Ad Valorem ( Иону Дегену ) Часть I.

В суде одного из городов Баварии слушалось дело начальника еврейского отдела местного гестапо Вальтера Штаубе. Обвинением были представлены документы, доказывавшие активную роль подсудимого в депортации евреев. Картина дополнялась свидетельскими показаниями немногих уцелевших жертв, которые опознали Штаубе как офицера гестапо, руководившего погрузкой евреев в поезда. Несколько свидетелей видели его в транзитном лагере, где происходило дальнейшее формирование транспортов смерти. Один человек рассказал о посещении Штаубе в составе группы высокопоставленных чинов СС и гестапо Освенцима. Все свидетели отмечали нескрываемое удовольствие, которое Штаубе получал от своей работы. В Освенциме он несколько раз подходил к смотровому глазку газовой камеры, наблюдая за умерщвлением людей и обмениваясь при этом замечаниями с другими офицерами. Перед уходом он сказал одному из них: «Получаешь настоящее удовлетворение, когда видишь результаты своей работы». Это слышали заключённые, обслуживавшие камеру. И вот теперь один из них, в качестве свидетеля обвинения, привёл эти слова в суде. Адвокат Штаубе строил защиту по хорошо известному способу –подсудимый лишь выполнял приказы и, когда только мог, стремился облегчить участь арестованных. Перед началом допроса свидетелей защиты адвокат заявил, что намерен представить суду доказательства истинно гуманного отношения своего подзащитного к тем, кого он, по долгу службы, к сожалению, должен был преследовать. Первыми свидетелями защиты были бывшие сослуживцы подсудимого. Все они характеризовали Штаубе как образцового офицера, добропорядочного бюргера и хорошего семьянина. Их показания, как и ожидалось, никак не повлияли на ход судебного разбирательства. И вот, когда казалось, что защита уже исчерпала свои скудные возможности представить подсудимого чуть ли не как жертву преступной системы, адвокат попросил вызвать в качестве свидетеля Якоба Бернштейна, доктора медицины. В зал суда вошёл высокий красивый мужчина. На вид ему было не более сорока лет, хотя чувствовалось, что в действительности он намного старше. Лёгкой спортивной походкой Якоб Бернштейн направился к креслу свидетеля и сразу же привлёк внимание публики. Под элегантным светло –серым костюмом угадывалась атлетическая фигура. Особенно выразительным было лицо: высокий лоб, обрамлённый белокурыми волосами, красивый резко очерченный рот, голубые глаза. Если бы не имя свидетеля, отчётливо произнесённое адвокатом, его можно было бы принять за немца. Свидетель назвал себя и поклялся на еврейской Библии говорить правду и только правду. – Господин Бернштейн, какова ваша национальность? – задал адвокат свой первый вопрос. – Я еврей. – Знакомы ли вы с господином Штаубе? – Да, я знаком с господином Штаубе. – Не могли бы вы рассказать суду, когда и при каких обстоятельствах произошло ваше знакомство? – Я познакомился с господином Штаубе в мае 1943 года, – начал свой рассказ свидетель. – В то время мы с женой скрывались на заброшенной ферме наших друзей, уехавших из страны. Господин Штаубе занимал тогда высокий пост в городском гестапо. – Какой пост вы имеете в виду? – Он был начальником еврейского отдела. – Итак, вы скрывались на ферме. Продолжайте, пожалуйста. – Мы вели незаметный образ жизни, Почти не выходили днём, не топили камин. Одним словом, старались никак не обнаружить себя. Так продолжалось около двух месяцев, и уже стало казаться, что мы сможем переждать войну в этом убежище. Но не выходить из дома совсем было невозможно. Однажды вечером мне потребовалось что-то в сарае позади дома. Не успел я выйти во двор, как залаяла собака, и к забору подошёл человек в одежде охотника. За плечами у него было охотничье ружьё, на длинном поводке он держал собаку. Человек вежливо поздоровался и спросил, как пройти кратчайшим путём к дороге, ведущей в город. Я объяснил, и незнакомец, поблагодарив, пошёл в указанном направлении. Подождав, пока он скрылся из виду, я вернулся в дом и рассказал жене о случившемся. Мы были очень встревожены и долго не могли уснуть. Весь день прошёл под впечатлением этого события. На следующую ночь нас разбудил шум подъехавшего автомобиля. Через минуту раздался громкий стук в дверь, и властный голос произнёс: «Откройте! Я знаю, что вы дома». Это был вчерашний охотник. На нём была форма офицера гестапо. В этом месте свидетель сделал паузу и прикрыл лицо руками, как бы собираясь с мыслями. Молчание несколько затянулось, и адвокат счёл нужным прервать его. – Итак, господин Бернштейн, это был офицер гестапо. Что произошло дальше? – Офицер вошёл в дом. Увидев выражение обречённости на наших лицах, он сказал: «Прошу вас – успокойтесь. Я хочу помочь вам. Я знаю, что вы евреи и знаю, что это место небезопасно для вас. Я отвезу вас в более надёжное убежище. Пожалуйста, соберите необходимые вещи. Я жду вас в машине через двадцать минут». Мы понимали, что это арест и что «надёжное место» означает гестапо, а затем лагерь. Несколько странному поведению офицера мы не придали значения. Мы