Опасные гастроли - 1

С самого утра этот день не предвещал ничего хорошего, хотя бы потому, что выдался необычайно пасмурным для Ялты в середине июля. Ну, сей каприз природы ещё можно было как-то пережить, если бы не тот факт, что в этот самый день у нас был запланирован выездной концерт на открытой площадке парка культуры не то Алупки, не то Алушты (время стёрло эту деталь из моей памяти навеки). В такую, как я уже заметил, мерзкую погоду деваться особенно было некуда, и в связи с ограниченным полем деятельности, чтобы как то убить время, я решился, наконец, дерзнуть и признаться нашей новой танцовщице, выпускнице хореографического училища, с фигурой изящной и хрупкой как фарфоровая статуэтка, Алёне в... ну, для начала, в моём к ней неравнодушии. Глубоко вздохнув, чтобы обуздать либидо, стучусь в дверь её номера. Моя обольстительная улыбка Казановы резко трансформируется в отчаянную скорбь Квазимоды, когда дверь мне отворяет наш звукооператор и псевдо-интеллектуал Славик, по прозвищу Зигмунд, окрещенный так кем-то за его, по его личному убеждению, глубокие познания в теории подсознания. «Гм…, это уже не в первый раз он перебегает мне путь. Небось, пудрит её фарфоровые мозги толкованием сновидений, - подумал я. - Ничего, скоро она его раскусит, если, конечно, не законченная статуэтка». К его присутствию я не был готов. Недооценил. Что ж, блеснём искусством импровизации. Беру себя в руки, и, сменив отчаянную скорбь Квазимоды на мудрую полуулыбку Лао-Цзы, спрашиваю: - Привет Зиг, а где Мила? Мила – это ветеран нашего танцевального коллектива, приютившая в своём номере новичка Алёну для прохождения своеобразного «карантина». Она доморощенный хореограф, и солистка, и «ходячая энциклопедия» в одном лице. Последнее ее качество, по моим расчетам, должно было оградить мой визит от всяческих подозрений (мало ли какая информация мне понадобилась?!). Но Зигмунда так просто не проведешь. Глубокомысленно почёсывая свою фрейдовскую бородку и щуря колючие глазки он, как бы пытаясь поглубже заглянуть в моё подсознание (бедняга и не подозревал, что, согласно Юнгу, у меня их два), отвечает: - Не знаю. Она любезно предоставила нам с Алёнушкой номер и ретировалась в неизвестном направлении. – И, ехидно улыбаясь, продолжает: – Может, я могу чем-то помочь? Брррр. Когда я слышу скрипучий тенор Зигмунда, мне так и хочется нарядить его в лохмотья и заставить петь арию Юродивого про копеечку... «Конечно, можешь! Будь любезен, стирай носки почаще. Дышать ведь нечем». Мне не хватило дерзости произнести эту фразу в присутствии Алёнушки. Проклятая воспитанность. А, плевать, всё равно произнесу. - Конечно, можешь! Будь любезен, ссс...кажи каким кремом для бритья Мила пользуется? - А-а откуда я-то могу знать? – после короткого замешательства отвечает Зигмунд. - Ну вот, как всегда, берешься за что-то и никогда не доводишь до конца! Лучшее лекарство от подобного рода стрессов – это уединиться в номере и предаться любви с моей, вот уже на протяжении многих лет, преданнейшей спутницей жизни. Раскаиваясь в неверности, возвращаюсь к себе в номер. Прижимаюсь к её безупречно гладкому, экзотически рельефному телу, на котором могу вслепую нащупать каждую родинку, каждую морщинку и, как всегда, начинаю медленно, дразня, щекотать её изящную шею, и возбуждаться от её трепетного шепота, переходящего в низкий стон. И от сознания того, что её эмоции находятся под полным моим контролем, в абсолютной зависимости от моих эмоций. Наши тела ритмично трутся друг о друга. Стоит мне ускорить движения, как она с удивительной точностью подхватывает темп и беспрекословно следует заданной мною