Кочевая жизнь какаду по имени Жако. Гл.18.

Глава 18. С балкона на балкон. Я уж думал, что после сообщения об отъезде Вики Марик прекратит посиделки на балконе. Не то, чтобы они мне не нравились, но меня удручал печальный вид Марика. Ан нет. Посиделки продолжились, но посиделками их уже и назвать было нельзя, они превратились в постоялки. Вместо грустных глаз Марика я теперь видел только его попу, не выражавшую ничего, спина изгибалась над перилами, а голова заглядывала на соседский балкон. Судя по всему, на соседском балконе у него появился новый интерес. Хихиканье, доносившемуся оттуда, намекало, что ему и новому интересу было совсем не скучно и не грустно. Еще через неделю или около того, Марик исхитрился разобрать пластиковую перегородку между балконами и они стали болтать, не перегибаясь над перилами. И мне стало веселее. Я не слушал их болтовню. Я с интересом следил за Хумусом. Эта сволочь жрала непрерывно. Как то Марик, (и это друг называется!), дал ему пригоршню МОИХ фисташек. И эта бесхвостая крыска сожрала их за две секунды, и растолстела мгновенно, но почему-то только в щеках. Я аж заорал от возмущения. Марик улыбнулся и сказал мне: -Во, видал, Жако. Все запихал в защечные мешки. Я ничего не понял, и Марик принялся рассказывать мне про устройство этих хомяков. Оказывается, они не только жрут все подряд, но то, что не могут сожрать, запихивают себе в рот, а доедают уж потом. Я заинтересовался идеей и попробовал пару орешков подержать в клюве, не глотая их. Хрена с два, как любит говорить Марикин папа, я их тут же съел. Сама мысль, что что-то лежит в клюве, а я это не ем, вызывала у меня внутренний протест. И независимо от своей воли, я начал крошить и глотать орешки. После этого эксперимента я стал относиться к хомякам со значительной долей уважением. Какой же силой воли надо обладать, чтобы набить рот едой и ничего не съесть... А потом Марик вдруг стал исчезать вечерами. Родители вполголоса переговаривались, но старались говорить так, чтобы мне не было слышно. Я изнемогал от любопытства, но не мог ничего поделать, и мне оставалось только возмущенно свистеть. И вдруг в один из вечеров я увидел как Марик, довольно потягиваясь, в одних трусах, появился в дверях соседнего балкона. Я уж собирался высказаться по этому поводу, но Марик поднес указательный палец к губам, прося у меня молчания. Лицо у него было чрезвычайно довольное. Пока я раздумывал, как себя вести, у него из-за спины появилась соседка и прижалась своим попугаичьим носом к его плечу. Одета она тоже была весьма легко. Скажем прямо, кроме разноцветных, стоящих дыбом волос над нашим фамильным носом, больше ничего на ней не наблюдалось. Марик испуганно шикнул и загнал ее в комнату, опасливо покосившись на дверь балкона, ведущего в нашу квартиру. Ничего не подозревающие родители смотрели телевизор. Через несколько дней Марик усадил родителей за стол, и сказал, что хочет поговорить о серьезных вещах. Я навострил уши, но этот тип подозрительно покосился на меня и закрыл дверь на балкон. Ах, так, меня отсекают от семьи и лишают права голоса? И я начал орать изо всех сил. Вдруг с соседского балкона донесся женский голос: -Жако, там серьезный разговор, не мешай им. Меня тоже очень интересует, о чем они говорят, но ты хоть их там видишь, а я вообще в неизвестности. Я перестал орать и стал смотреть немое кино. Марик стоял и что-то говорил, размахивая руками. Через пару фраз его мама схватилась за сердце и ткнула пальцем в стену. Марик кивнул. Мама схватила со стола блюдечко и стала им обмахиваться, откинувшись на стуле и задрав голову. Отец полез в затылок одной рукой, ему этого показалось мало, и он полез туда второй. Марик стоял и молчал. Начесавшись вдоволь, отец что-то сказал, обращаясь больше к матери. Марик пожал плечами, а мать бумкнув блюдечко на стол, покраснела еще больше и принялась кричать. До меня стали доноситься отдельные слова - " крыса", "черти кто", "разноцветные волосы", "ее родители". Отец пытался что-то вставить в ее монолог, но на него махали рукой и, похоже, рычали. Но я видел, что он постепенно закипает. Марик безмятежно рассматривал трещину на стене. Потом взорвался отец, шарахнул кулаком по столу, и мать застыла с открытым ртом. Теперь орал он, но не на Марика, а на мать. Мать из красной стала пятнистой, но уже молчала. "Какого хрена", "сама сватала", "стервы-дочери" – это все что я смог услышать. Потом он замолк, и обращаясь уже к Марику спокойно что-то сказал, пренебрежительно махнув рукой в сторону собственной жены. Та со слезами на глазах убежала в спальню. Марик благодарно хлопнул отца по плечу, тот усмехнулся и подмигнул ему, а потом Марик распахнул дверь на балкон и довольно подмигнул уже мне: -Кажись, первая Виктория, Жакошка. Я в недоумении поднял хохолок. Позвольте, позвольте, но Виктория – это та, что уехала. Причем здесь она? С соседнего балкона раздался осторожный голос: -Ты цел, Маричка? Марик вышел на балкон, просунул руку сквозь ограду, притянул к себе соседку и, прямо скажем, надолго прилип к ее губам. Я им