знали, что вводить свои жертвы в заблуждение подчёркнутой корректностью – известный приём гестапо. Мы быстро собрались и вышли к машине с двумя небольшими чемоданами. Офицер открыл багажник и предложил положить в него вещи. Затем он распахнул заднюю дверь и помог жене войт в машину. Я сел рядом с ней. Машина тронулась, и мы медленно выехали на просёлочную дорогу. Воцарилось молчание. Казалось, оно продолжалось очень долго, хотя мы отъехали от дома всего метров на двести. Наконец, офицер заговорил: «Меня зовут Вальтер Штаубе. Я начальник еврейского отдела гестапо. Как я уже сказал, вам не следует бояться. Я действительно отвезу вас в безопасное место». Почувствовав по нашему молчанию, что мы не реагируем на его слова, Штаубе вдруг добавил: «В противном случае я приехал бы в сопровождении полиции, не так ли?». Мы не ответили. «Ну хорошо, – сказал Штаубе. – Я понимаю ваше состояние. Скоро вы убедитесь, что я говорю правду. А сейчас расслабьтесь и отнеситесь к этой поездке, как к приятной прогулке на автомобиле в компании доброго приятеля. Пока же я хотел бы узнать ваши имена». Мы назвали себя, и снова наступило молчание. Примерно через час мы подъехали к небольшому двухэтажному дому. Вышла женщина, открыла ворота, и машина въехала в закрытый гараж. – Не могли бы вы сказать нам, господин Бернштейн, что это был за дом? Принадлежал ли он гестапо или другому государственному учреждению? И кто была женщина, открывшая ворота? – этими вопросами адвокат перебил свидетеля. – В тот первый момент мы, естественно, этого ещё не знали. Но сейчас я могу ответить на ваши вопросы вполне определённо. Это был частный дом, принадлежавший господину Штаубе, а женщина была госпожа Гертруда Штаубе. – Продолжайте, господин Бернштейн. Машина въехала в закрытый гараж. Что произошло дальше? – Мы вышли из машины, и господин Штаубе провёл нас в дом через внутренний вход. В гостиной он представил нас своей жене. Оба они были очень любезны и вели себя как гостеприимные хозяева. Госпожа Штаубе проводила нас в заранее приготовленные две небольшие комнаты в подвальном этаже дома и сказала, что отныне мы будем жить там. – Следует ли понимать вас таким образом, господин Берштейн, что супруги Штаубе предложили вам и вашей жене убежище в своём доме? – спросил адвокат. – Да, именно это я имею в виду, – ответил свидетель. – Могу ли я спросить вас, господин Бернштейн, как долго вы прожили в доме господина Штаубе? – задал следующий вопрос адвокат. – До конца войны, – ответил свидетель. В зале суда воцарилась напряжённая тишина. Наконец, судья взглянул на часы, ударил молотком и объявил, что заседание окончено, и продолжение допроса свидетеля переносится на следующий день. Вечерние газеты вышли с сенсационными заголовками: «Офицер гестапо спас еврейскую семью», «Сотрудник гестапо рисковал жизнью ради спасения евреев». Утреннее заседание суда началось при переполненном зале. Адвокат продолжил допрос свидетеля. – Таким образом, господин Бернштейн, вы находились в доме господина Штаубе до конца войны, то есть около двух лет. За столь долгое время между вами должны были сложиться определённые отношения. Каковы были эти отношения? – Я бы определил их как весьма корректные. Супруги Штаубе относились с пониманием к нашему положению. Нам ни разу не дали понять, что мы нежеланные гости. В то же время по обоюдному молчаливому согласию наши отношения никогда не переходили определённую границу. – Какую границу вы имеете в виду? – Супруги Штаубе проявляли большой такт и понимание, но избегали какой-либо сердечности. – Вносило ли это дискомфорт в вашу жизнь? – Я бы этого не сказал. Правда, нам потребовалось некоторое время, чтобы отношения вошли в определённое русло. Но в итоге, отсутствие эмоциональной окраски придало им естественность и стабильность. – Не могли бы вы, господин Бернштейн, дать нам общее представление о том, как проходила ваша жизнь в доме господина Штаубе? – Наша жизнь проходила достаточно однообразно. В подвальном этаже была небольшая кухня, где моя жена готовила. Продуктами нас снабжала госпожа Штаубе. Мы имели возможность пользоваться довольно обширной домашней библиотекой. В ней было много книг по психологии и смежным областям, которые меня как врача, особенно интересовали. Моей жене было любезно разрешено играть на пианино, стоявшее в гостиной. Нередко она и госпожа Штаубе играли в четыре руки. Я и господин Штаубе иногда играли в шахматы. Когда в доме собирались гости, нас просили не выходить из наших комнат, Общая дверь в подвальное помещение закрывалась на ключ. Примерно раз в месяц супруги Штаубе приглашали нас на ужин. Это вносило разнообразие в нашу жизнь. – Господин Бернштейн, о чём вы разговаривали во время этих ужинов? – задал вопрос адвокат. – Темы были самые разные – литература, искусство, медицина. – Обсуждали ли вы военное положение Германии и политику Гитлера в отношении евреев? – Насколько я помню, военная тема почти не затрагивалась, если не считать, что господин Штаубе вплоть до середины 1944 года выражал твёрдую уверенность