траектории эмоций. Чем быстрее мои движения, тем громче и выше становятся её стоны. Слившись в единое тело, мы, преодолев земное притяжение и паря в невесомой экзальтации, несемся к апогею. Чувствуя, что физически не в силах более наслаждаться этим божественным актом, я резко замираю. Она разражается пронзительным криком на самой высокой ноте, какую только способна издать. Волевым усилием разжимаю, сведенные судорогой, объятия. Её обесслинное тело вздрагивает последний раз, прежде чем выскользнуть из моих обмякших рук. Я опускаюсь рядом, закуриваю сигарету и, сделав жадную затяжку, проваливаюсь в небытие. - Вставай, чувак, пора на концерт! - Орёт влетевший в комнату Фарик – мой друг, коллега – гитарист, который со дня моего прихода в коллектив, неизменно делит со мной номер в гостиницах и является соратником по борьбе с гастритом, неврозом и прочими недугами гастрольного образа жизни. – Ты опять уложил ее у меня на кровати? - Кого? – выходя из состояния, подобного нирване, спрашиваю я. - Да, бас гитару. Я однажды в темноте не замечу и сяду сверху. Что тогда? - Тогда, твоя задница, осквернившая мою любовь, будет обречена на вечное скитание по свету в поисках покоя. Бережно протерев бас гитару мягкой фланелевой тканью, кладу ее в футляр, и мы с Фариком спускаемся к автобусу. Последними в автобус, как всегда, с опозданием заходят наш худ-рук Тарлан Мамедович и солистка группы Юлия Дашдамирова (Железобетонная - в моем переводе с родного языка), получившая столь волевую фамилию, так чётко характеризующую её натуру, путём смешенного брака. Нет, не с Тарланом Мамедовичем. У того фамилия гораздо более благородная и известная в богемных кругах. «Ну вот, опять, небось, новую песню репетировали». График творческого сотрудничества этого тандема никак не синхронизируется с графиком работы нашего заслуженного коллектива. Так ведь он, Тарлан Мамедович, руководитель, ему всё дозволено. После, примерно, часовой тряски по извилистым дорогам, мы, наконец подъехали к концертной площадке, утопающего в зелени, парка культуры. Две статуи по противоположным сторонам аллеи - женщина с веслом и кто-то там еще не помню с чем ( эти шедевры сталинского пост-маразмизма, все на одно лицо)- словно жрецы, охраняли вход в святая святых – буфет. То ли мы приехали в Алупку, а наш грузовик с аппаратурой и костюмами по ошибке взял курс на Алушту, то ли наоборот, словом, выгрузившись мы тут же обнаружили отсутствие грузовика. Навстречу нам выбежал долговязый, до нельзя худющий человек. Он был так худ, что мог без проблем спрятаться за фонарным столбом. С длинными, жидкими волосами, зализанными назад, в кирпичного цвета кремплиновом костюме с чужого плеча и в пожёванной, бабочке в горошек, он был до боли похож на актёра Николая Черкасова в роли Жака Паганеля из фильма «Дети капитана Гранта». Вежливо поздоровавшись, он представился администратором Концертного зала. С профессиональной легкостью выяснив, кто тут главный, он, деловито пожав руку Тарлану Мамедовичу, распорядился: - Аппаратуру удобнее заносить с бокового входа, прямиком на сцену. - А аппаратура, собственно говоря, ещё не подъехала. – Поставленным баритоном ответил Тарлан Мамедович. - Как не подъехала? Да вы что, хлопцы, через пятьдесят минут начало концерта! Меня же из-за вас с работы уволят! «Ты бы ещё Компартию упомянул, для пущего драматизма» - подумал я. И, как бы прочтя мои мысли, он перешел на истерический крик: - А вы меня не перебивайте, я – член партии с тысяча девятьсот семьдесят первого года и не позволю со мной так обращаться! Так где же ваша профессиональная ответственность?!!! Тучи конфликта, равно как и тучи