Ажурная шаль

...Но прежде чем говорить о шали, я расскажу о пончо. В начале 70-х в моду вошли вязаные пончо. Ну, про то, чтоб пойти в магазин и купить вещь, вошедшую в моду, – такое даже в голову не могло прийти, да и нитки для вязания можно было купить в магазине, разве что, в каком-нибудь фильме о счастливой жизни простой рабочей семьи в молодом зауральском городе. Поэтому, чтоб любимый ребенок ходил одетым «по моде и к лицу», была распущена старая ярко синяя жакетка. Нитки постирали, смотали в клубки и принялись вязать в восемь рук: одну половину (пончо состоит из двух трапеций) - мама и моя тетя, вторую – моя подруга Маринка и я.
Мы с Маринкой как раз готовились к экзаменам по литературе, так что, пока одна читала вслух чего-то по программе, вторая увлечено вязала. Рисунок был совершенно замечательный, в результате, пончо выглядело искусно связанными между собой дырками и было похоже на паутинку.
Такой ударной бригадой связали пончо очень быстро, но все равно уже был июнь, и, даже учитывая ажурность этого произведения, носить его в Баку летом было немыслимо.
Началась осень, но и в школу в пончо не походишь: форма с модной накидочкой смотрится странно.
И все же я дождалась своего звездного часа: я надела пончо на демонстрацию 7-го ноября. Что-то в тот год в небесном расписании не заладилось, и в этот день было не по-бакински холодно и не по-праздничному хмуро. Я слегка постукивала зубами, но придерживалась старого правила: лопни, но держи фасон.
Проходивший мимо меня Вениамин Борисович, наш учитель физики, меланхолично отметил: «А вот стоит Колмановская, совсем уже синяя от холода в своем синем пончо.» Мне стало жутко обидно, какая женщина, даже и в 16 лет, потерпит, чтоб такое сказали о ее цвете лица. Я запальчиво объяснила Вениамину Борисовичу, что я не просто так стою, а грызу семечки, между прочим, соответственно, совершаю механическую работу, при которой выделяется тепло, так что можно за меня не беспокоиться – не замерзну.
- Интересно, интересно, - протянул Веник, он сам как-то сказал, что это самое удобное сокращение его имени, - а энергию для работы откуда берете?
- А из семечек! - выпалила я.
- Так, - голос учителя не предвещал ничего хорошего, - подойдешь ко мне 10-го ноября, после каникул, напомнишь, чтоб я тебе двойку поставил! Из семечек!!!
Мне бы сразу обратить внимание на то, что Вениамин Борисович вдруг перешел на «ты». Так он обращался только к мальчикам или к тем девочкам, про которых думал, что они понимают физику. Я же этого местоимения раньше не удостаивалась. Честно говоря, у меня всю жизнь Вениамин Борисович ассоциировался с Эйнштейном. По одной простой причине: до того как я стала учиться у него, с физикой не было никаких проблем – «железная» пятерка. Но пришел Веник, и «стало все как раньше». Господи, какой хаос воцарился в моей голове после первых же уроков! Дело в том, что знания физики Вениамину Борисовичу было недостаточно. Физику нужно было понимать, любить и чувствовать. Как музыку. Своим предметом Веник был одержим. Невнимательный к одежде и к своему внешнему виду, вообще, он был педантично аккуратен во всем, что касалось физики. Контрольную с неряшливым чертежом мог просто не проверять. А я же к физике относилась, как к некому виду религии: веровала, ибо абсурдно. Так что по поводу меня наш педагог был скорее прав – я физику знала, но не любила, я - человек нерелигиозный. Но тут вдруг Вениамин Борисович осознал, что я в принципе чего-то соображаю! А я не услышала! Поэтому полезла дальше и спросила:
- А хотите, я о Вас стихи почитаю?
- Конечно! - обрадовался Веник.