в победе Германии. Что касается преследования евреев, то этот вопрос был поднят господином Штаубе только однажды. – Не могли бы вы вспомнить, что именно говорил Штаубе по этому вопросу? – Да, я хорошо помню, что было сказано. Он говорил, что не разделяет политику Гитлера и глубоко сожалеет о том, что происходит. Он сказал, что когда принял назначение на должность, то был уверен, что речь идёт о переселении евреев за границу – в Палестину, на Мадагаскар или куда-либо ещё. Он добавил, что как начальник еврейского отдела делает всё, что в его силах, чтобы облегчить участь евреев. Но вынужден быть очень осторожным. – Привёл ли господин Штаубе в качестве примера своего отношения к евреям тот факт, что он предоставил убежище вашей семье? – Нет, этот факт не был упомянут. – Благодарю вас, господин Бернштейн. У меня больше нет вопросов, – обратился адвокат к судье. К допросу свидетеля приступил обвинитель. – Господин Бернштейн, как вы можете объяснить тот факт, что подсудимый, который отправил в лагеря смерти тысячи евреев, спас именно вашу семью? – задал свой первый вопрос обвинитель. – Возражение, Ваша честь, – вмешался адвокат, – вопрос не входит в область компетенции свидетеля. – Возражение принимается, – сказал судья. – Хорошо, В таком случае я хотел бы спросить уважаемого свидетеля – задавал ли он или его жена вопрос самим себе: почему подсудимый предоставил им убежище в своём доме? – спросил обвинитель. – Да, мы с женой задавали себе такой вопрос. – И каков был ваш ответ на него? – Мы не смогли найти удовлетворительного ответа. Нам пришлось принять объяснение самого господина Штаубе, что он делает всё возможное для облегчения участи евреев. Очевидно, в нашем случае он смог пойти на такой шаг без риска для самого себя. – Вы хотите сказать, что подсудимый не рисковал, пряча вас в своём доме? – Я думаю, что дом господина Штаубе был вне подозрений. Рисковать он мог лишь, когда перевозил нас с фермы. Но, смею утверждать, при этом нас никто не видел. И, как я могу предполагать, именно это позволило господину Штаубе оставить нас в своём доме. Впрочем, это только моё предположение. Мне трудно ответить на ваш вопрос с большей определённостью. – Господин Бернштейн, не допускаете ли вы возможность того, что подсудимый, пряча вас в своём доме, готовил себе алиби на будущее, когда неизбежно пришлось бы отвечать за совершённые преступления? – Возражение, Ваша честь, – поднялся со своего места адвокат. – Возражение не принимается. Свидетель может отвечать, – заявил судья. – Насчёт алиби. В такую возможность трудно поверить. Господин и госпожа Штаубе должны были быть великими актёрами, чтобы играть роль около двух лет и ни разу не выдать себя. Смею заметить – я не только врач, но и неплохой психолог. И думаю, за это время мог бы заметить какие-либо корыстные мотивы в их поведении, если бы они были. – Господин Бронштейн, не можете ли вы вспомнить, высказывал ли подсудимый в разговоре с вами сомнения в победе Германии? И если да, то к какому времени это относится? – Да, такие сомнения мне запомнились. Я точно помню, что они относятся к середине 1944 года. – Вы уверены, что это была середина 1944, а не 1943 года? – Да, я в этом уверен. – Следует ли понимать вас таким образом, господин Бернштейн, что вы уже находились в доме подсудимого около года, прежде чем впервые услышали от него сомнения в победе Германии? – Да, именно так. – Я бы хотел уточнить ещё раз – в то время, когда подсудимый предоставил вам убежище в своём доме, он был абсолютно уверен в победе Германии? – Я могу лишь сказать, что в течение первого года нашего пребывания в доме господина Штаубе вопрос о ходе войны затрагивался мимоходом два или три раза, и господин Штаубе выражал твёрдую уверенность в конечной победе Германии. – Это очень важный момент. В таком случае – каким же образом вы и подсудимый представляли себе ваше будущее после победы Германии? Полагаю, вы не могли не думать об этом и не обсуждать этот вопрос с подсудимым. – Да, этот вопрос обсуждался. Господин Штаубе заверил меня, что после войны, когда обстановка в Европе нормализуется, он переправит нас в Швейцарию. – По чьей инициативе был поднят вопрос о вашем будущем – вашей или подсудимого? – Ни я, ни моя жена не считали возможным ставить этот вопрос прямо. Но господин Штаубе понимал, что нас не может не беспокоить наше будущее. Поэтому однажды он сам затронул этот вопрос и рассказал о своих планах насчёт Швейцарии. – Возвращался ли подсудимый к швейцарскому варианту после середины 1944 года, когда, по вашим словам, он начал сомневаться в победе Германии? – Нет, больше эта тема не затрагивалась. – Господин Бернштейн, не могли бы вы рассказать, когда и при каких обстоятельствах вы покинули дом подсудимого? – Это произошло на следующий день после окончания войны, Господин Штаубе сообщил нам, что в город вошли американские войска и что отныне нам ничто не угрожает. Он добавил, что по своему усмотрению мы можем оставаться в его доме ещё некоторое время или покинуть его – как нам будет угодно. – И