Земля! Земля! ....Чертовщина! Часть 1 и 2

Земля! Земля!...Чертовщина. 1-я часть

К началу 20-го века все земли уже открыли. Или почти все. Во всяком случае, капитаны их уже не искали.   

Поэтому моряки   и загрустили. Неизвестно куда  плыть не было смысла. К тому же боялись быть съеденными

несознательные аборигенами.  Бывалые рассказывали, что аборигены были просто любознательны

и обставляли все очень красиво. Били в бубны, плясали. Капитанам не хотелось, но их быстро. 

уговаривали и они уже становились заодно с народом. И веселились вместе, как в последний  раз.

Новые  поколения.  покорителей морей подписывалось только на выгодные туристические круизы, правда,  возили еще

сухие и мокрые грузы.  Но  с грустью в прекрасных капитанских глазах. 

 Карты  всех океанов,  морей, а также прилегающих к ним суш были составлены, и, в основном, у всех народов совпадали.

Эх, капитаны, капитаны! Где ваши гордые бригантины? Где горящие глаза романтиков и покорителей, устремленные в дымки чужих горизонтов?

Где реющие флаги над истрепанными парусами? Где ваши мачты со специальной бочкой, в которой сидел зоркий впередсмотрящий?

Да, давненько не слышали трудящиеся моряки крика "Земля! Земля!"

Наверное, и впередсмотрящие тоже уже стали не те.

Хотя не везде. Было на карте местечко, где оказался хороший капитан. И он же впередсмотрящий.

Во-первых, он понял, что новые земли не обязательно надо открывать в море. Их и на суше есть.

Во-вторых, он знал, что люд скучает без открытия чего-либо, и поверит твоему "Земля! Земля!"

В-третьих, у него была команда, которая дружно подтверждала открытие.

Эта чудная команда называлась ЦИК СССР, ее капитаном был тогда, в 1928 году, перспективный Иосиф. С таким еврейским именем он не мог не завидовать славе Моисея, водившего 40 лет свой народ в поисках Земли обетованной. Не там Моисей искал, не там. Зря народ мучил.

А вот же она, их землица! Во всех газетах тогда, и по радио, сказали:

- Усилиями отважных первопроходцев, во главе с Иосифом, открыта Еврейская Автономная Земля!

Тут же было зачитано постановление ЦИК о том, что следуя многочисленным просьбам трудящихся еврейской национальности, им можно заселять свободные земли в приамурской полосе Дальнего Востока. Партия приветствует их энтузиазм, ну, и так далее.

Ну правильно - евреи же говорили, что их родина на востоке, причем, далеко на востоке.

Вот, получайте подарочек, как раз перед пасхочкой вашей.

Местные эвенки даже и не знали, что живут на исконно еврейской земле. Пасли себе незаконно наших еврейских олений, как будто так и надо. Вообще места здесь красивейшие, если не считать торфяных болот и марей. Растут карликовые елочки, правда, не вверх, а как-то в стороны. Ну, если лед с рек пошел, то и гнет он елочки, те, которым повезло. Это вам не Амур, где тайга и скалы. Здесь ровненько. На слиянии двух речек стояла станция Тихонькая. Да, вот и достоялась. Еще 28 марта была станция, а после 28 марта стала столицей. И теперь она столица. .Да. Долго думали, как назвать ее. Ну, не назовешь же столицу Тихонькая. Несолидно. Думали-думали.

А че думать, - сказал кто-то один. Вот река Бира, а вот река Биджан. Или Биробиджан или Биджан-бира. Решили как решили. И началась стройка. Построили для начала обозный завод и стали ждать, когда приедут энтузиасты. Потому как эвенки и местные бывшие зеки были заняты другими делами.

Что правда, то правда. Энтузиазм был. Народ тогда прямо хлынул туда. Из Черновцов и Стародуба особенно. Целых три семьи. Да. На остальных энтузиазма просто не хватило. А так бы приехали.

Из Москвы, слышите, из Москвы даже один приехал. Он сразу и стал главным первым секретарем еврейского обкома. Там жили еще, конешно, и другие национальности. Но здесь, извините-подвиньтесь! Капитан сказал - еврейский обком, значит, еврейский.

Честно говоря, местное население не особо интересовалось, чей обком. Оно много лет жило по своим простым законам, со своими обкомами и райкомами. Эвенки, зеки на поселении, зеки в поколениях. Спивающееся северное население было радо любой перемене. Развлечений не хватало.

А тут вдруг стройки начались, люди другие появились. Комсомольцы с баянами.

И Залман Шпунц тоже приехал, с женой. У-ух, какое имя, а? Зал-ман! Красота. Сразу я представляю большого, румяного чернобрового красавца. Может быть, даже с усами.

Но наш Залман был наоборот, другой. Маленький, худенький, с огромными очками на огромном носе.

Усы, правда, были. Еще был Залман учителем географии. Новшество на картах ему нетерпелось увидеть самому. Тем более, что он был бесстрашным путешественником. В душе.

С ним приехала Циля, его супруга. Ну это, знаете, я вам рассказать не смогу. Я такую Цилю еще не видел. Знаете, когда у женщины, если на нее спереди смотреть - это счастье. А если на нее смотреть сзади - то это мечта! И еще при том чернобровая, белокожая, зеленоглазая! Но серьезная.

Она потом устроилась работать барышней на новом телефонном коммутаторе. Кстати, его уже в 38-м было. На целых 200 номеров сделали коммутатор.

Ну, а Залман тогда в школах работал учителем географии.

Освободили два барака друг против друга и сказали, что это школы. Номер 9 и номер 10. Из соображений секретности, чтобы шпионов сбить с толку. Ить школ с 1-ой по 8-ую не было и в помине.

И вот каждое утро Залман и под ручку с ним Циля выходили из подъезда, чтобы поработать. Как обычно, у подъезда остывали после вчерашней пьянки временно не работающие зеки, их опухшие шмары, а также яркое северное солнышко, уставшее от африканской жары.

Самый юморной из отдыхающих непременно спрашивал:

- А что, Залман Моисеич, какая нынче погодка ожидается?

Залман, отпустив цилечкину руку, внимательно глядел в небо, затем очень важно сообщал:

- Ввиду наступающего антициклона, атмосферное давление будет падать. Ожидается усиление северного ветра. Температура будет падать. Ночью возможны заморозки.

Затем он также степенно брал цилечкину руку и они степенно шли поработать.

Глядевшие им вслед временно нетрудящиеся вздыхали и самый юморной говорил: " Эх, налить бы тебе в жопу ртути, совсем бы градусником был". Здесь кенты беззлобно смеялись. И затихали опять.

Конечно, все думали не о "Градуснике", а о Цилечке.

А тем не менее, городок разрастался. Бывший обозный завод переделали на комбайно-тракторный.

Правда, рожь-пшеницу в тундре не сажали, ну, а вдруг. Также построили и культурно-массовые сооружения. Кинотеатр и кожвендиспансер. Ведь шел уже 58-й год, ну, и сюда дошел.

