до-мировая безвидная данность, еще не ставшая явью Мира. Они, направленные на самих себя, мертвенны по отношению ко внешнему, инертны ко всему, что не они, не бытийны. Сами в себе только эти первосущности не полны, они — возможность полноты. Все-полноту они обретают, лишь слившись своим естеством воедино. Чувствующее сознание и осознанное чувство — вот исходная теплота всякого высшего зарождения.

Дух и материя изначально взаимонаправлены, и воссоединённость, нерасторжимость и взаимообусловленность их — это условие жизни, а непрерывный, нескончаемый процесс превращения материальной энергии в духовую и духовной — в телесную, это и есть жизнь. Воссоединившись, материя и дух порождают живую поросль — и как же в родимом разделить родящее, как отделить материнское от отцовского в порожденной ими цельности?

Слитность телесного и духовного в жизни природы абсолютны, поэтому о жизни нельзя сказать, что она есть только материя, или она — только дух, она — и то, и другое целокупно: кто в живой природе (а мертвой нет) видел материю, лишенную хоть малой доли духовной — то есть высше-бытийной — энергии? И кто видел дух в абсолютной его полноте явленный, как несомненная зримость? В земном сокровище жизни материя всегда одухотворена, а дух — всегда оматериализован. Всякий говорящий о жизни как о “чистой” телесности, или как о “чистой” духовности, рассуждает пустотою о пустоте, он — воплощение или одного абсурда, до которого была доведена атеистическая дурмань материализма, отрицающего дух, или другого обмана — религиозного, “вера” которого, блюдя дух, уничтожает материю, трактуя телесное вещество как ложь и прах.

Энергии материи и духа, возгоревшиеся одна от другой, преобразуются в духовидную телесность, в состав умной и зрячей житной теплоты, востворяются в особый род благодатной, чувствующей и жертвенной земли — становятся Душой, праматеринским лоном Жизни, где зачинаются зарницы богоподобия; становятся душой — упорной, прочною и вечной живучестью, отзывающейся одновременно и реально-сущему, и сущностно-прикровенному; становятся душой — тою кроткой, вроде бы малоупругой, но необоримой мягкостью, без которой всякое здоровое тело — на вид махина — всего лишь ком бессильных, смертных мускулов, слиплая мякина, бесплодный жмых, не знающий времени; становятся душой — безбрежной почвой чистоты, на которую падают с ветхозаветного незапамятья до поныне слезы всех скорбей и радостей Мира Жизни, падают и прорастают, как хлебные зеленя, клинописью молитв и вопрошаний, коими томится и светится сердце всякого живорождения.

И вот пробуждается вдохновенно-предназначенное, и наступает великий момент сокровенного преображения: ещё до-временная, пока неосуществившаяся, но уже задуманная быть гармоничной духовидностью, вся эта телесность несметностной плоти, еще ничем не определенная, не упорядоченная никакой формой масса, подлежащая востворению, еще безымянная, пока не нареченная могучим и всемудрым словом Природа — вот это дремлющее во тьме громождение вещества — наконец, воссвечивается, воскрашивается цветом, и сбывается необыкновенное: безликое естество получает образ вещей, и возлетает ещё одна всеправная судьба, взвивается государствовать время, и новоявленный мир озаряется утром бытия — рождается сама безгрешная Жизнь, ещё беспечальная!…

Вроде бы знаешь давно, что все переживаемое колеблется между абсолютами верха и низа, жара и холода, добра и зла, хаоса и гармонии, жизни и смерти, знаешь, что сами эти абсолюты находятся за пределами нашего мира, и в то же время разве можно не подивиться тому, как что-то одно переходит в свою противоположность. Многажды видим подобное, а привыкнуть к этой очуделости нельзя. Вот и цвет, его угасание и востворение каждосуточное — оно поистине таинственно: всякая чернота, пусть и самая тьмущая, хоть и в малую щепоть, а всё-таки припорошена светом, в ней повсюду рассеяна красочная пыльца-зародь будущего цветосияния. И вот из этого кажущегося ниоткуда, из глухоты затемненного вещества, из этой мертвенности, по знаку волхвующего мудрого времени в некий срок вдруг начинает помаленьку звучать какое-то слабое, томливое голошение наподобие песни — это в немоте черноты грезится едва уловимая зазвень цвета. Впрочем, это еще и не цвет, а чуть светящиеся, слабенькие искорки мерцающие, едва подцвеченная мга — это неясная прицветь, неопределенно окрашенная. Но она, приустремлённая к светлому заутрию, постепенно горячеет, растёт в звуке, проясняется яркостью, восцвечивается и, наконец, прорывается выспевшей силой — видишь и слышишь, как загудевают пробаски праотеческих цветов, их — три первородные масти: Красный, Желтый и Синий. Звуковая окрашенность их внутри самих себя накаляется, они звучат и сияют уже всею полнотой ясносущности. Мощное гудовище этих басов-коренников докатывается до своих окраин, в коих гуды красного, желтого и синего созвучиваются между собой и расцветают откровением новым, их гласы, содвоясь, провозглашают другое великое троецветие — красорождение подбасков Оранжевого, Зеленого и Фиолетового. Вот они, владыки цветового царства!, этими шестью колоколами побуждается весь Мир Жизни. Они, помножась один на другой, вызвучивают новые цветовые голоса, от каждого голоса вкруговую расходятся волны отголосий, те — ещё ширятся своею цветистой призвенью, которая своим чередом рассыпается тысячами красочных озвонков. Все эти цветовые запевия сплетаются в полнозвучную музыку, в которой волнуется море окрасов, и всё это зыбится, струится, голоса оттенков вплескиваются один в другой, озаряются изнутри, сливаются в единое живое разноцветье. Но слившись, они не замутняются, не теряют прозрачности и ещё и ещё зацветают невиданными зазвучьями — то ясными по колеру, определёнными, то соподчиняются такою сложностью, что никакому оку не вызрить — сколько же цветов и какие сплелись между собой в этой несказанности!

И все это купнозвучное ликование цветовой несметности, возголосясь до самой выси, не оборвется, оно просияет всевеличавым прогудом Белого Света — первопричиной жизни, жизни, где две несокрушимые тверди вселенной — Материя и Дух — неразмыкаемо сложились своими энергиями и стали Силою Бога.

Этим загудбищем Света и побудилась когда-то от довременного сна инертная масса первобытного вещества, на просторах которого содвинулись своими громадами грудь на грудь два вселенских огнища — раскаленная ярь света и всетьмущая ледяная чернота, а в месте их сшибки, там, где они, смешавшись, попритихли силами, безвидная материя повлеклась духом свободы, она очаровалась возможностью жизни, в ней зародилось хотение быть и, сочетавшись с Духом, она прояснела, — а значит, оформилась, оцветнела — и, значит, одушевилась, стала просветью, а в ее материнской благой теплоте выплотилась несметность природы. И ожив, исцветясь всеми красками, устремилась на зов духовного, к цели я — есмь, в будущность вечного бытия Белого. И разве человек глубиною инстинкта не вопиет о том же самом? Да только этим упованием мы и живы! Материя и Дух, Мир и Бог, Человек и цвет — всё это односущные голоса, слаженные звуки.