что вы предпочли? – Мы покинули наше убежище в тот же день. – Как проходило ваше прощание с подсудимым и его женой? – Столь же корректно, как и наши отношения на протяжении двух минувших лет. Мы обменялись рукопожатиями и поблагодарили супругов Штаубе за то, что они сделали для нас. – Не могли бы вы вспомнить, что было сказано подсудимым в момент прощания? – Мне сейчас трудно вспомнить точные слова, но общий смысл сводился к тому, что господин и госпожа Штаубе были рады оказать нам гостеприимство и что они желают нам как можно быстрее и успешнее вернуться к нормальной жизни. – Не говорил ли подсудимый, что ему может потребоваться какая-либо ответная услуга от вас в будущем. – Нет, не было никаких разговоров об ответной услуге. – Может быть, об этом было сказано не прямо, а косвенно? Возможно – намёком? – Нет, ни косвенно, ни намёком. – Господин Бернштейн, как сложилась ваша жизнь после войны? – Вскоре мы уехали в Англию, где жила сестра моей жены. Я открыл там частную практику и до сегодняшнего дня работаю в своём кабинете. – А чем занимается ваша жена? – Моя жена умерла полгода назад. – Примите мои соболезнования, господин Бернштейн. Я хотел бы спросить вас – встречались ли вы с подсудимым или его женой после войны? – Нет, мы ни разу не проезжали в Германию. – Возможно, вы переписывались? – В 1946 году мы получили новогоднюю открытку от супругов Штаубе и с тех пор обмениваемся новогодними поздравлениями. – Каким образом они узнали ваш адрес? – Мы оставили им адрес наших родственников в Англии. – Подсудимый попросил вас об этом или вы сами предложили его? – Насколько я помню, моя жена предложила адрес госпоже Штаубе. – Не могли бы вы рассказать, как это произошло? – Во время прощания госпожа Штаубе спросила, каковы наши планы на будущее. Мы сказали, что намерены переехать в Англию. Госпожа Штаубе заметила, что она бывала в Англии до войны и хотела бы опять съездить туда, когда позволят обстоятельства. Она добавила, что была бы рада снова увидеться с нами. Поэтому моя жена оставила ей адрес своей сестры. – Приезжала ли госпожа Штаубе в Англию после войны? – Я этого не знаю. Если госпожа Штаубе и бывала в Англии, то нам она об этом не сообщала. – Благодарю вас, господин Бернштейн. У меня больше нет вопросов, Ваша честь, – обратился обвинитель к судье. Тишина, царившая в зале, вдруг сменилась глухим шумом, который быстро нарастал и превратился в гул множества голосов. Судья ударил молотком и попросил тишины. Гул мгновенно прекратился. Судья ещё раз ударил молотком и объявил, что суд удаляется на совещание. В этот момент из первого ряда поднялась интересная моложавая женщина лет сорока с небольшим и быстро подошла к барьеру, за которым находился подсудимый. Это была Гертруда Штаубе. Они обменялись долгим выразительным взглядом, который был понятен только им. Подсудимый наклонился вперёд и их лица сблизились. – Кажется, всё идёт хорошо, – прошептала она одними губами. – Как будто бы да. Это было бы невозможно без твоей самоотверженной помощи, дорогая – так же тихо промолвил Штаубе, сделав ударение на последних словах. Гертруда Штаубе удивлённо посмотрела на мужа. Каждый из них вспомнил в эту минуту ту бессонную ночь в феврале 1943 года, когда Штаубе вернулся с секретного совещания в Берлине. Из того, что он узнал, Штаубе вынес твёрдое убеждение, что война проиграна и поражение Германии – лишь вопрос времени. Он был удивлён, что его коллеги, включая высших руководителей, не замечают эту огненную надпись на стене. Впрочем, Штаубе всегда отличался способностью видеть дальше и больше других. Он умел анализировать факты, извлекать из них нужную информацию и делать правильные выводы. По дороге домой Штаубе думал только об одном – как избежать ответственности после войны. Он перебрал и методично проанализировал несколько вариантов, но все они были либо банальными, либо слишком рискованными. Он знал, когда наступит время, многие его сослуживцы прибегнут именно к этим примитивным решениям. Они включали и бегство в Южную Америку, и уход в подполье в Германии, и даже пластическую операцию. Все эти варианты были отвергнуты один за другим. Штаубе был известен в кругах гестапо как человек с воображением, способный находить нестандартные и неожиданные решения. Именно это ценило в нём начальство и вызывало уважение и зависть коллег. И сейчас, сидя на заднем сиденье автомобиля, Штаубе лихорадочно искал решение. Ясно было одно – его план должен отличаться от всего, что может придти в голову другим. И в этом – залог успеха. Штаубе не сомневался, что решение придёт. Надо только чётко сформулировать проблему и атаковать её с разных направлений, в том числе с самых неожиданных и невероятных. Он начал с проблемы. Попытался дать ей определение в терминах уголовного права, международных конвенций, христианской морали. Получалось громоздко и наукообразно. Внезапно его осенило – проблема проста и очевидна. Её можно назвать одним словом – «евреи». И нечего больше голову ломать. «Евреи» – это и суть проблемы и её определение. В тот