Народ ходил туда и туда нарядно одетый. Иди знай, кого там встретишь.

А до этого Шпунцы неожиданно родили дочку Фриму. Такая хорошая дочка родилась. Ну, вы знаете, от хороших мам получаются хорошие дочки. А эта еще лучше была. Не было лифчика, который бы не лопнул на фримочкиной груди при вдохе. А все остальное как у мамы. И тоже серьезная.

Жили они уже не в общежитии, а в отдельной двухкомнатной. Прямо рядом с деревом. Это был люкс - жить рядом с деревом. Многие жили подальше от дерева. Тогда две улицы были - Болотная и Озерная.

они аж в самом кирпичном доме жили. Так жили они, жили, пока Фримочка не кончила школу и не пошла работать нормировщицей на завод.

А на том заводе работал слесарем Алексей Куряков, не из зеков, а тот, который по комсомольской визе приехал. Такой большой, с большим носом, красивый русский мужчина. Очень большой и тоже серьезный. Он и слесарь был ого-го. Его даже Шапира (обком) наградил шкурой лося и грамотой.

Но вот как пришла Фримочка в цех нормировщицей, так и потерял свое сердце Леха. И я его понимаю. Вот она по цеху идет, вокруг шум, грохот, слова всякие, а она, как чистый ангел, белокожая, большая черная коса и румяная.

Леха даже начал на пробор причесываться, ногти напильником ровнял, каждый день бритый ходил.

Как-то даже и в трудовом коллективе это заметили. Сидит на перерыве Леха, газетой с кроссвордом прикроется, вроде читает новости, а сам за проходом наблюдает, даже в домино не играет.

- Вот хочу тебя спросить, Леха, - лукаво начал сосед, вбивая в стол костяшку домино. - Цуц! А вот что ты с нами последнее время не общаешься? Говорят, ты на новую нашу евреечку запал, а?

Сидящие вокруг стола трудящиеся закхекали, вежливо прикрывая ладошками грызла.

- Зачахни, - выглянув из-за газеты, незлобно сказал Леха,- не то пойдешь искать хозяина этого пальта!

И он указал на висящую шкуру лося.

- Ты лучше скажи, Козява, чего ты к нам в столицу приехал с курского магнита? Магнитную

аномалию покинул.

- Дык не плотють там. Здесь вот северные доплачивают. А там оплата "три рубля рублями, а остальное пиз-юлями". - Тут Козява вытащил из-под стола чашечку спирта и из-под рукава выпил.

Но Леху продолжение беседы уже не интересовало. В проходе между станками появилась Фрима. Леха поднялся и пошел осматривать состояние станков. Фрима сразу покраснела, увидев его.

Она тоже влюбилась в Алексея сразу и глубоко. Так глубоко может влюбиться только молодая сотрудница отдела нормирования в передового слесаря-наладчика.

Ее юное сердце, не испорченное французкими романами, ждало воспетого в те годы передовика, висевшего на Доске Почета. Проходя через ворота цеха, она украдкой любовалась лешкиным фото.

А когда первый раз Леха подошел к ней и задал обыденный вопрос:

- А как у вас в женской уборной с автоматизацией? - Она вспыхнула, вспотела и ответила:

- Вы знаете, плохо. никакой автоматизации нет.

- А у нас уже неделя, как сливные бачки поставили, - гордо сказал Алексей.

Этого разговора было достаточно и для знакомства, и для взаимной ураганной любви.

В тот вечер Фрима сразу на голодный желудок села писать поэму. Ну, и получилось, да.

Когда ты проходишь по цеху, любимый,

Я становлюсь сразу дурой.

Когда ты робко заходишь в нормировку

Узнать про расценки деталей,

То я любуюсь могучей фигурой. И носом твоим, как из стали.

Вот вы можете подумать, что деревья растут просто так, без всякого смысла. Вы думаете, их роль - это листочки пoносить, там яблоки-грушки какие-нибудь. Резонно. Но это не главная их роль. Да и мы сами не всегда знаем, какую роль в каком спектакле играем. Кроме членов партии, конечно.

Вы помните, я сказал, что рядом со Шпунцами росло дерево. Прямо до окон росло, до второго этажа.

А там как раз и девичья фримочкина спаленка.

Леха это заметил, и в одну из ночей влез на дерево и всю ночь любовался на Фриму. Правда, было темно и он ничего не видел. Но вот под утро, когда совсем замерз, он и решился на безумный шаг. Шагнул, и с грохотом свалился на пол перед желанной кроватью. Все Шпунцы проснулись.

Бледная мать тихо спросила: " Кто он?" Узнав, что это не сыночек Шапиры (обком) и не сыночек Каца (парикмахерская), она впервые заголосила. Она пыталась вспомнить, что в таких случаях говорят, но не смогла. Потом, когда Леха, извиняясь, весь бледный, убежал, Циля вспомнила и твердо сказала Фриме: "Он хочет через окно твоей спальни влезть в наш кошелек."

А девочка расплакалась и призналась в любви к передовику, аргументируя Доской Почета.

Залман, до сих пор молчавший, вдруг тихо спросил: "А что будет, если мальчик родится?"

Женщины опешили.

- Ведь здесь никто не может делать брит-мила (обрезание)!!! - закричал маленький Залман горестно.

Женщины заплакали. Правда, Фрима обещала родить девочку, и только.

Тут не выдержал и поседевший Залман Моисеич. Слезы потекли градом из глаз мужественного отца.

Вся семья сбилась в кучу и даже не пошли потрудиться в тот день. Они подумали, что дочка тоже неплохо. Ну, не будет она Шпунц фамилию носить, но и Курякова для того времени неплохо.

Да, скажу я вам, что в то время обрезание считалось несознательным пережитком прошлого, даже в Еврейской Области. Кто-то, наверное, тихонечко обрезал, но Залман не знал, кто. Да и не пойдешь же в обком узнавать у Шапиры, где есть моэль (спец).

А тут свадьбу сыграли скромную. Я не знаю, дарили они друг другу колечки или нет, но только видели все, какая у молодых любовь. Леха весь вечер Фримочку за руку держал и, бедняга, бледнел. От счастья. Ведь никого-то у Лехи не было в том краю. Его неразлучный друг Толька, с которым они приехали на стройку, взял и погиб через год. На ножи пошел один с московскими барыгами.

Балагур он был, Толька, весело с ним было скромному Лехе. Брат был у Тольки старший, но он сразу пропал, никто не видел, как. Странный он был. Черный весь. Но не о нем сказ.

Помните, Фримочка обещала папе девочку родить? Да? Таки девочку и родила. Вот что значит хорошая, обязательная девочка. Ах, какую внучку она Шпунцам подарила! Вы бы видели.

Похожа на маму, но с бантиками. По вечерам Леха держал их обеих на коленях и лыбился в полное корыто. Миркой назвали девочку, в честь какой-то мирной полярной станции.