искренне посочувствовал. Я-то знаю, как неудобно прижиматься к решетке, чтобы тебе почесали горлышко или хохолок. Но, судя по всему, им эта решетка не очень мешала. На следующий день Марик собирал вещи. Он покидал в сумку свои брюки, рубашки, и я слышал, как он гремел чем-то в ванной. Отец грустно смотрел на него, а мать, со вчерашнего вечера не расстававшаяся с рулоном туалетной бумаги, непрерывно лила слезы и сморкалась в куски бумаги, отрываемые от этого рулона. Я вдруг понял, что Марик собирается куда-то уходить. И мне стало ужасно тоскливо. Почему-то перехватило горло, и я не мог ничего сказать. Марик задумчиво оглядел комнату, вдруг хлопнул себя по лбу, вышел на балкон и посмотрел на меня. Я обиженно повернулся к нему спиной. -Эй, Жакошка, ты чего? Ты что, думаешь, я уйду и брошу тебя тут? Дурак ты, попка, дурак. А ну-ка… Тут он совершенно неожиданно для меня ухватил мою клетку, напряженно ухнул и я ничего не успев понять, оказался вместе с клеткой на соседнем балконе. Пока я очухивался от приключения, Марик которого отделяли от меня уже не только клетка, но еще и ограда балкона, улыбнулся и сказал: -С очередным новосельем, Жако. Через несколько минут и я буду тут. Я с интересом заглянул в комнату. На стенах висели картины, стоял диван и комната выглядела уютно и привычно, ну, как наш дом в Баку, а не нынешняя пустая и гулкая квартира, откуда меня только что перетащил Марик. В углу я заметил клетку Хумуса, который висел на верхних прутиках и периодически подтягивался, чтобы погрызть их. А почему он не грызет прутья, которые внизу? Мне стало интересно, и я тоже уцепился за верхнюю часть клетки лапами и стал грызть свой решетчатый потолок. Ничего особенного, прутья как прутья. Гораздо удобнее грызть их сидя на жердочке. Дурак этот Хумус. Что поделаешь, не попугайские мозги… Тут хлопнула дверь, и в квартире появился Марик. Первым дело он, конечно, стал обниматься со своим новым интересом. Потом он затащил мою клетку в комнату и сказал: -Знакомься, Жако. Это Наша Маша. Наша Маша кокетливо оттянула свои кружавчики на шортиках и торжественно присела в книксене. -Приятно вновь познакомиться, адон Жако. Я, ощущая важность момента, степенно сказал: -Шалом, шалом! Они захохотали и вновь перепутались руками, ногами и губами. Хумус перестал грызть клетку и пошел жрать морковку. Я, продолжая оглядывать новое окружение, увидел, что стол накрыт, на нем стоят какие-то бутылки, что-то лежит непонятное, белое и воздушное, и главное стоит вазочка с орешками. И мне показалось, что там лежат орешки кешью. Должен заметить, что в последнее время я открыл их для себя, влюбился до глубины души, но… Марик виновато сказал, что они пока еще дороговаты для нас, и он может себе позволить покупать их для меня только по праздникам. Что поделаешь, фисташки тоже очень вкусны. А праздники, по слухам, здесь бывают часто. И в этот момент, когда я раздумывал, считают ли они сегодняшний день праздником и перепадет ли мне пара орешков, Наша Маша вдруг приволокла какое-то покрывало и накрыла мою клетку. Леазазель, работаи! (ивр. здесь - К чертовой матери, господа!) Вам бы понравилось, когда у вас среди приятного вечера вдруг вырубают свет и объявляют, что уже пора спать? А снаружи, за чертовым покрывалом, я слышу, они звенят бокалами, чем-то булькают и шуршат. Даю хвост на выдирание, собираются жрать мои любимые орешки кешью. И тут я, ошарашенный переездом, и обозленный до последней степени таким неприятным концом вечера, неожиданно даже для самого себя, вдруг как гаркну Марикиным голосом, но с одесским прононсом: -Халя, а дэ хорилка? И саало дэ? Слышу, булькать перестали, тогда я еще раз завопил: -Халя, а дэ хорилка? Тут они и шуршать перестали. И Наша Маша до невозможности противным голосом спрашивает, почему-то тоже с одесским выговором: - Тааак, и хто такая эта Халя? - Маш, ну откуда ж я знаю. Это ты у Жакошки, мерзавца, спроси, кого он из своих прежних хозяев вспомнил. Это он так развлекается, паразит. -Ты мне зубы не заговаривай. Была Галя? Тут с клетки сдернули покрывало, и свирепая морда Марика придвинулась ко мне: -А ну, бульонный кубик, сознавайся, чего ты тут раздор в семейную жизнь вносишь? Я приподнялся на жердочке, увидел, что они тихо и мирно собирались пить чай с тортом, который я терпеть не мог, да и рассмотрел, что в вазочке лежат только фисташки, понял, что зря поднял хипеш. Я принялся мотать головой, биться головой о решетку и жалобно причитать: -Вай, хазаин, вай... Пох емишям, калят элямишям. Вай, вай, вай... Марик не выдержал и фыркнул, Наша Маша, видевшая все это представление в первый раз, расхохоталась от души. Но потом сделала серьезное лицо и обратилась ко мне: -Ну, Жако, колись, какая такая Халя пришла тебе на ум? Я не зря всегда гордился своей находчивостью. Секунды не прошло, как я с упоением принялся насвистывать мелодию известной песенки: -Несэ Халя воду, коромысло бьеться… Но долго мне свистеть не пришлось, потому что Марик и Наша Маша, хохоча во все горло, сползли на пол. А музицировать без аудитории я не люблю.