же момент Штаубе интуитивно почувствовал, что это простое и чёткое определение укажет ему и путь решения. По странной ассоциации он вдруг вспомнил свою дипломную работу, за которую удостоился похвалы профессора Бирнбаума. Называлась она «Психологический аспект поведения человека в экстремальных условиях». Профессор особо отметил его тезис о том, что только нестандартное поведение обеспечивает наилучшую адаптацию к таким условиям. «Вальтер, мне нравится ваш творческий подход. Вас ждёт блестящая научная карьера» – сказал он, вручая ему диплом магистра психологии. «Кто может знать, что его ждёт? – подумал Штаубе. – Знал ли профессор, что его собственная карьера закончится в Дахау?» Докторская диссертация «Психология и раса» обратила на себя внимание, и Штаубе получил заманчивое предложение принять непосредственное участие в грандиозном национальном проекте, который должен был изменить судьбу не только Германии, но и всей Европы. Научную карьеру пришлось на время отложить – проект требовал не столько творческой, сколько рутинной работы. Суть её с предельной чёткостью сформулировал рейхсминистр Геббельс: «Настало время окончательно решить еврейский вопрос. У последующих поколений не будет для этого ни смелости, ни охранительного инстинкта. Поэтому мы поступим правильно, если будем действовать радикально, последовательно и беспощадно. То, что мы сегодня примем на себя как бремя, обернётся для наших потомков пользой и счастьем». Эти слова ещё раз показали Штаубе, насколько прав и дальновиден был его кумир Рихард Вагнер, которому немецкий язык обязан понятием «окончательное решение еврейского вопроса». Цитатой из письма этого великого композитора к баварскому парламенту Штаубе украсил свою диссертацию: «Евреи, как мухи и крысы: чем больше вы их уничтожаете, тем больше они плодятся. Против них не существует иного средства, кроме тотального уничтожения. Еврейская раса родилась как враг человечества и всего человеческого. И особенно враг всего немецкого… Их нужно уничтожать, как чуму, до последнего микроба, любыми способами, включая ядовитые газы». Только теперь, после слов рейхсминистра, Штаубе понял глубокий смысл фрагмента из арии Кундри, героини оперы Вагнера «Персифаль»: «Кто ты, неизвестный путник? Ты устал, и твои руки обагрены кровью. Но если они обагрены еврейской кровью, тогда ты желанный гость в моём доме». Впервые в истории Германии высокое искусство и государственная политика слились в единую национальную концепцию. Политика вражеских стран в этом вопросе не вызывала у Штаубе беспокойства. Как начальник еврейского отдела, он регулярно получал информацию из министерства пропаганды об отношении правящих кругов США, Англии и Канады к «окончательному решению». Она убеждала его в том, что у них нет каких-либо претензий к Германии. Так, в 1939 году, после демонстративно-устрашающей Хрустальной ночи, американские власти не разрешили сойти на берег девятистам еврейским беженцам, прибывшим из Гамбурга на теплоходе «Сент-Луис», Все они вынуждены были вернуться в Германию. В том же году Конгресс отклонил законопроект, разрешавший въезд в США из рейха двадцати тысячам еврейских детей в возрасте до 14 лет. Во время его обсуждения федеральный комиссар по иммиграции Джон Хугелинг заявил: «Проблема с законопроектом в том, что двадцать тысяч детей очень скоро вырастут в двадцать тысяч омерзительных взрослых». Судя по тому, что Хугелинг не был уволен, эти слова отражали позицию Белого дома. Опрос, проведенный в разгар войны в 1942 году, показал, что на одного американца, считающего немцев главной угрозой для США, приходятся четверо, считающих таковой евреев. Когда Штаубе узнал об этом, у него даже мелькнула забавная мысль, что не объяви фюрер в декабре 1941 года войну Америке, она бы с готовностью включила своих евреев в германскую программу «окончательного решения». Попадались среди получаемой им информации и высказывания, забавлявшие его чисто американской наивностью, замешанной на дремучем невежестве. Так, например, один из руководителей влиятельного Американского Легиона полковник Джон Тейлор был убеждён, что «Еврейские беженцы – это пятая колонна. Они не имеют мужества и патриотизма, чтобы оставаться в Германии и вести там борьбу за свои права». Англия не отставала от Америки. Англичане безучастно наблюдали, как утлые суда, переполненные еврейскими беженцами, которым они запретили въезд в Палестину, тонут в море вместе с пассажирами на обратном пути в Европу. Знал Штаубе и о восторженных словах о фюрере и его еврейской политике премьер-министра Канады Маккензи Кинга: «Мистер Гитлер, этот очень искренний и обаятельный человек, может оказаться спасителем мира». Самые тёплые воспоминания остались у Штаубе от встречи в 1938 году с начальником федеральной полиции Швейцарии доктором Генрихом Ротмундом, скромным интеллигентным человеком озабоченным проникновением в его страну немецких и австрийских евреев, которых не всегда удавалось отличить от неевреев. Поэтому он попросил своих немецких коллег делать специальную отметку