А как Мирка подросла через 16 лет, то все увидели, что это за Мирка. Очень красивая оказалась. Спереди и сзади как у мамы и бабушки, но только лучше. Шатенка, и это при персиковой коже, представьте. И глаза зеленые с поволокой. Когда дед Залман взял внучку в Москву, показать ей Мавзолей и ВДНХ, то ей ВДНХ больше понравился. Там их случайно увидел директор ВДНХ, очумел на месте. И сказал Залману на ухо: "Вы знаете, я много достижений народного хозяйства видел, но такого..!" Тут директор посмотрел на ядреную внучку и шумно вздохнул.

Залман и не понял его, зато внучка томно скосилась на дядьку и поправила тугой лиф. Шалунья.

Ну, Мирке, конечно, не только ВДНХ понравилась. Еще ей понравилось, что мужчин много и все на нее смотрят, а один даже спросил деда Залмана - и как это такие красивые девочки делаются?

Залман заулыбался и гордо сказал: "Интернационал сработал!" Но то отдельная статья.

Земля! Земля!...Чертовщина. 2-я часть

С тех пор, как Мирка назад вернулась, ее что подменили. Уроки забросила. Вместо школы бегала на свидания. Фрима убеждала дочку, Леха даже запер ее один раз в комнате на целый день, а потом к вечеру пожалел. Хотел даже простить ее, но, зайдя в комнату, обнаружил, что там ни Мирки, ни Шмирки нет, вскипел и впервые, обращаясь к небесам, спросил в грубой форме: "Как это от хорошей женщины бляди рождаются?"

Никто ответа на этот вопрос Лехе не дал. Фрима заплакала, Леха молчал. А в один из дней, когда они вернулись с работы, нашли записку: "Папуля-мамуля, не беспокойтесь, я уехала навсегда. Там я выйду замуж за певца или директора и потом напишу письмо." Прочитал Леха письмо, сел и напился. Но до этого он махнул рукой и обнял сразу постаревшую жену.

С тех пор изменилась и судьба деда с бабой. Они померли. Сначала вдруг умер Залман. Циля не плакала, когда хоронили. Она просто взяла и тоже померла вскоре.

Меж тем времечко шло. Город разросся, вовсю автобусы ходили между остановками. А Леха стал бригадиром давно и передовиком, как и раньше. Его даже в соседнюю область на обмен опытом послали. А он заартачился, не хочу и все. Фриме рассказал, когда они на кухне борщ ели. Пристали из парткома, сил нет. Фримочка в это время уже попой к нему была и мыла тарелки.

- А что, езжай, отдохнешь. Три дня не неделя.

- Ага, я поеду, а к тебе сразу мужики приставать начнут. - Леха даже закашлялся.

- Дурачок, мне же кроме тебя, никто на х-й не нужен. - Она повернулась и прижалась к сидевшему мужу. Тот нежно обнял ее. Почему-то этот ответ сразу его успокоил. Он никогда не слышал таких хороших слов от жены .

А к тому времени уже заканчивались 80-е. От Мирки пришло три письма. Первое было длинное. Целую, мол, выхожу замуж за певца из певучих гитар или за барабанщика из Питера. Он уже купил мне тачку, но рожать пока не буду, посмотрим.

Второе пришло через год. "За козла из гитар выходить не буду. Меня любит директор банка. Купил мне квартиру, иду за него замуж." Последнее письмо, уже через полгода, было покороче. "Банкира послала, еду в Израиль с Беником."

После этого письма Леха повторил свой вопрос, обращенный к небесам, но небеса молчали. И я их понимаю. Я тоже вас спрашиваю: для чего надо из Еврейской Области ехать в Израиль? И что, здесь прогресса мало? Вот автобусы уже давно ездят между остановками, презервативы свободно продают. Перестройка из Москвы и до них дошла. Вредные продукты стали продавать по талонам. Ну, конечно, если отпустят, можно сьездить туда-сюда, для туризма. Но зачем ехать туда без всякого сюда? Вот в газетах даже Продовольственная Программа появилась.

Были, конечно, и минусы. Завод комбайновый сделал много продукции, а рожь-пшеница так и не росли в тундре. Леха плюнул и пошел слесарем в авторемонт. Освоился. Да и что ему осваивать. Что, кто-то был лучше? Его уважительно стали в городе называть дядя Леха. А то. Клиентура росла, доходы позволили Куряковым купить хорошую квартиру, даже уже собирались купить "тарелку" для телевизора, но случилось событие, перевернувшее их курякову судьбу.

В один из вечеров, когда в очередной раз промерзли трубы парового отопления в их новенькой квартире, разьяренный, как бык, Леха, пошел искать кочегара. Уже проходя мимо своего почтового ящика, он машинально вытащил цветастый конвертик и сунул его в карман. Не найдя кочегара, он сообщил притихшему кварталу, что он думает о кочегаре и его маме.

Вернувшись домой, он в сердцах швырнул на стол конвертик и рыча, полез на антресоли за электронагревателем. Пока он добывал тепло, Фрима, которую уже называли тетя Фрима, раскрыла конверт и, удивляясь все больше, читала письмо. Потом позвала мужа: "Леша, Леша, иди посмотри, что нам доченька прислала". Леха взял конверт, пытаясь прочесть в глазах жены его содержание, но не получилось. Тогда он решительно взял бумажку и прочел вслух:

"Папа-мама, приветусик. Моя жизнь прекрасна даже без Беника. Я живу со Шлёмочкой, у него свой гараж в Хайфе, на Средиземном море. И четыре комнаты с балконом. Он от меня без ума, так что едьте сюда со шмотками. Визу вышлю. Скучаю-люблю. Мирьям."

- Скучает она, любит она, - забасил отец. - Предательница Родины! Позорище!

Тут Леха посмотрел на притихшую жену. Вдруг он увидел, как она постарела. Седина опутала некогда черные густые волосы. У глаз и губ морщинки. Она стала маленькой. Он еще увидел ее взгляд, удивленный и обезоруживающе молящий. Она по-прежнему любила свою непутевую дочу, какой бы несмышленой та ни была.

Леха мгновенно прочел это в глазах своей любимой жены, опустил плечи и молча сел с ней рядом.

Прошло полгода. Куряковы вовсю продавали все, что успели нажить. Конечно, с того момента, как они переехали из общаги в свою квартирку, то кроме шкуры лося, у них и мебель и сервизы и облигации 3-х % займа появились. И немало. А так, ничего себе.

Все продавалось весело. Ведь у народа денежки появились, а купить было нечего. Куряковы так спланировали на семейном совете. Мол, сейчас все продадим, а денежки в Москве перед отлетом потратим. На нужные и очень нужные за рубежом вещи. Налаженная информация разносилась от языка к языку. Надо везти командирские часы, платки оренбургские, натуральные ковры, деревянные ложки. Ведь пустыня, откуда у них дерево. А остальное, по мелочи, ну там, посуду, лехин инструмент, ковер, шкуру лося запаковали в деревянный ящик. После ящик отправили в Хайфу. Но ящик бы все равно заблудился, если бы не давали на лапу важным таможенникам. Вообще, в то время, я вам скажу, лучше всего ценился жених из таможни. Но я не о том. Заводы по командирским часам давали 500% плана, а также оренбургские ткачихи. Такие премиальные получали, что тоже повыходили замуж.

