Чертовщина. (окончание)

Пятница. Полдень. Нурит вела машину, направляясь домой, совершенно автоматически. То придавливала газ, то забывала это делать. Ей сзади сигналили, на мгновение включая ее внимание к дороге, сердито жестикулировали, обгоняющие водители. Трасса скоростная, здесь место только для тех, кто торопится. "Тихоходов" не уважают, теснят вправо. Лица обгоняющих, вечно спешащих идиотов. Как же вы невыносимы! Но сейчас. Все мысли занимала произошедшая сегодня встреча, опрокинувшая мир. Ее мир, такой предсказуемый. Весь он начинался с правильных подсказок матери и простирался до границ, ей дозволенных . Сотни прочитанных правильных книг достроили ориентиры и систему существования в нем. Кораблик ее судьбы, вели опытные лоцманы, люди родные и надежные, способные отвечать на все возникающие вопросы. Почти на все. Она умна, успешна в карьере и вполне обеспечена. Все в жизни сложилось. Бывший "мальчик из хорошей семьи" стал ее мужем. Как послушная дочка, она поверила матери и не стала сопротивляться его чувствам. Сегодня у них два взрослых и любимых ребенка. Ури, по-прежнему в ней души не чает. Он создал свой бизнес. Помогла ее мать и его родители. Есть небольшой дом в престижном тихом городке . В семье читают, в спальнях уютно разбросаны книги. У каждого свои книжные стеллажи,что сегодня нечасто встретишь в израильских домах. Один телевизор, стыдливо ютящийся в полутемном алькове, под лестницей на верхний этаж. Такое устройство дома, с боями, отстояла Нурит. Во-первых, это давало семье, в особенности детям, возможность обсуждать любые темы. Включая "взрослые", скрываемые от детских ушек, проблемы. A во-вторых, детям стало интересно выделяться среди сверстников "другим мнением". А в-третьих, появилась "кают-компания", куда сходились. И откуда расходились. Она следила за новыми постановками в театрах. Если Нурит казалось что-либо интересным, то она вытаскивала Ури и, если он в командировке, то друзей, на очередную премьеру. Им хватало друзей, с которыми можно и было о чем было говорить. Все катилось так, как наверное должно. По трассе. Которую ей кто-то предопределил. Путь домой сегодня был нетягостным. Он ее просто не занимал. В голове мешались мысли и, как робот, она восторженно повторяла: -Я поняла! Я наконец все поняла! Мы все едем. Мы все едем параллельно. Да! Рядом! Никогда я дура не думала, что можно стать счастливым за шаг до смерти. Когда все позади. Она глянула влево, на встречную полосу, по которой спешили разноцветные автомобили. -Вот эти спешат уже назад, туда, откуда "мы" уехали. Но "мы" же едем вперед! А "эти" думают, что "мы" едем назад. Все скользим параллельно. Была пятница. День особый в Израиле. Сразу, уже с вечера, после захода солнца, начинается суббота. Святой день, обозначенный быть днем отдыха и размышлений. По пятницам, особенно до полудня, весь люд, словно срывается. Потоки спешащих, в основе, устремляются в магазины. Надо прикупиться, ведь уже около 4-х дня все магазины закроются. И тогда кукуй. Суббота будет уже не совсем субботой. Не отдохнуть, не поразмышлять. А еще, пятница до полудня-это время исполнения всех дел, отложенных на конец недели. Приятных и не совсем. И тех, которые стали вынужденной традицией. Горько это говорить, но приходит время, когда родители стареют и уже необходим постоянный и профессиональный уход за ними. Мать почти никого не узнает. Вот уже два года она в доме престарелых, который больше напоминает солидный отель, чем "богадельню". Нурит навещает мать, пережившую в Польше все ужасы гетто и Аушвица, зачастую одна. И это не должно стать ей обузой. Так она говорила себе. Даже, если матери уже за восемьдесят и ее передвигают на коляске санитары и волонтеры. По пятницам, в полдень, можно посидеть с матерью в тени на веранде. Рассказать ей новости. Хоть та и сидит безучастно, разглядывая пол полубезумными глазами и, время от времени сжимала абсолютно седую голову руками. Свою дочь она не узнавала, принимая ее за умершую старшую сестру Хану. Как шутят польские евреи-их преследует какой-то немец. Фамилию его не помнят, но вроде его зовут Альцхаймер. Мать, будучи 20-летней девушкой, была вместе со старшей сестрой вывезена в лагерь смерти. Ее отца и двух братьев забили ножами пьяные полицаи. С тех пор у нее пропал страх. Они бы погибла от голода или в каменном бараке с "душевой". Сколько слез рвалось ввысь из черной трубы над крематорием. Последние недели "душ" работал и днем и ночью. Их спасли советские солдаты. Они были небритые, многие с обморожением. Но увидев на кого были похожи "лагерные", они не могли сдержать слёз. Израненные, обмотанные грязными