в паспортах, по которой швейцарские пограничники смогут распознавать этих людей и отправлять обратно. Так появились знаменитые «еврейские паспорта» с большой красной буквой «J» рядом с именем. Обладателям таких паспортов был наглухо закрыт въезд в Швейцарию. Проникших в страну нелегально вылавливали и передавали германским властям. Всё это не оставляло у Штаубе ни малейших сомнений, что работа, в которой он участвует, нужна не только Германии, но и всему цивилизованному миру. Однако после первых впечатляющих успехов что-то пошло не так, как это всегда происходило в истории, когда дело касалось евреев. Он понимал, что после поражения Германии всё изменится, и союзники постараются представить «окончательное решение» как преступление против человечности. Они никогда не признают, что сами подталкивали Германию к выполнению этой грязной работы. Поэтому настало время думать не о счастье потомков, а о собственной шкуре… Штаубе ощутил знакомый азарт творчества. Так обычно бывало, когда он приближался к своим знаменитым нестандартным ответам на трудные вопросы. Решение проблемы было где-то совсем близко. Мозг Штаубе работал с быстротой аналитической машины. Наконец, он выдал ключевую формулу: проблема «евреи», решение – тоже «евреи». Только евреи могут спасти его. О, великий Парацельс! Подобное лечат подобным. Ещё не проработав технические детали, Штаубе почувствовал удовлетворение от того, с какой оригинальностью поставлена задача. Вскоре пришло и решение. Оно было простым и изящным, а главное нестандартным – он должен спрятать еврея в своём доме! Cнова вспомнился проницательный профессор Бирнбаум. «Браво, Вальтер, браво! – мысленно воскликнул он. – Вряд ли кто-нибудь из коллег додумается до этого». Штаубе начал говорить и думать о себе в третьем лице. Это был признак того, что он очень доволен собой. К дому подъезжал в приподнятом настроении. Он насвистывал мелодию из «Гибели богов» и сравнивал себя с шахматистом, который нашёл путь к победе в трудном, почти безнадёжном положении. В ту же ночь он рассказал всё жене и убедил её принять его план. Затем они перешли к практическим вопросам. Прежде всего обсудили, какими должны быть те евреи, которые могли бы жить в их доме неопределённо долгое время. Они решили, что идеальным вариантом была бы интеллигентная семейная пара, желательно без детей. Супруги Штаубе наметили также наиболее рациональную линию поведения по отношению к будущим постояльцам. Они рассмотрели различные сценарии: сердечность, корректность, открытая критика Гитлера, чувство вины за его расовую политику. И в итоге остановились на корректных отношениях с проявлением определённого понимания и такта. Именно поэтому ребёнок был нежелательным – дети требуют проявления чувств. Сценарий предусматривал также снабжение «гостей» тщательно откорректированной информацией о событиях в Германии и в мире. Штаубе приступил к поиску подходящих евреев. Но те, которые были ему нужны, никак не попадались. Тогда он решил попробовать что-нибудь другое. Через некоторое время подвернулся довольно спорный вариант – мать с 18-летней красавицей дочерью. После долгих обсуждений и колебаний Штаубе тайно привёз их в дом. Но несчастные женщины были так напуганы, что никому и ничему не верили. Девушка всё время молчала, а мать постоянно подозревала какой-то коварный замысел в отношении дочери. Это вносило напряжённость в жизнь супругов Штаубе. Через неделю они поняли, что этот вариант потребует от них нечеловеческих усилий. Штаубе сказал женщинам, что появилась возможность переправить их в Швейцарию. Он лично посадил их в специальный «еврейский» автобус, который якобы направлялся к границе, а на самом деле – в транзитный лагерь по пути в Дахау. Штаубе предупредил женщин, чтобы они ни о чём не разговаривали с другими пассажирами. Его машина шла впереди автобуса. Через двадцать километров он остановил автобус и предложил пассажирам выйти и устроить лёгкий завтрак, так как впереди ещё долгий путь. Когда люди располагались на открытой поляне, он сказал матери с дочерью, что хотел бы поговорить с ними наедине и попросил их отойти подальше. Он указал на укромное место, отделённое от поляны густым кустарником. Как только женщины перешли туда, Штаубе подозвал шарфюрера Курта. Это был двухметровый верзила, известный своей огромной силой и такой же жестокостью. Раньше он служил в личной охране Гиммлера, но был отчислен за какую-то провинность. Штаубе спросил Курта – не кажется ли ему, что те две еврейки собираются сбежать? – Что имеет в виду господин штурмбанфюрер? – Я считал тебя более сообразительным, Курт, – ответил Штаубе. – Ты забыл, что следует делать при попытке к бегству? Шарфюрер понял. Он медленно подошёл к женщинам и выстрелил им в затылок. Вернулся и громко доложил, чтобы слышали все. – Убиты при попытке к бегству, господин штурмбанфюрер. Потом был старик, бывший учитель. С ним возникла другая проблема. Вся его семья находилась в лагере, и он постоянно твердил, что хочет быть с нею. Наконец, Штаубе не выдержал и повёз его в