Вот наступил день, когда радостные Куряковы с визой, да со 180 долларами за пазухой (тогда больше провозить не разрешали, боялись разорить Америку), прибыли на желдорстанцию.

У них из груза был новенький кейс, особая Лехина гордость, пара клеенчатых клетчатых тюков, да маленькая кошечка Тоська. В кейсе они везли все деньги, а также облигации займа, чтобы в Москве отовариться. Причем все в 100-50-рублевых купюрах. Солидно.

Самолетов Алексей боялся страшно. Ну, ничего он не боялся, а вот представить себя на высоте выше второго этажа он не мог. Ну, за границу, в Израиль, хочешь-не хочешь. Нету еще поездов туда.

А до столицы, уж позвольте. Но взяли спальное купе, на двоих. И спокойнее, и шикнуть напоследок.

Сели, поехали. Я не стану вам рассказывать, как ехали, какими словами обкладывал Леха перестройщика Горбачева, который за время их недельного переезда вывел из оборота все 50-ти и 100-рублевки. Думаю, не он один, а все, кто ехал в поезде, тоже присоединились.

Короче, летели в Тель-Авив Куряковы уже налегке, Тоську пришлось запереть в клетку. Но мучалась не только она одна. Мало было Лехе горбачевского удара, так он еще впервые ощутил страх от взлета, от белых тучек вокруг, от сообщений на незнакомом языке. Закрыл глаза, как парализованный. Даже ясноглазые стройные восточные стюардессы не могли заставить Леху пошевелиться. Он не ел, не пил, молча сжимал ремень безопасности.

Фримочка нежно гладила его руку, что-то щебетала и улыбалась.

Летели над сушей, над тонкими ленточками рек и дорог. Страны, сменяясь, образовывали кусочек маленького мира, заполненного добром и злом, а еще мальчиками и девочками.

Потом тень самолетика заскользила над морем. Зеленым, искрящимся большим морем. Оно где-то вдали нежно сливалось с небом. Но это там. Здесь самолет начал снижаться.

Леха открыл один глаз, зорко взглянув в иллюминатор. Закрыл и снова открыл. Потом как заорет: "Земля! Земля!", и впился в приближающийся берег. Он уж и не видел ничего вокруг себя. На него надвигался пляж, заполненный загорелыми фигурками. Одинокие мачты яхт и гребенка прибрежных дорогих отелей с голубыми окнами бассейнов. Тут он успокоился, заметил Фриму, ласково смотрящую на него и, смущенно показывая на иллюминатор, тихо сказал: "Земля, видишь, Фрима, уже земля".

Земля! Земля!...Чертовщина. 2-я часть

Вечера на земле обетованной прекрасны.Начинаются они не по расписанию, да и кончаются для всех по-разному. Для одних вечер начинается, когда ужинать охота, а для других - сразу после обеда. А кончается вечер, конечно, ночью, ну, а там уж кому как. Многое зависит от пищеварения.

Многим вечера больше нравятся потому, что пыли меньше и можно заняться кругом семьи или пивка попить.

С тех пор, как наши герои осели в Хайфе, прошло пять лет. И из героев остался только дядя Леха.

Поэтому семейный круг давно утратил для дяди Лехи, большого спеца по авторемонту, свое исконное значение. Остался лишь круг общения. После того, как Леха похоронил свою любимую и несравненную жену Фриму Залмановну, он состоял из его напарника по гаражу Шлемки и когда-то серой с рыжиной кошки Тоськи. За пять годков их пребывания в Израиле Тоська стала темно-коричневой от гаражной пыли и потеряла мягкий знак в своем милом имени, и по-израильски звалась теперь "Тоской".

Единственная, нажитая еще при Фриме Залмановне, их дочь Мирка, лихая, грудастая и бедовая, покинула их, по словам дяди Лехи, "на х-й". Вспоминая ее, он искренне удивлялся, горемычный:

"Эх, ну и как это от хороших женщин б-ди рождаются!"

Бросила не только родителей, но и втрескавшегося в нее Шлемку, уехала "в Зеландию к миллионеру".

Все звала посмотреть, как она там живет, даже обещала дорогу оплатить по частям.

Дядя Леха ее навещал там раз. Да, миллионер и вправду не сводил глаз со своей прекрасной супруги, и она не сводила глаз, но только с его внука. Пока возила 80-летнего мужа на колясочке к кромке бассейна, поправляя пакетики и трубочки для его миллионерского мочеиспускания, так вот все глазела на стройного внука и краснела даже. А огромную миллионерскую виллу называла "хаузом".

Тогда еще Фрима, жена Лехина, была жива, правда, ходила уже с трудом.

Может, поэтому он тогда быстро назад вернулся. Через три дня. На удивление своей Фримы мрачно ответил: "А че в этой Зеландии делать? Зашел в ЦУМ-ГУМ, и обратно." А Шлемке, на его трепетный вопрос: "Эйх хаЯ?" (как было?), он ответил коротко, но вежливо: "Купались два буЯ!"

Из чего Шлемка понял, что ему даже привета не передали. Потому и вздохнул.

Вообще надо сказать, что понимали они друг друга с полуслова, хотя худой, чернявый и шустрый Шлемка говорил на иврите, а дядя Леха, большой и спокойный, больше молчал или бурчал, но только по-русски, добродушно. Не знаю, кому как, а мне нравятся большие, спокойные люди. Они зачастую бывают добрее других. Наверное, избыток силы здесь притом.

Ну, пару слов на иврите он, конечно, знал, зато Шлемка и по-русски и по-матерному продвинулся сильно. Больше по-матерному, конечно. Гаражик их был маленький, затерявшийся в хайфской промзоне. Но "русские" клиенты его быстро просекли за дешевизну и не давали им простоя.

Обычно, работая, старик пел. Пел громко, искренне, умело вставляя матюги.

Шумел камыш, ядреннамышь,

А ночка темная, бля-бля.

Итак, в тот предсубботний вечер дядя Леха, оставшись один, протирал тряпочкой натруженные инструменты и пел в голос, даже что-то про Стеньку Разина и про плавучую княжну.

Когда он пел громко, кошка Тоська билась башкой о деревянный табурет. Она прекращала свои истерики только когда ее хозяин говорил: "ча-ча-ча" и принималась нервно себя облизывать.

Он, бывало, еще и молился по-своему, что-то бурча и крутя своей седой крепкой головой. В конце молитвы он вместо "Аминь" тоже говорил: "ча-ча-ча!". Тоська и тут успокаивалась.

Но тут вдруг она напружинилась, зашипела и запрыгнула со скоростью молнии на самую верхнюю полку. Старику показалось, что Тоська грязно выругалась.

В полузакрытые ворота гаража, громко урча, въехал роскошный черный лоснящийся "Лексус".

Дверь авто медленно раскрылась и, коряво раскачиваясь, из нее вылез небольшой старый японец.