И я прочитала. Сначала свои, а потом все остальные эпиграммы, пародии, песенки, которые писали о Вениамине Борисовиче Гринберге. А фигурой он был колоритной, так что материал набирался. Вениамин Борисович оказался падок на популярность, и 10-го ноября я получила свою первую пятерку по физике у него, ведь, оказывается, я не просто девица, а девица, умеющая соображать. Местоимение «ты» прочно закрепилось за мной.
В следующий раз мне это пончо припомнили на выпускном вечере. В кукольном представлении, которое для нас подготовили девятиклассники, была кукла «Маша в синем пончо».
Короче, эффект произвести удалось!
К чему я вспомнила про это пончо? Дело в том, что моя любимая шаль тоже состоит из искусно связанных дырочек.
Эту шаль бабушка привезла из Парижа. Да, да. Поехать в Парих в те годы для обычных смертных, какими были мои бабушка и папа, было так же, как слетать на Луну. И тем не менее, в1975 году они поехали на два месяца в Париж.
На самом деле, в Париже живут дедушкины племяницы, дочери его родной сестры. Сестра с мужем и пятилетней дочерью в двадцатые годы поехали к его родному брату в США, но застряли по дороге в Париже. Там родилась вторая дочь. Там их и застали немцы. Старшая дочь была уже замужем, жила отдельно и вообще в другом городе. А вот ее мать попала в облаву в Париже, причем вместе с младшей дочерью. Девочка была совсем не похожа на мать, ни на одном языке, кроме французского, не говорила, и мать подошла к солдатам и объяснила, что это соседка-сирота, которая просто у них живет, и совсем даже не еврейка. Солдат сказал, что хорошо, пусть уходит. Девочка отказалась уйти от матери и пошла со всей колоной. Их остановили зачем-то на улице. Мать опять подошла к солдату и напомнила, что девочка – не еврейка, солдат опять разрешил уйти. Когда Рита снова отказалась уходить, мать сказала, что они стоят около магазина, сколько еще идти, неизвестно, поэтому жорошо бы, воспользовавшись разрешением, выйти из колоны, пойти и купить хотя бы хлеба. Рита зашла в магазин, а когда вышла, на улице никого не было. Она бегала, искала, куда их погнали, но никого не нашла. Пришлось вернуться домой. Отец ходил по всяким комендатурам, искал жену. Из очередного обхода он не вернулся.

В 1963 году, переделывая надгробный памятник родителей, мой дедушка поставил рядом еще две плиты: своей сестре и ее мужу, Хасе Нафт и Соломону Нафту, других могил у них не осталось.
Муж старшей дочери воевал, она с другими француженками ложилась на рельсы, не давая угонять людей в Германию. Дочь, родившуюся во время войны, они назвали Катя, не Катрин, а именно Катя – в честь русских «катюш». До самой школы девочка не говорила по-фрацузки, у нее была русская няня, да и мама с папой говорили дома, в основном, по-русски.
Катя приехала к нам в гости, когда ей было 19. Она неплохо понимала нас, говорила с жутким акцентом, но великолепно владела русским матом. Когда ее кто-то случайно толкнул на улице, моя парижская кузина сказала такое, что смутился мой папа.
- Катя, - попросил он, - ты не могла бы говорить это по-французски?
- Но он же не поймет! - возразила Катя.
Вот Катя как раз и привезла эту шаль из Колумбии, именно тогда, когда бабушка и папа были в Париже. Хотя, как я уже говорила, это родня с дедушкиной стороны, и у них в Баку было очень много родственников, но когда наши парижане говорили «Тетя», так и говорили, с большой буквы - это было о бабушке. Бабушка оказалась их главной тетей. Бабушка, вообще, всегда оказывалась главной. Такая была моя бабушка!
Шаль большая, ажурная, а бабушка была не очень большого роста, шаль приходилось складывать. Иногда носила эту шаль и я. Только на мне она такого вида не имела, хотя я выше, плюс каблуки, шаль была видна лучше, но, видимо, еще и выражение лица имеет значение.