над нашими головами, стали сгущаться с катастрофической скоростью. Администратор-Паганель, теперь уже войдя в предэпилептическое состояние, выкрикивал невнятные обрывки фраз. Всё наше руководство бросилось его реанимировать: кто выражал надежду, кто призывал к профессиональной выдержке. Зигмунд, пристально глядя ему в глаза, ставил диагноз. А Юлия даже нежно поглаживала его по плечу – чего не сделаешь для спасения чести заслуженного коллектива. По всей видимости, альтернативная медицина особого эффекта на нашего пациента не произвела. Отбрыкавшись от массированной терапии, схватившись за голову и что-то бормоча, он пересёк аллею и, жаждя традиционного метода лечения, нырнул в буфет. Не сообрази вовремя водитель нашего грузовика с аппаратурой, что едет в неправильном направлении, кто знает, в какого масштаба катастрофу этот инцидент перерос бы. Ровно за полчаса до начала концерта, кто-то из наших радостно заорал: - Едет! Находясь в отчаянном цейтноте, мы все дружно ринулись помогать рабочим разгружать аппаратуру и громоздкие кофры с костюмами. На сцене творился додекофонический хаос, где каждый, заглушая другого, пытался настроить свой инструмент. Игорь – наш музыкальный руководитель, пианист и аранжировщик - обнаружил за кулисами зачехленный рояль, и, ведомый фанатической любовью к джазу, тужась и пыхтя, без чьей-либо помощи, выкатил его на сцену. Затем, встав спиной к залу, стал проверять звуковой баланс, периодически покрикивая на Зигмунда, сидящего за микшерским пультом: - Прибавь гитару! Что у тебя там вместо ушей? Убери малый барабан! В эту самую минуту на сцене возник администратор-Паганэль, вернувшийся с «курса лечения», который, судя по румянцу на впалых щеках, пошел ему на пользу. Он убедительно проревел: - А ну, все со сцены! Я запускаю зрителей! Не имея никакого желания провоцировать очередной приступ истерии, мы беспрекословно побросали всё как было и убежали переодеваться. Когда наш ведущий концерта приветствовал публику и описывал масштабы чести, которая им выпала в образе звезд отечественной эстрады такого калибра, мы, пробираясь к сцене, на ходу обсуждали репертуар, который варьировался в зависимости от интеллектуального уровня и степени подготовленности аудитории. Как эти факторы выверялись? Спросите у Игоря. Фарик в этот момент пытался присобачить бабочку. А Игорь, как всегда, выражал беспокойство, которое с годами превратилась в навязчивую идею: «Додумался ли Зигмунд приставить микрофон к роялю?». Как только ведущий объявил выход джазового ансамбля солистов, то есть нас, с которого обычно начиналось первое отделение, мы бодрой трусцой выбежали из-за кулис, каждый по направлению к своему инструменту. Кроме Игоря, который, отдавая дань Дюку Эллингтону, ринулся к краю сцены, встал спиной к зрителям и, одновременно взмахивая рукой и щёлкая пальцами, задал нам темп. Затем, удовлетворённый синхронным вступлением, он всё той же бодрой трусцой побежал в сторону рояля, чтобы внести свою лепту в исполнение виртуозного произведения. Вот тут-то начался настоящий джаз. Сев за рояль Игорь дёрнул крышку клавиатуры. Дёрнул второй раз. Когда он нервозно дёрнул её в третий раз, мы все уже знали, что рояль заперт. Анализируя ситуацию постфактум, мы единодушно сошлись на том что, Игорь, вобщем-то выбрал единственно правильный выход из положения. А именно... Наклонившись своей могучей грудью к крышке рояля, обращенного клавиатурой вглубь сцены, он стал водить по ней пальцами, имитируя игру. Затем, подал знак Адику – синтезаторщику, чтобы тот для пущей правдоподобности переключился на рояльный звук и исполнял его, Игоря, партию. Понимая, что