Дядя Леха замахал руками и, жестикулируя, сказал: "ло", "найн", "нет работа","шабаш".

Япошка расстроился, начал просить типа: "плиз", "бевакаша", битте", еще как-то.

Но дядя Леха жестами неумолимо показал ему от ворот-поворот и отвернулся. И правильно сделал, я вам скажу. Вот-вот шабат, а в шабат даже воры не воруют. Говорят - не к добру.

Япоша горестно вздохнул и произнес: " Бля-я!"

Дядя Леха резко повернул к нему голову и обалдело спросил: "Ты по-русски говоришь?"

- О-да, немного, нафиг. - И улыбнулся.

- А что случилось-то?

- Да вот, холера, не едет.

- Нет-нет, я уже закрываюсь, здесь и работы навалом, да и склад я закрыл. Оставь тачку и на такси.

- Ну, посмотри ты ее, что ты, как конь на буксире. Мне надо один телку снимать. Без тачки нельзя!

Дядя Леха удивился славному "японскому" обороту и даже посмотрел на него с подозрением. Именно так выражался друг его детства Толька Старский, по кличке Старец. Он потом погиб на ножах, связавшись с барыгами из Москвы. Ох, поймал бы тогда Леха хоть кого из них! Ну, да ладно.

Жаль ему стало этого корявого иностранца, с двумя симметричными шишками на почти лысой башке, образующими вместе с козлиной бородкой подобие треугольника.

Он открыл капот и начал масляной тряпкой потирать свой пупок. Немая сцена набивания цены.

Он разглядывал потроха машины, хмуря брови, бормоча что-то и тыкая внутрь своей пятерней.

- Куйня?- спросил японец, нечетко произнося букву "х" и, заискивая, глядел на Леху снизу вверх.

- Куйня - вещь жидкая, - солидно произнес мастер, - в карман не положишь!

- А, в карман, в карман, я знаю. - Он засуетился и вытащил пачку зеленых денег откуда-то позади себя.

- А вот еще есть покушать. - И достал, как бы из двери "Лексуса", пару бутылок роскошной водки. Затем оттуда же большой промасленный пакет с курицей-гриль и пакет свежих овощей.

Дяде Лехе этот гусь с козлиной бородкой нравился все больше и больше, хотя воняло от него чем-то непонятным. Резковато как-то. Да и Тоська подвывала снаружи, видно, ей тоже запашец не нравился.

- Тросик сцепления у тебя полетел. Был бы, то работы здесь на пять минут, но такой надо заказывать.

Японец немедленно открыл багажник и вытащил коробочку, громко сказав: "тросик сцепления!"

Дядя Леха оторопел, открыв коробку. Там было несколько разных тросиков сцепления.

Ну, делать нечего, они подогнали машину на подъемник и работа закипела.

Пока японец крутился, сервируя стол, дядя Леха поглядывал за ним краем глаза. Шишки на японской голове увеличились, он стал больше сутулиться и ходил, подбрасывая вверх трясущиеся коленки. Но сам дядя Леха этого не замечал, и даже напротив, видел в нем больше европейца, чем азиата.

"Забавный старикокус", - подумал он, - "ему уж за семьдесят, а все на юбки косит."

Завинтив, закрепив все, что надо, слесарь опустил красавец автомобиль на землю и, потирая руки, закрякал. Почему-то разыгрался аппетит при виде такого кулинарного богатства, а тем более от двух запотевших наполовину полных граненых стаканов водки, гордо занявших фронт стола.

Японец стоя, широко улыбаясь, приглашал за стол: "Милости просим, Леха-сан, да! Голод не тетка."

- А жажда не куманек, - улыбаясь в усы, продолжил мастер, присев за стол.

Быстро выпили по первой, причем япошка даже не скривился и тут же наполнили двоечку вдогонку.

- А где ты так по нашему тренькать научился, - спросил Леха, живо метеля курицу с горчичкой.

- Да, где-где, на Курилах. Да и способный я на языки. Между прочим, Курилы наши острова.

Дядя Леха, молча метеля курицу, вытянул японцу под нос жирный кукиш.

- А что, "японису-япониское, русскаму-русскае". - При этом он зашелся то ли кашлем, то ли хохотом.

Леха, громко грызя курицу, молчал, скосил только глаз на бутыль, давая япошке знак.

Тот живенько разлил.

- А зовут-то тебя как? Небось, чио-чио-сан или сукаяма какая-нибудь?

Тут косоглазый привстал и важно произнес: "Я Виля Адский! Внебрачный внук Котовского!"

Меж тем солнышко давно закатилось за жестянки портовых сараев, а на его место выкатилась полная луна. Желтая, в дымке осевшего сизого облака, она походила на старую, всю в жиру, мятую тарелку. Стемнело; и замерла в тиши такая бурлящая днем промышленная зона.

Если бы кто увидел со стороны, то, что происходило в каптерке, пристроенной в углу закопченного двора шлемкиного гаража, то вряд ли смог позабыть картину, вселяющую ужас. Видела все происходящее только несчастная Тоська, сидевшая за створкой ворот, и тихо мяукала. Каптерку заполняла темень, и только блеск глаз бородатого старца отблескивал в бутылках, стоящих на столе. Старец стоял позади крупного дядьки и что-то нашептывал ему на ухо. А мужик, закрыв глаза, слушал его.

Дядя Леха ничего подобного не замечал. Напротив, для него вовсю горел свет, водочка, которую он давненько не жаловал, шла хорошо, вкусная еда как бы и не кончалась. Собеседник был свойский, очень разговором напоминавший балагура Тольку, единственного друга его детства.

- Ну, и кем ты здесь у нас в Израиле работаешь, - хрумкая редисочкой, спросил автослесарь.

- А, ну я этот, как бы квантовый механик, - ковыряя в носу, прогундосил японец.

- О! То-то ж я смотрю - механик! Коллега, значит? Да, механиков тут постой, но хорошие нужны. Они и в Палестинах бывают нужны. - Леха наполнил чарочки и они легко чокнулись.

- Ну, а ты? Всю жизнь телеги чинишь? Не надоело?

- Нет. Я и не умею больше ничего. В Биробиджане на заводе слесарил, а теперь вот здеся мой порт.

- Ну! - изумился старец. - Так я тоже оттуда. А ты где жил? Я на Болотной. Около кожвендиспансера.

- А я где будка сапожная стояла, помнишь? На Озерной. Рядом с кирпичным домом.

- Во дела! Их же потом обьединили, эти улицы, я слышал, сделали одну?

- Ага, Осенней назвали. Слушай, я там почти всех знал. Но вот японцев не было. Не помню.

Дядю Леху трудно было чем удивить, но сейчас он весь подался вперед, вовсю изучая соседа.

- А и не японец я. Так, прикид поменялся. Это от квантовой радиации. А зовут-то тебя как, коллега?

- Алексей. Куряков.

- Леха? Куряка? Это вы с моим младшим брательником Толькой повсюду шастали?