бинтами, солдаты дробили сухари и вымачивая их в кипятке, давали детям и женщинам. Потом узников вывезли в Казахстан, кое-кого на Урал. Благодаря "русским", они выжили. Мать этого никогда не забывала. Помнила много песен на русском. Понимала их и любила. Нурит однажды повела ее на концерт. В Тель-Авиве выступал Хор песни и пляски имени Александрова. Из Москвы. Слезы лились у многих из глаз, когда "узники" вместе с хором пели "синий платочек", "катюшу". Нурит впервые увидела на лице своей мамы слезы. Ведь та никогда не плакала. Да и не улыбалась тоже. А тут и улыбка и слезы. Когда она поднялась на этаж, где обитала мать, то Нурит ее не нашла ни в комнате, ни в столовой. Обычно та сидела в колясочке, не желая ложиться после завтрака. И могла так просидеть в одной позе до ужина. За тем же столиком в столовой, что-то нашептывая. Пересекая столовую, Нурит подошла к стеклянной двери, ведущую на веранду, затененную декоративным навесом. Тень создавали три виноградные лозы. Хоть и, по осеннему, оголенные, но раскидистые, ухоженные. Старичкам, что оставались в столовой, включили музыку. Старое танго крадучись, также, словно лоза, тихо заполняло молчаливую поляну столовки. Нурит увидела свою мать и не узнала ее. Вообще, от увиденного через стеклянную дверь, она вошла в ступор. Рядом с дверью стоял чернявый, худенький мужчина и также, как Нурит, не решался выйти, молча наблюдая происходящее. -Эта женщина ваша мать?-нарушил молчание мужчина. -Да..., кажется она ,-неуверенно пробормотала Нурит. -Меня зовут Шлёмо, извините, что я распрашиваю вас. -Не стоит. Хотелось бы знать, что там происходит! Вы волонтер? -Вы не волнуйтесь, пожалуйста, тот мужчина, что рядом-это мой бывший тесть. Он русский. -Ну и что, что он русский? Ничего не понимаю! -Просто он принимает вашу мать за свою покойную жену. Ее зовут Фрима? -Да..ее зовут Фрима. Но что ему? Почему он схватил ее руки и не отпускает? -Да поймите, он же совсем одинок. А после того, как его избили бандиты, он и память потерял. Никого не узнает, даже меня. Мы и проработали вместе 5 лет. А его дочь"бляд". Последнее Шлемка сказал по-русски, отчего Нурит вообще на него странно посмотрела . Она решительно открыла дверь и направилась к "парочке", сидящих на своих колясочках. Причем, лицом друг к другу, колесо к колесу. Пожилой мужчина, в бинтах и гипсовой "каске" на черепе, влюбленно повторял имя ее матери, не выпуская истонченных рук старушки из своих огромных, корявых ладоней. -Фрима, Фримочка! Ты видишь, я уже рядом стобой. Старик говорил по-русски. Его, почти невидящие глаза, слезились от счастья. Он явно был влюблён. В свой последний мираж. Тут Фрима заметила, подошедшую к ней дочь и, счастливо улыбаясь, проворковала: -Вот, Алексей, познакомьтесь! Это моя старшая сестра Ханна. И, уже обращаясь к дочери, сказала:-"Ханна, это Алексей. Он русский солдат. Он пришел освободить нас. Смотри какой он израненный. И какой красивый! Мы все время вместе." Нурит кивнула, еле сдержав слезы. -"Смотри, Ханна, он не верит, что у нас у всех есть номера, -уморительно хихикнула старушка. Покажи, покажи ему, что и у тебя на руке есть наколка! Какой же он смешной." Слезы потекли градом из глаз Нурит. Она смотрела то на мать, то на пожилого мужчину, судя по всему, не понимающего ни слова, сказанного матерью на идише. "Возьми себя в руки! Сейчас же! Не реви!"-пронеслось в голове Нурит-"Кто он? Что за чертовщина! Это нелепость! Какая любовь?! Они даже не различают себя в зеркале. Да и не мог он в 44-м году освобождать Польшу. Тогда ему бы было от силы лет десять". -"Ханна, пойди принеси ремень нашего папы. Принеси, я хочу подарить его Лешику. Не могу смотреть, когда у мужчины нет ремня. Ну что ты смотришь? Он же ему нужен!" У Нурит звенело в голове. Она стояла и , как дурочка, улыбалась. Какой-то театр бреда, где она и зритель и актер. Неизвестен сценарий. Какой-то гениальный режиссер, экспериментируя, вывел ее на сцену, где она должна сыграть тяжелейшую роль, без суфлёра и гримма. В полном неведении о том, кто здесь настоящий-она или эти двое. Освещенная сцена вся усыпана опавшими с виноградными листьями. А над нею, крепко сцепившись, застыли три виноградные лозы. В тишине чуть слышно старое танго. Ветерок донес волшебные звуки старой мелодии любви до стариков. Они прислушались. Руки их вновь сплелись. Нурит отошла вглубь сцены, в полумрак. Свет пожелал высветить лишь пятно авансцены. Там, словно в танце, соединились двое. Рука к руке. Они встали с колясочек и сделали первые па. Кто сказал, что миражи не приносят счастье? Кто сказал, что нельзя мчаться в прошлое за счастьем? Вперед. Назад. По встречной!