лагерь. Дорога проходила вдоль глубокого ущелья. В небе парили орлы. Их гнездо было на уступе отвесной скалы с другой стороны ущелья. – У меня есть бинокль. Не хотите ли полюбоваться птенцами? – спросил Штаубе. Старик, молча, пожал плечами. Штаубе остановил машину, и они подошли к обрыву. Он протянул старику бинокль и показал, в каком направлении смотреть. В окуляре, будто на расстоянии вытянутой руки, появилось гнездо с двумя птенцами и орёл с добычей в клюве. – Ну как, красивое зрелище? – спросил Штаубе. – Свободные птицы, летают, где хотят, – сказал старик, возвращая бинокль. Он снова повернулся лицом к гнезду. Сильный удар в спину сорвал его со смотровой площадки. «А-а-а… » – разорвал тишину крик человека, летящего в пропасть. Штаубе проводил его взглядом. – Полёт делает свободным, – философски заметил он и навёл бинокль на орлиное гнездо… Через неделю, просматривая агентурные донесения, Штаубе обнаружил письмо крестьянина. В нём говорилось, что на некой заброшенной ферме вот уже два месяца живёт подозрительная пара. Хотя эти двое, мужчина и женщина, не похожи на евреев, автор письма всё же думает, что они евреи, скрывающиеся от властей. Так в доме Штаубе появились Якоб и Клара Бернштейн. Госпожа Штаубе, уже наученная предыдущим опытом, придирчиво присматривалась к ним первые дни и каждый вечер сообщала мужу о своих впечатлениях. Итог первой недели был явно не в пользу гостей. Хозяйка дома обнаружила у них массу недостатков. Её особенно раздражали быстрые многозначительные взгляды, которыми Бернштейны обменивались между собой. Их ответы на любые вопросы, даже самые нейтральные, были какие-то уклончивые, всегда с недомолвками. Госпожа Штаубе чувствовала себя так, будто она чем-то виновата перед этими евреями. Наконец, она заявила мужу, что он должен убрать их из дома. На этот раз Штаубе воспротивился. Он настоял на том, чтобы дать евреям ещё неделю и уж тогда решать, что делать. «Скрывающихся евреев остаётся очень мало, – добавил он, – и вполне может оказаться, что мы вообще останемся без приемлемого варианта». С этим доводом госпожа Штаубе вынуждена была согласиться. Прошла ещё неделя, и она сделала уступку мужу, решив, что Бернштейнов, пожалуй, можно оставить. Первое время она предпринимала огромные усилия, чтобы держать себя в руках, но постепенно втянулась в эту игру и даже стала находить в ней своеобразное удовольствие. До замужества она закончила театральную школу и мечтала о карьере актрисы. Сейчас ей очень пригодились уроки сценического мастерства, и она без особого труда вошла в роль гостеприимной и доброжелательной хозяйки. Один из самых трудных эпизодов за эти два года был связан с приездом их сына, офицера зондеркоманды. В конце 1944 года команду перебросили в Венгрию, где шла ликвидация евреев. Генрих получил недельный отпуск и навестил родителей. Бернштейнов снабдили всем необходимым и предупредили, что всё это время они не смогут покидать своё убежище. Генрих был полон плохих предчувствий относительно исхода войны, но в то же время одержим заданием зондеркоманды в Венгрии и стремлением выполнить его как можно лучше. Дома он скучал. Все его сверстники были на фронте, и общаться было не с кем. В один из дней он решил покататься на лыжах и направился в подвал, где они хранились. Мысль о лыжах появилась у него неожиданно, когда отца не было дома. Он толкнул дверь и, увидев, что она заперта, попросил у матери ключ. Та ответила, что ключ у отца, и она не знает, где он хранит его. «Не беда, – сказал Генрих, – открою без ключа. У меня не так уж много времени, чтобы отказываться от лыж в такой прекрасный день». И он пошёл в гараж за инструментами. Гертруда Штаубе позвонила мужу и попросила его срочно приехать. Сыну она сказала, что отец только что звонил и будет дома через тридцать минут, так как должен переодеться в форму для встречи начальства из Берлина. Генрих решил подождать и не ломать замок. Госпожа Штаубе встретила мужа у ворот и рассказала, в чём дело. Он сразу же прошёл с Генрихом в кабинет и приступил к разговору, который, как он надеялся, удастся избежать. Он знал Генриха и понимал, что разговор будет трудным. Гитлерюгенд, школа СС, фанатичная преданность фюреру – всё это не оставляло иллюзий, что сыну можно будет легко объяснить ситуацию и заручиться его лояльностью. – Нам надо серьёзно поговорить, Генрих, а времени до твоего отъезда почти не остаётся, – начал Штаубе. – Ты ведь знаешь, в чём состоит моя работа. В сущности, мы с тобой делаем общее дело – я в тылу, ты на фронте. И я горжусь этим. – Я тоже, отец, – ответил Генрих. – Мы должны быть беспощадны к врагам рейха, – продолжал Штаубе. – Но война идёт к концу, и пора подумать, как мы будем жить после неё. Поэтому я хочу услышать от тебя прямую и откровенную оценку нашего военного положения. Я спрашиваю не только как старший офицер, но и как отец, которому ты должен полностью доверять. – Хорошо, отец. Я думаю наши шансы выиграть войну не велики. Но почему ты спрашиваешь об этом? – удивился Генрих. – Если Германия проиграет войну, она