- Ну, дела, - сказал Леха, свинчивая пробку с новой бутылки, - так ты ж утонул в БирЕ, когда лед пошел? Да и фамилия твоя Адский, а у Тольки другая была.

- Утонул бы, лучше бы себя чувствовал, - горько вздохнул старикашка. - А фамилии у нас с Толькой разные, потому как у нас папы с ним разные. Ну, давай за встречу, Куряка.

Беседа и водочка лились легко и, что самое главное, обе не кончались.

Выпили за упокой Тольки, за 50-летие кожвендиспансера, очень важного в таежном крае заведения, за 70-летие телефонного узла, за обозный завод, где Леха начинал слесарить. Да мало ли за что.

Чуть откинувшись назад, прислонившись к перегородке, старикан закрыл глаза, отдыхая.

Но через мгновение посмотрел Лехе прямо в глаза и произнес:

- Меня Толька во сне часто посещает, расказывает, как там. Философ он стал большой.

Дядя Леха ошалело глядел на собеседника.

- Вот, говорит, когда хоронят, то все красиво, чин-чинарем. Ты как бы над ними, ну, родственниками там, соседями. В общем, летаешь. Ты все видишь, а тебя никто. Ангелы тебя под ручки держат, кружат медленно. Музычка торжественная, как по заказу. Такое уважение тебе оказывают, что хоть каждый день помирай. Как в театре все видишь. - Тут япошка прокашлялся, замолчал.

- Ну, а дальше что?- завороженно спросил Леха.

- А дальше? Что дальше, подняли тебя ангелы, значит, завели за тучку и давай тебя метелить.

- Да ну? А за что? А где же этот, ну ангел-хранитель?

- Хранитель-хренитель! Ангел–Предохранитель, - с сарказмом закашлялся рассказчик. - Так он первый и метелит. Ты ему за все свои должочки возвращаешь. Ну, с женщинами они, конечно, помягше. Так что, перед Вратами там уже чистенький. Вся шелуха, что налипла к твоей душонке, и отлетает.

- Батюшки! И это называются ангелы. Крылатые. Ведут себя хуже чертей!

- Ой, а чем это мы...кхе-кхе, они хуже ангелов? Просто у них своя работа, у чертей - своя миссия. Кстати, не менее важная. Думаешь, ангелы нас всему учат? Нет. Черти! За руль пьяным не садись, не заплывай за буйки, пользуясь любовью - занимайся презервативом! Ой, то-есть, наоборот. Не послушаешься, тут тебя черти и поджидают!

Дядя Леха глядел в пустоту, обалдевший от небесной информации. Потом перевел глаза на неясный контур собеседника, спросил: "А как же он, Толька? Он где? "

- Толька свою земную роль сыграл, вознесся, почистился и снова на Землю запущен. Только вот, кроме него, - тут япошка притих и поднял голову вверх,- никто ничего не знает. Может, он сейчас в твоей кошке сидит, а может, футболистом сделался. Новую миссию получил, сам не ведая того.

- Так это что получается, если я помру, мне ангелы репу начистят, а потом...может, я потом буду космонавтом или работать народным артистом Большого Театра?

- Очень, - япошка поднял палец вверх, - очень Большого Театра! Как Растропович.

Проглотив слюну, Леха тихо спросил: "А Растропович - это кто"?

- А,- махнув рукой, сказал внезапно ставший прозрачным япошка, - такой же, как и Алла Пугачева, только лысый. Он тоже везде тусуется. Так надо.

Леха с размаху плеснул в горло полный стакашек беленькой и уставился в пол. Но уже через минуту спросил робко: "Слушай, а Толька не рассказывал тебе о моей супруге, ее Фримой зовут? Может, встречались они там? Наверху?»

- Хе, - усмехнулся Прозрачный,- ты што думаешь, что все там наверху живут? - Он взглянул на пол, потом под стол заглянул, поморщился. - Что-то не подмЁтено у вас тут!

Леха только сейчас понял, что корявый японец говорит по-русски все лучше и лучше. Изумленно уставился на толькиного брательника. Но тот сразу заговорил.

- Да видел он ее там, видел. У нее все в порядке, ходит вся в белом, как невеста.

- И что, с кем она там? Ну, ходит с кем?

- А ни с кем. Ни с кем шуры-муры не крутит, просто ходит по полю, цветы собирает. Поет.

Тут у Лехи сжалось сердце, слезы, которых отродясь у него не было, прямо и потекли из глаз.

Он, чтобы успокоиться, прилег на лавочку в углу и закрылся рукой. Уже и рассвет принялся.

Вдруг неодолимая чья-то ладонь, как кованый обруч охватила его горло, так, что не дыхнуть, не пукнуть. Леха, ломая пальцы, пытался освободиться. Вдруг он услышал жаркий шепот близ уха.

- Отдай, отдай мне душу! Отдай, старый пес! Зачем она тебе? Ты уже свою функцию здесь выполнил. Мирку, бестию, родил, мою телегу починил. Отдай, может встретишь там свою Фримку. Отдай! Сколько тебе осталось, ведь ты ж не можешь без нее.

Тут дядя Леха вяло махнул рукой и затих. Чертяка взвыл радостно и приблизился к Лехе.

Но вдруг маленькая тень молнией мелькнула над несчастным и впилась в козлиную морду.

Раздался треск, вспышка, посыпались искры и тут же все погрузилось во тьму и затихло.

А чуть позже вдруг что-то почуявший Шлемка подьехал к гаражу и удивился, что ворота полураскрыты, свет не горит, а у ворот лежит неподвижно Тоська, застывшая, словно в прыжке. Глазки ее были почти закрыты, а шерсть вся обгорела.

Заподозрив неладное, он рванул внутрь, смотрит - пусто. Воняет серой. Заскочил в каптерку и застыл.

На столе стояли две пустые бутылки водки и один стакан. И все.

Леха лежал на самодельном диванчике, уронив одну руку, а другой сжимал воротник.

При этом счастливая улыбка застыла на губах старика, а глаза были полузакрыты.

- Леха, дядя Леха! - заорал бледный, как полотно, напарник.

Не получив никакого ответа, Шлемка подскочил к диванчику и, пригнувшись к старику, запричитал:

- Я-велли! Ху мет! Ху мет! Ма лаaсот? Л-Е-Х-А!!!(непереводимый плач Шлемы).

Тут вдруг Шлемка застыл, услышав, как непослушные губы старика сухо прошамкали: "Иди в жопу."

И обмяк тут израильтянин, и сел на пол, и сказал он :"Иди в зопу!" Холодный пот с лица он стер деревянными ладонями, встал и пошел включать свет. Влючив, он сказал Лехе: "Тоска", и мотнул головой в сторону ворот. Леха встал, покачиваясь, подошел к обгоревшей тушке и осторожно взял ее на руки, как дитя. Ничего не говоря и не оборачиваясь, он медленно пошел к морю.

Солнце уже взошло, а Леха шел ему навстречу, потом остановился. Издали он был похож на большой черный камень, вокруг которого искрился диск светила.

Он стоял и повторял: "Тоська, ну дура ты, дура!"

