Война да мир.

В деревянном буде,  что скосившись, укоренился на клеверном пригоре,  мычала, как в угаре, мясистая деваха.  Жара

спеленала всю живность в округе. Плененная маревом, отдаленная деревенька спала, оглохшая от тишины. Сытый тяжеленный

шмель, раскачиваясь на медунице, шевелил крыльями и ленился взлететь. Если б не он,  да мыкание молодого

 заблудившегося бычка, что доносилось сзади, из рошковской  рощи, то казалось бы, что в мире этом ничто и не движется.

Рошки-это такая деревня, небольшая, по весне усыпаная розово-белыми бутончиками рошков. Потому и Рошки называется.

А в буде-то, на пне большом, пропильном, что служил местным пастухам столом, распласталась белыми телесами шаловливая

деваха. Ее под бедра поднимал долговязый прыщавый подросток и, сильно надвигая ее на себя, чуть не упадая, кончал.

Вот еще раз сильно вдавив ее в себя, он зарычал и закатил глаза. Деваха, закинув руки за голову, безглазо лыбилась.

Вдруг, словно очнувшись, она, вытирая со рта мокрую прядь темнорусых волос своих, выдохнула:- "Отлипни."

Затем сама оторвалась от длиннорукого оболтуса, села.

-"Ну, че лыбаешься-та, че лыбаешься! Небось, всем  Рошкам  разболтаешь, что Марьянку съимел?"

-"Не-а,"- счастливо мыкнул парняка, - "я тя давно люблю, еще с того твоего  приезда.

Просто не знал, как сказать, что обиделся- потому по морде и дал."

Марьянка чесала растертую о пень спину и улыбалась себе под руку. "Иди вот, спину разотри мне, вся в

скобяках из-за тебя!"

 Паренек послушно подступил к красивой девахе и, чуть перегнувшись через нее, начал в обе руки оглаживать ее,

 и вправду раскрасневшуюся, спину.

-"Еще в прошлый раз, когда ты к дядьку своему в Дубенское приезжала в розовой кофточке, все рошковские на тебя

 накренились. Помнишь, ты медленный с Вальком танцевала? Он рассказывал, что титьки у тебя, как свекла твердые."

Марьянка-то и этот приезд хорошо запомнит. Дядька ее пригласил погостить у них в Дубенском на лето.  Ну a  тут

деревня-деревней, для Марьянки-то, почти городской, из райцентра . Кроме танцев, что раз в неделю в клубе , куда

приходили и соседи из  Рошков, в Дубенском ну никакой  нет жизни.

 Вот и в этот раз - пришла она с дядьком на танцы, стоит гордая в стороне. Подходит к ней, раскрасавице, краснощекий

долговяз: "Потанцуем, а?"

"Не-а, я с Рошками   не танцую!"

 И тут же получила по морде. Ответила. Получила со второй руки. Подскочил ее дядек. И что тут началось!

 Дрались все. Дрались три дня.. Ну с перерывами, конечно. Бились  сильно, но до первой крови, по правилам.

Лежачих не добивали. Ну пинали пару раз, но чисто по-соседски.

  Ночью спать расползались, предварительно обозначив время и место следуюшей встречи. Дрались обычно за

 сельмагом или на  площади перед клубом, в зависимости от количества участников.
Потому как, если бы дрались меж домами, то заборов бы посносили! Вот и сейчас, бабы уж полчаса как пытались

развести драчунов. Бабы пристойно визжали, мужики пристойно матерились и то сходились, то расходились.

Пока не появилась Марьянка. Подойдя к обидчику, шепнула ему на ухо: "Завтра в полдень в буде буду."

Драка, без всякого объявления перемирия, прекратилась. Как дрались молча, выкрашивая зубы, так и расходились молча.

- "Ну, а счас титьки-то как, твердые?" - игриво спросила она.

Мальчонка, обхватив колокольчики  ее сосков, начал разминать их меж пальцами.

-"Пружинчатые, долгие,"-раззявился в улыбке юнец и запрокинул голову.

Меж тем, полунабухший член его, опять начал наливаться, распрямляться, и вот уже, скользнув по ее подбородку и

щеке, остановился у виска. Нежно взяв его в руки, она произнесла:

 "Я на свирелях не играю."

 И, отпихнув парня , оперлась руками о пень, выставив ему свой прекрасный зад, озорно поманила:

"Давай по бычачьи? Слабо?"   Ну нет, конешно, не слабо в семнадцать-то лет.

Присев чуть и приподняв её за белые ягодицы, он вошел. Теперь, на полусогнутых ногах, обхватив ее талию руками,

он еще больше походил на кузнечика. Марьянка, озорно наблюдая за мальчишкой, выписывала задом восьмерки, зная

что мужики так быстрее кончают. Вот и сейчас, замерев и сдавливая ее попку, мальчонка уже высвообождал медленно

свой, все еще подрагивающий  распалённый   член.

Марьянка, распрямившись, начала одеваться. "Вы все, рошки,-  примитивные. Неужто вы здесь семсот лет живёте?

 Семь дворов, восемь коров?  Ехай к нам, в центр."

  - "Уехать можно," - отвернувшись, тихо сказал паренёк и начал одеваться.

 - "Ну, вроде,  это ж родина. Душевно тут, по-людьски".

 -"Значит, родина твоя -  деревня Рошки?   В деревне есть центр . А ты живёшь на её окраине?

Значит и родина твоя- это окраина деревни Рошки?   Родина, она везде, дурак!"

Деваха, разочаровавшись, отпихнула его. Сняв с шеи белый платок, она вытерла им промежность, высморкалась в

него и покатилась вниз, по косогору, сверкая белыми ляжками и, размахивая  платком, этим свидетелем греха

 и маленьким символом перемирия.

Maлец наблюдал за красой своей желанной, пока она еще виднелась в прогалинах  меж холмами,   понимая, что она

уже и  позабыла его. Умиротворенно вздохнул и сказал сам себе мудрость большую:

-"Вот так, эти  бабы.   Иссорют  нас мужиков, а потом  на себе мирют"!