А когда не стало бабушки, оба сына решили послать эту шаль в подарок Люде. Люда – старшая сестра моей тети, жены моего дяди. Бабушка Люду очень чтила и пользовалась взаимностью. Нам хотелось, чтоб что-то было у Люды в память о бабушке. Хотя плохо я представляю Люду в шали, вообще, а в этой, - в частности.
Трудно рассказывать о Люде, Людмиле Абрамовне Левиной. Дочь растрелянного врага народа, закончившая медицинский институт в то время, когда дело космополитов плавно перетекало в дело врачей, Люда должна была уехать из Москвы. Но, даже потеряв, вроде бы, время на старте, кто знает, может быть опыт работы в Средней Азии, как раз оказался очень ценным, Люда стала доктором и профессором, несмотря и на то, что незадолго до защиты диссертации ее руководитель эммигрировал в США. В те годы - это был крест на карьере, но Люда прошла и через это.
Жизнь устроена, на самом деле, очень разумно, и испытания нам посылаются по силам нашим. Теперь, оглядываясь на Людину жизнь, я думаю, что силы ее были немерены. После всего, что ей пришлось пройти, она заболела той самой болезнью, от которой пока никто еще не нашел леченья. Сама врач, она понимала, что значит «неоперабельна», что значит метастазы в кости и в мозг. Но она встала с инвалидного кресла, она ездила на концерты, ходила на занятия, поехала вместе со мной показать мне город, в котором жила, когда врачи считали, что ее уже давно не должно было быть. А когда мы были в художественном училище, и я рассказывала о том, как рисует моя дочь и что ей хорошо бы приехать сюда учиться и пожить рядом с Людой, она спокойно спросила: «Сколько ей до окончания школы? Три года? Нет, не успею.»
Сама Люда снова училась: она учила американский английский, осваивала компьютер, разбиралась в местных традициях, культуре, истории. И при этом абсолютно профессионально наблюдала за развитием своей болезни.
Это все я понимаю только сейчас, ведь я познакомилась с Людой, когда мне было семь лет. Помню, как она должна была первый раз приехать в Баку. Мы уже догадывались, что едет наша будущая родственница. Дома готовились к приезду. Было это под Новый год. Веселая суматоха. Вечером за столом бабушка придумывала и тут же разыгрывала перед нами разные сценарии приема гостьи. Она мгновенно преображалась: то в манерную дамочку, то в малограмотную местечковую старуху. Мой дедушка всю жизнь проработал в театре. Бабушке же остальная труппа была не нужна – она сама была театром. Естественно, никто не собирался воплощать эти идеи, но смеялись долго и весело. Когда же приехала Люда стало очевидно, что никакие сценарии все равно бы не прошли. Она была настолько естественна, что не хотелось и с ней притворяться и играть. А потом летом Люда приехала к нам в Москве на дачу. Было полно гостей, и детей решили увести, видимо, чтоб не мешались под ногами. Кто-то из старших предложил прогуляться в лес, а когда мы выходили, моя десятилетнияя кузина поинтересовалась указывая на Люду: «А почему это девочка не идет с нами в лес?» Люде в это время было лет 35, была она кандидатом наук, но в одном моя сестрица была права – Люда никогда не разговаривала с детьми, как с равными, она, на самом деле, видела в нас равных. Дети ей были очень интересны, что они думают, как и почему. Может быть, в этом-то и есть талант ученого?
Когда Люды не стало, шаль попала ко мне. Климат в Калифорнии еще меньше подходит для всяких теплых, пусть даже и ажурных, вещей. И все-таки на днях мне представилась возможность надеть эту шаль. Я посмотрела в зеркало и решила, что она мне подходит больше, чем раньше. Вот теперь думаю: то ли сравнивать теперь себя не с кем, то ли, когда за спиной стоят такие удивительные люди, это влияет на выражение лица.