Но какая-то надпись на жирном пятне потемневшего от мазута песка заставила его замолчать.

Чья-то небрежная рука написала: "Если надумаешь, то позови меня. Я приду за тобой."

Леха в сердцах плюнул. Надпись тут же исчезла.

- Вот тряхомундия. Чертовщина! - подумал Леха и пошел дальше хоронить кошку.

Чертовщина. Ч. 2-я

На Святой Земле бомжей не бывает.

Похоронив худенькую, ставшую похожей на чучело, кошачью тушку, дядя Леха обернулся.

Но не на теснящиеся амбарные припортовые постройки он бросил взгляд. А просто оглянулся

назад, в ту свою жизнь, где были близкие и так безвременно оставившие его люди. Кошка

Тоська кошкой не считалась, и была последней из них. Вот так вот! Вот она точечка в ентой

жизни. Маленькая такая, малюсенькая точечка стала последней. А потому и огромной.

Оказывается, Леха держался в себе, пока жива была эта старая кошка. Тоська та была очень

настоящей кошкой. Поэтому она ненавидела гаражи и все, чем они набиты. Кроме дяди Лехи и

его гаражного напарника Шломки, Тоська не признавала ни одно живое существо за существо.

Ела она со стариком из одной тарелки, спала на шлемкином стуле в кабине. Но, как говорится,

не о такой старости она мечтала. И, конечно, помирать за гаражным забором не собиралась.

Но заметим справедливо, что Тоська погибла очень благородно и быстро. Дай Б-г каждому.

А Леха наш тут-то и оборвался. Она, кошка-то, и была, оказывается, той, последней кромкой ленточки его прошлой счастливой жизни.

Низко опустив плечи, старик медлено пошел к морю. Постояв недолго в мелкой воде, он

двинулся по раскатанному отливом песку в сторону горизонта. Вдали от берега, в синем плену

моря, виднелась белая лодочка с парусом. Хрупкий ее контур удерживал невесомое небо.

Глядя безумными глазами в абсолютно голубое небо, Леха потянулся вверх, как бы стремясь вцепиться в него. Но небо отодвигалось, улыбалось eму, и не отворачивалось.

Такое небо бывает только в южных странах. Оно не тяготит, а беззвучно приглашает приподняться, оценить его совершенство, абсолютную бесконечность и гармонию.

Наверное, там проживает Господь.

"Эй, Ихтиандр! Стой, блин! Утопнешь!"

Вслед за Лехой, размахивая руками, забежал в воду какой-то несильно молодой, крепкий человек.

"Хорош топиться, идем лучше со мной, водочки тяпнем! Завтра, слыш, топись! Эй, ты!"

Разбрызгивая загривки волн, мужчина добрался до Лехи и, тяжело дыша, снова прокричал:

"Хорош, говорю тебе, козел, топиться! Шабат, нах-й"!

Видя, что старик его не слышит, сильно немолодой мужчина взял первого за руку и повел

назад, к берегу. Дядя Леха не сопротивлялся, в силу своего временного неприсутствия в себе.

Mужик оказался чуть выпившим бомжом. Приведя "Ихтиандра" в недостроенное промышленное

здание, заваленное какими-то мешками и песком, мужик поднял голову к небесам и так, как

крыши в этом строении еще не было, то он обратился к Г-ду напрямую: "Вот, привел я, к тебе,

Господи, еще одну спасенную душу...думаю, мне положен бонус".

Сверху кто-то насмешливо хрюкнул, а бомж, кстати он был рыжий и плечистый, перекрестился

и сделал над головой жест, словно протер запотевший нимб.

Дядя Леха, постепенно приходя в себя, осмотрелся.

"Ты кто, рыжий"?

" Я? - удивился рыжий, - я ангел. Ну в смысле, aрхангел. Тут он воздел руки к несуществующей крыше

и, скромно потупив взор, пробормотал, - и очень добрый я. Взял твою душу утопшую, пожалел и

на небо притаранил. Посмотрев искоса на Леху, моргающего и смятенного, он продолжал:

- Хотя у нас тут таких самоубийцев не жалуют. Не принимают. Грешникам, сам понимаешь, место

в преисподней.

Дядя Леха, припоминая финал ночного разговора с чертовым япошкой, как бы начал прозревать.

Ощупал себя, свою ближнюю и неближнюю плоть. Плоть была покрыта грязноватой спецовкой,

насквозь мокрой. На одной из ног был черный ботинок, который противно хлюпал, если хотелось

похлюпать.

-Так я что? Потоп?! - слегка растерявшись, спросил Леха.

Он и поежился даже, глядя на "ангела". От непривычки, наверное. К ангелам он еще не привык.

Он представлял их другими. Ну, не в белых колготках и не в балетных "пачках", конечно. Но и

не такими, как этот рыжий. Плечистый, пучеглазый, в грязной майке. А небритость его морды

плавно соединялась с шерстистостью груди.

-Эй, ангел! Ты меня что, внатуре на небо уволок?! А ты душу не вытаскивал, так целиком все?!

Плечистый ангел не реагировал и, соответствуя своей миссии, просто и тихо общался взглядом с

кем-то на небесах. А точнее, с кем-то, перелезающим сверху, через стену, позади Лехи.

- Надо же! Потоп. А так вроде ничего, не больно даже!

Окончив себя пальпировать, вновьутопший поинтересовался:

- Слышь, ангел, а крылья-то твои где? Чего не носишь?

- Здесь мы дома, а в домашних условиях они нам ни к чему. Мы их складываем и сдаем...ну, куда

надо... - и, воздев опять очи вверх, спросил:- Ну, сам понимаешь.?

Дядя Леха кивнул, и, все еще рассеяно оглядываясь, спросил:

- А чего, поприличнее тучки не мог подобрать? Не мЁтенно здеся как-то? КулИ говна всякого.

- Ой-ой! Подумаешь, важный покойник прибыл! Тучка ему не нравится! Да уж, не Крижопиль

тута, извините, не подготовились.

- А я, чо из Крижопля чоли?- вытаращился Леха.

- Ну, ты даешь? Ничего не помнишь, что ли?

- Не, не помню...только вот помню, мужик, змей один, кошку мою убил, Тоську. Вчера-а-а!

Тут старик затрясся от рыданий. Колотило его минут 7-8. Плечистый ангел в это время налил

водочку в одноразовый стаканчик и вышел наружу покурить.

Леха не часто плакал, да и не любил он этого. Просто враз накатило на него все осознание

ситуации. Кошку Тоську убило, сам он ни фига не помнит- кто он, откуда. Да в добавок еще и

помер совсем. Утоп, как пидор какой-то! Да и ангел-архангел ему этот не понравился.

Не тянет он как-то на небожителя. Не тянет.

Но что поделаешь, ангелов не выбирают, наверное их там назначают как-то. Так подумал

горемычный старик и успокоился. Осмотрел еще раз окружающий его раздербай и спросил

смиренно сидящего перед ним ангела.

- А суд, ну этот...страшный, будет?