будет оккупирована врагом. Надеюсь, ты это понимаешь, не так ли? – Допустим. Это вполне вероятно. Но я всё же не понимаю, почему ты вдруг начал этот разговор? – Постараюсь объяснить. Как ты знаешь, американцы и англичане ничего не сделали для спасения евреев, хотя Германия не раз давала им такую возможность, предлагая расселить их на любых принадлежащих им территориях, в том числе на огромных просторах Британской империи. Но после своей победы они сделают всё, чтобы отвести от себя любые обвинения в циничном саботировании этих предложений. Для этого им потребуются козлы отпущения. И главными кандидатами на эту роль станут германские офицеры, которые честно выполняли свой долг перед родиной, следуя присяге и приказам командиров, и которым нечего стыдиться. Твой отец, Генрих, один из таких офицеров. – Штаубе терпеливо, осторожно и с достоинством подводил сына к ответу. – Ах, вот что тебя беспокоит, отец! Скажу прямо, меня это не волнует. Мы выполняем приказ фюрера. И, что касается меня и моих солдат, мы выполним его при любых обстоятельствах и независимо от того, каковы будут последствия для нас лично. Европа должна быть очищена от евреев – такова директива рейхсфюрера Гиммлера. – Прекрасно, Генрих, прекрасно. Но представь, что у тебя есть две возможности. Одна – ликвидировать десять тысяч евреев и после войны быть обвинённым в геноциде. И другая – ликвидировать девять тысяч девятьсот девяносто девять, а одному великодушно сохранить жизнь. И с помощью этого еврея избавить себя от унижений и несправедливых обвинений в будущем. Какую из этих двух возможностей ты бы выбрал? Не торопись, подумай. Я жду от тебя зрелого ответа. И учти – твоя жизнь и репутация будут нужны Германии и после войны. Это касается не только тебя, но и меня. Может быть, меня даже в большей степени. Ты – фронтовой офицер и твоя судьба будет такой же как судьба десятков тысяч твоих товарищей. Моё положение намного сложнее, и ты это знаешь. – Ты спас еврея, отец? – Генрих в упор посмотрел на Штаубе. – Не совсем так, Генрих, не совсем так. Я только обдумываю такой вариант. Теоретически. И если ты считаешь мои соображения разумными, то согласишься, что это был бы правильный шаг – с учётом интересов семьи и, в конечном счёте, Германии. – Вот что я скажу тебе, отец. Может быть, это и разумно с точки зрения личных интересов, но абсолютно аморально. Рейх ведёт смертельную борьбу, а в это время мой отец готов совершить позорную сделку с врагом! – в голосе Генриха появилась истерическая нотка. Штаубе-старший почувствовал, как на лбу выступила испарина. Он предвидел нечто подобное, но не ожидал, что Генрих совсем утратил способность мыслить здраво. – Оставь моральные соображения, Генрих. Знаешь ли ты, что оберштурмбанфюрер Эйхман допускает исключения в отношении отдельных евреев, когда это выгодно? Даже рейхсфюрер Гиммлер считает отдельные исключения оправданными. – Это делается совсем в других случаях, отец. Ты говоришь о категории полезных евреев. Но они всё равно будут ликвидированы, когда наступит время. – Я говорю не о полезных евреях. Поверь, я знаю больше тебя. Но это не важно. Важно то, что ты не оправдываешь мой план. Ну что ж, я не позволю себе сделать ничего, что не будет одобрено моим сыном, сражающимся с врагом на фронте. Благодарю тебя, Генрих. – Я рад, отец, что ты согласился со мной. И будем считать, что разговора не было. Иначе, я должен был бы подать рапорт командиру. – Да, да, я знаю, Генрих. Будь спокоен. Разговора не было. Кстати, какие у тебя планы на сегодня? – переменил тему Штаубе. – Я хотел бы побегать на лыжах. Дай мне, пожалуйста, ключ от подвала. Насколько я помню, лыжи стоят там? – Ключ от подвала? Видишь ли, сынок, боюсь, что это невозможно. Дело в том, что из-за бомбёжек мне пришлось временно перевезти туда совершенно секретный архив. И теперь никто, кроме меня, не имеет доступ в подвал. Даже твоя мать. Как офицер, ты понимаешь, что запрет распространяется и на тебя тоже. – Я понимаю, отец, – Генрих, как всегда, был безупречно дисциплинирован. – Кроме того, помещение заставлено до потолка, и лыжи достать просто невозможно. Сожалею, но сегодня тебе придётся изменить свои планы. Обещаю, что завтра ты получишь прекрасные новые лыжи и ботинки. – Спасибо, отец. – Ах, да, – спохватился Штаубе, – у меня осталось мало времени. Сегодня неожиданно приезжают люди из Берлина. Надо успеть переодеться. Он вышел из кабинета и направился в спальню. Жена последовала за ним. Переодеваясь из штатского костюма в офицерскую форму, он рассказал ей о разговоре с сыном. «Наш Генрих – безнадёжный болван. У него атрофирован даже инстинкт самосохранения, свойственный любому животному», – заключил Штаубе. «Ты слишком строг к нему, дорогой, – возразила госпожа Штаубе. – Через три дня мальчик уезжает, и один Бог знает, что ждёт его на Восточном фронте». Тревога матери оказалась не напрасной. Генрих пропал без вести в конце войны. Все эти события одно за другим пронеслись в памяти супругов Штаубе в тот момент, когда суд удалился на совещание.