этот хитрый манёвр являлся временным решением проблемы, он лихорадочно обдумывал следующий ход. И вот, когда мы, невероятными усилиями сдерживая смех, добрались до середины произведения, там где должен был грянуть сверх скоростной унисон, Игорь крикнул барабанщику Вагифу: - Играй соло! - А сам, воспользовавшись тем, что свет прожекторов был сосредоточен на ударных, ускользнул в темноту кулис на поиски ключа. При всём моём уважении к мастерству Вагифа, добровольно такого долгого соло я бы не выдержал даже в исполнении самого Билли Кoбeма. Каково же было бедным неподготовленным зрителям пришедшим послушать мирную советскую эстраду?! Паганеэля Игорь отыскал всё в том же буфете за очередным «курсом лечения». Благо, тот ещё был в состоянии двигаться. Осознавая критичность ситуации, он прервал «терапию» и вместе с Игорем, спотыкаясь, помчался назад на площадку. Порывшись в пыльных ящиках письменного стола, Паганэль победоносно извлёк и вручил Игорю драгоценный ключик. Так же, под покровом полумрака Игорь вернулся к роялю и благополучно отпер крышку. Даже его возвращение не могло уже стереть великомученическую гримасу с лица Вагифа. Мужественно превозмогая судорогу, которая последние пять минут сводила всё его тело и особенно руки, Вагиф, матюкнувшись себе под нос, изо всех сил ударил по акцентовой тарелке, что на нашем секретном музыкальном языке означало конец соло барабанов, а вместе с ним и зрительской агонии, и начало сверх скоростного унисона, который благополучно вывел публику из комы. Если вы думаете, что этот эпизод является кульминацией моей истории, то глубочайше ошибаетесь. Финальный аккорд нашего произведения грянул одновременно, а, пользуясь музыльной терминологией – синхронно, с громом, за которым, не медля, последовали молния и проливной дождь. Мы бросились спасать инструменты. В зале стали вырастать, как грибы после дождя, зонтики. У подножия сцены Зигмунд с промокшей бородкой и целлофановым мешком на голове, защищавшим укладку волос (ну точно, Юродивый), спасая микшерский пульт, натягивал на него клеёнку. Народ покидал зал. В эту минуту на сцене вновь появился насквозь промокший Паганель. Безрассудно рискуя отрезветь от количества выливаемых на него осадков, но движимый должностной ответственностью, он подошёл к микрофону, и не вяжущим лыка языком, произнес: - Тавар-рищчи! Сегодняшний концэрт переносится на завтра пять вечера! Мил-лсти просим! Я лично буду всех пропускать... согласно купленным билетам! И, не в силах более сопротивляться гравитации, Паганель наклонил голову вперед, ткнулся губами в намокший микрофон и получил страстный поцелуй в двести двадцать вольт. Тело его конвульсивно задергалось, как у персонажа мафиозного фильма, в которого выпускают автоматную очередь. Зигмунд, сообразив, что Паганеля закоротило, быстро отреагировал и отключил подачу напряжения к пульту. Тело Паганеля безжизненно рухнуло на мокрый настил «концертного зала». Дежавю. Вновь все бросились реанимировать Пaганеля: кто-то похлопывал его по впалым щекам, кто-то орал: «Звоните в скорую!», Зигмунд пытался нащупать пульс. А, судя по жалостливому выражению Юлиного лица, лишь присутствие Тарлана Мамедовича удерживало её от немедленного оказания медицинской помощи пострадавшему в виде искусственного дыхания. На следующий день за два с половиной часа до начала концерта наш автобус подкатил к концертной площадке одновременно, а, пользуясь музыкальной терминологией – синхронно, с грузовиком, вёзшим на своём борту ценный груз - аппаратуру и костюмы. Из буфета, что напротив, нам на встречу вышел розовощекий улыбающийся Паганель. Стояла ясная, солнечная погода.