Куда уехал цирк…

Георгий Коновалов. Куда уехал цирк… Ну, совсем как Нина Заречная: «Любите ли вы цирк, так, как люблю его я?». Не цирк, а театр? Не-а, лучше пусть будет - цирк. Вы помните «старый» цирк на Уз. Гаджибекова, а? Вечер и зажигаются огни у входа. У дверей стоят дядьки и тётки в «ливерных» костюмах. Так называл ливреи один мой знакомый. Билетики проверяют. В нашей семье здорово занимались воспитанием подрастающего поколения. Почти каждый выходной это выход – в театры, филармонию, кино не считается, и в цирк. Конечно, поход в цирк это… это… ну, честное слово не знаю с чем сравнить. Но, к большому сожалению, всегда на дневные представления, на «утренники». А жизнь-то, жизнь вечером. И всё-таки. У вас взяли билет, оторвали контроль и вы переступаете порог цирка. Первое, это особенный запах. Но, вы, прежде всего, должны совершить самое главное – посмотреть, где ваши места. У нас всегда были в первом ряду и всегда, почти, по центру. Оставляете взрослого, вас сопровождающего, в кресле, сами можете пойти и просто побродить по цирку, поглазеть. Ну, буфет он везде буфет, и ничего в нём интересного. А вот, вправо и влево от центрального входа, небольшие двери и если вы вступили в коридор за этими дверьми, то оказывались в мире цирковых запахов. Какой сложный этот запах, запах, который, как говорят, преследует всех цирковых всю жизнь. Запах конюшни, опилок, запах дикого зверя, грима, духов и одеколона и еще чего-то, что и описать трудно. И если вы, с замиранием сердца пройдёте до самого конца, то упрётесь в такую же дверь, за которой настоящий цирковой мир. И, если вам повезёт, то в приоткрытую дверь, одним глазком, можно увидеть невероятное… Начинает мигать свет, трещит звонок. Это сигнал – надо возвращаться на своё место. Возвращаюсь. Тётя волнуется. Ей же никогда не понять, что я пережил несколько минут тому. «Выходной марш», гаснет свет. В прожекторном луче человек во фраке. Инспектор манежа, а по простому «шпрехшталмейстер», о! Справа и слева молодые ребята – униформа. Всё готово. Громким голосом, в растяжку, так говорят только в цирке, он приветствует уважаемую публику, и объявляет «парад-алле». Идут богатыри – силачи, хрупкие девицы. Все блестят и переливаются. И улыбки. Рады, что я пришёл на представление, улыбаюсь в ответ. Дядечка в центре манежа довольно долго говорит о своей радости видеть всех нас вместе и каждого в отдельности на этом представлении. Парад делает поклон-реверанс и чинно, но горделиво уходят. Остаётся только шпрехшталмейстер. И начинает «шпрехать». «На ааарррееерене нашего цирка…» дальше может быть жонглер, может канатоходец. Нет канатоходцу, обычно предшествует определённый ритуал. Тогда, по арене ходит мужик и трогает стойки, пробует канат, даже качается на нём. Но, где он, где самый главный в цирке. Мы его тогда называли Чарли Чаплин. А на нашем жаргоне, на жаргоне нашего переулка Чаплик. И совсем неважно кто это был. В живую видел Карандаша, с его репризами «Как немцы на Москву наступали», «Сценка в парке» (по-моему, так она называется). Обхохочеся. Мне тогда было непонятно написание имени Карандаша на афише. Я приставал к отцу и говорил, что это неправильно и надо немедля исправить. А написано было «Каран Д*аш». Ну, совершено безграмотно, правда? «Ааантрааакт!» Свет в зале. И можно пойти погулять. Куда бы теперь? Теперь можно наверх, под самый потолок. Ничего интересного, арена только смотрится иначе. А на ней происходит некое действо. И, это смотря, на то, что в афишах было. Если львы или тигры, то греметь решётками униформа станет. Собирать вокруг арены высоченейшую, решётчатую ограду. Если, семафор под самый купол – сёстры Кох. Какие - то хитрые конструкции, значит - Кио. Ну, а если рельсы железной дороги – это дедушка Дуров со своими зверятами. Но было ещё одно – это когда в афишах было «Чемпионат мира по французской борьбе». И тогда в цирк попасть было невозможно. Правда, первые два отделения были при полупустом амфитеатре, зато к третьему отделению, цирк был переполнен, его заполняли в основном «мужики», женщин не было. На арене раскатывался борцовский ковер, униформа выметала, вычищала его. И также, шпрехшталмейстер врастяжку – «Наа каавёр пррииглашается пааррад – аалле». Идёт представление участников схваток в этот вечер. Сейчас уже и не помню имён. Кроме одного - Сали Сулейман. Когда представили этого борца, зал ответил рёвом. Был и борец, которого представили, как «Человек в маске». Попал я на этот борцовский вечер, как-то случайно, и человеком в этом окружении, тоже был случайным. Мне был непонятен этот рёв и крики. Зато потом можно было, с упоением, обо всём этом рассказывать друзьям. Но впереди было по настоящему интересно. На ковёр вышел борец, а судья объявил, что если есть желающие из зрителей, то этот борец готов с ним сразиться. Наверное, борец-то был не первого сорта. И вдруг, откуда-то сверху, спускается НАШ СОСЕД. Звали его Паша. Личность известная и очень колоритная (это я сейчас так говорю, а тогда он был кумиром многих мальчишек в крепости). Он жил, чуть выше нашего переулка, на Замковской. Высокого роста, очень крепкого телосложения, о таких говорят «здоров, как бык». Он, как люди рассказывали, от рождения плохо говорил. Речь у него была не очень внятная, а говорить ему, чтоб он услышал, надо было громче обычного. Подрабатывал, где мог. Грузил вагоны на мельнице, переносил тяжести на крытом рынке. Всегда был при деле. Ходил он, круглый год в одном и том же. Рубаха с закатанными рукавами, брюки (лучше напишу штаны), подвёрнутые и перевязанные под коленями, босой, не видел его в обуви. На голове – косынка, как сейчас «спецназовцев» показывают. Внешне напоминал великана, из английского, довоенного фильма «Багдадский вор». Очень любил устраивать представления для малышни, хотя и взрослые не чурались посмотреть. Ломал кирпичи ударом руки, возил на себе всех желающих. Пацанята, сколько есть в переулке, заберутся на плечи, шею, на голове утраиваются, да ещё на каждой руке по три - четыре человечка виснет. Так и таскает из конца в конец улицы. Коронный номер у него был. Ребята, что постарше, найдут железяку метра два с половиной – три длиной и приносят на представление. Дальше, как в цирке, только без барабанной дроби. Что нибудь мягкое на лоб, удобно укладывалась железка. Это могла быть труба, кусок арматуры или нечто похожее на это. На концах повисали, сначала по двое с каждой стороны, затем количество «повисших» увеличивалось, и повисали до тех пор, пока железка (ну, не могу найти синонима «железке») не сгибалась. Не помню, не знаю, выиграл он тогда схватку или нет, но на следующий день на Замковской был праздник, со всеми атрибутами циркового представления. И здесь сказала Шахразада: «О, великий! Уже взошло солнце, и я заканчиваю свой рассказ, но если ты захочешь узнать «О троих и цирке», то я начну свой рассказ в следующую ночь».