- Угу. А ты как думал? Все у нас по закону, - рыжий поднял опять к небу глаза и, благовествуя,

улыбнулся, - взяток там не берут, не положено. Так что будешь искупать свою вину до...до

полного искупления своей вины. Грешник!

- А сейчас я где? Эта КПЗ ваша?! - Тяжелая лехина длань горько качнулась слева-направо.

- А ты как думал? Везде тут порядок. Ты еще в образцовый клоповник попал. Над святой землею.

Сейчас мои помощники, младшие ангелы, придут, закусим маленько и будем оформлять.

Не успел рыжий ангел закончить, как на кромку стены, снаружи взобрались два существа и

принялись в унисон радостно возвещать:

- Базиликум, тархун, сулугуни, лаваш и две водя...

Рыжий резким жестом остановил восторги новоприбывших и смиренно произнес:

- Вот, братья мои, младшие ангелы! Хочу представить вам великого грешника, чью душу я

пытаюсь спасти накануне страшного суда. Греховно жил и греховно, через самопотопление,

умер. Спускайтесь братья на наше облачко, покормим заключе.., то есть грешника, по их

грешным земным канонам и передохнем сами.

На правах директора тучки, он пригласил широким жестом всех присутствующих подсесть

к полутораметровой деревянной бобине от кабеля, опрокинутой вроде стола.

Два притихших небритых существа, держа в руках целлофановые пакеты с названием супермаркета,

осторожно спустились со стены, как скалолазы, и, не сводя с Лехи глаз, осторожно

подошли к бобине. Один был худющий и чернявый. Другой, наоборот, припухший и лысый.

- Нехорошо, нехорошо, - осуждающе сказал чернявый.

- Очень нехорошо... даже ужасно, как-то! - подтвердил опухший.

- Ладно вам, братья мои легкокрылые, не он первый через наше бдение спасен был и не он

последний. Кстати, крылья сдали? Сдали, вижу, вижу. Иначе бы бонус мой не получили бы.

Пока товарищи ангелы рассаживались вокруг, дядя Леха украдкой пытался подглядеть, куда

это у них крылья крепятся. Но ничего, кроме обыкновенных нестиранных и мятых футболок,

он не увидел. Не было ни прорезей, ни ремней крепления пресловутых крыльев.

Конечно, вся эта святая троица, никакая была и не святая. А даже наоборот, очень грешная.

Были они и бомжами, и ворами, и комедиантами одновременно. Я должен заметить, что такими

некоторые рождаются, но только не все ими становятся. У этих все сошлось, и их становление

прошло успешно.

Святая земля тепла и уютна. И местечко нашлось для всех троих. Как они, назовем их Рыжий,

Мячик и Окурок, познакомились, я не расскажу. Но о том, как эти пацаны зарабатывали свои хлеб

и воду, я поделюсь. Ведь не зря я их назвал комедиантами. Они разыгрывали на улицах сценки

и, пока народ, вовлекался в "кидалки", тот или другой из них, ловко шмонали зрителей.

Например, Мячик, как самый из них опухший, вдруг падал и бился в конвульсиях, Рыжий

орал на всех прохожих, призывая дать воды и поднять ноги "умирающего", а тем временем

Окурок колбасился по карманам сострадальцев. Надо сказать, что все они делали очень даже

профессионально. Номера ставил Рыжий. Он еще на зоне посещал драмкружок и нахватался

там за многие годы, как народный и заслуженный артист, в одном лице.

Аплодисментов за талантливую игру он не срывал, но вот "гонорары" утешали и вдохновляли

режиссера на новые, нескучные премьеры.

Дядя Леха смотрел на обитателей пыльной тучки без страха и трепета. И даже, Г-ди спаси,

рассматривал всю троицу, как вполне ему знакомую среду обитания. Ну будто он уже не раз с

ангелами общался. Вот даже, если они ругнутся или водочки тяпнут, то Леху и не удивило бы .

Сомнения к нему еще не подкрались и потому он пытался всячески приладить паскудный

вид этих первых встречных ангелов, к своему, не очень дворянскому прошлому. Ну было бы

неверно, если вдруг ангел слесаря не вонял потом или не знал русского мата.

Тем временем Рыжий, доставая из пакетов еду и бутыли, возвещал:

- Вот, братья мои пречистые. Чтобы не передать сего грешника на Суд Праведный, голодным и

жаждущим, покормим его и нальем ему. Попробуем и мы, как бы уважая гостя, привычной ему

и незнакомой нам снеди.

Мячик мгновенно разлил водку в одноразовые стаканчики и уже хотел "взмахнуть", как Леха

задержал его руку, предостерегая праведника: -"Горькая она, в башку бьет. Простите меня!"

Мячик ошарашенно, не закрывая рта, рассматривал своих соангелов. Те тоже опешили.

- Ну, ты понял, брат, предупреждение? Выпей осторожно, прими муку очистительную, - тут же

нашелся Рыжий. - И-эх! Была-не была! Тут они все разом забулькали водицею из грешного

колодца, разом выдохнули и просветлели. Леха вслед поддержал братство, которое уже мело

и грешный сыр, и лаваши, и травку.

- А ты знаешь, беспутный, - чавкая и не переставая насыщаться, - спросил Окурок. - Ты знаешь,

почему здесь на еврейской земле по шабатам не хоронють? Не знаешь. Потому, что мы по

шабатам не работаем. Тут он оглянулся на командира летающей эскадрильи. Тот кивнул.

- Мы, ангелы, тоже имеем право на выходной день, - вмешался Мячик,- натаскаешься вас за

неделю. Крылья устают. И волосы болят... на теле. Мы ж с какой скоростью летаем!

- Точно, - облизывая пальцы, продолжил Окурок, - как пули...у виска! И заржал.

- Да уж, задал ты нам работку. Сверхурочную.- перебил его строго Рыжий. - Такой шабат

испортил!

Леха виновато опустил глаза долу. Тут Суд грядет, а тут он, мудак, утопший в грехе.

А троица продолжала куражиться. Они были не только отпетыми, но и очень "спетыми"

мошенниками. Талант их никто добровольно не спонсировал, вся труппа существовала

по принципу самоокупаемости. Наверняка у каждого из них были свои опочиваленки,

может, и комнатки-квартирки где-то. Нелепо называть жителей Святой Земли "бомжами"!

Пути их были разными. Поиск авантюр и неудержное стремление играть спаяли троицу.

Да и на фига нашим "ангелам" нужна была прописка? Прописка-воля! Соседка-удача!

Чертовщина. Часть 3-я

Верни душу...тому, кто тебе ее дал поносить.

Умение пить и не пьянеть никогда не изменяло дяде Лехе. Но вот после ночной встречи с

дьяволом, и утренней встречи с "ангелами" его малость сморило. Водочка вошла и нежно

согрела смятенную душу. Леха уснул сидя на каком-то ящике, откинувшись на мешок с песком.

А группа "ангелов", поржав над дубоватым лохом, принялись обсуждать новый "проект".

Рыжий задвинул сценарий: