Предисловие переводчика

Это предисловие, которое по ряду причин не вошло в книгу Тувьи Фридмана "Охотник на нацистов", но которое я считаю необходимым опубликовать... Тувья Фридман, Тувья Фридман… Что я знал о Вас, до приезда в Израиль –НИЧЕГО! И что я узнал о Вас, приехав сюда, и вживаясь в израильскую жизнь и вчитываясь в русскоязычную прессу – тоже НИЧЕГО… Так уж получилось, так уж свела судьба, что мы встретились с Вами совершенно случайно. Кто-то сказал моей жене, что есть старичок, которому нужна какая-то помощь по дому. В те суровые для вновь приехавших времена, мы хватались за любую работу, и она ухватилась за это предложение. И никто не мог предположить, что это случайное предложение работы перерастет в такое долгое переплетение судеб. Вот пишу "вы" и ощущаю некоторый внутренний дискомфорт. Ну, во-первых, на иврите, на котором мы говорим, мы все на "ты". А во-вторых, еще по одной причине, о которой я скажу чуть позже. Посему, не буду кривить душой и перейду на "ты". Мы частенько встречаемся, с Тобой, уважаемый Тувья Фридман, выпиваем по рюмочке коньяку и говорим ни о чем. Ты приходишь в наш дом по праздникам, как близкий человек в семье, как дядюшка, что ли. И опять мы говорим ни о чем, желая друг другу счастья и процветания. Да, я прекрасно знаю, что Ты всю жизнь посвятил розыску нацистских преступников. Я всегда очень неохотно захожу в Твой офис, и, оглядывая сотни папок с документами, не могу отделаться от ощущения, что тут постоянно слышен плач и стон миллионов душ, от многих из которых и остались-то только несколько строк в этих папках. Я с детства знал, что мой прадед погиб в Николаеве, то ли расстрелянный, то ли раздавленный танками в пригородных рвах. И эта картина навсегда засела в моем сознании. Но было и еще одно незабываемое ощущение. Я, пятнадцатилетний пацан, и мои родители, приехали в пригород Вильнюса, Панеряй. Комфортабельный автобус зафырчал, и уехал прочь. Никто больше не вышел, и мы, втроем, пошли к музею. Пару дней назад родители рассказали мне, что в годы войны здесь были уничтожены тысячи литовских евреев. У нас нет литовских корней, вся моя родня погибла на Украине. Но я знал, куда мы идем. Мирное асфальтированное шоссе, полная тишина спокойного литовского лета, когда солнце выдавливает сладкий хвойный аромат из развесистых лап сосен, пахнет травой и какими-то луговыми цветами. Мы идем по дороге к музею, а я смотрю по сторонам и знаю, что в этих рвах, кое-где раскопанных в послевоенные годы, а в большинстве своем оставшихся нетронутыми, покоятся тысячи останков моих соплеменников. Тепло, солнечно, тишина. А я слышу не шорох наших шагов, а шарканье тысяч и тысяч ног, идущих в свой последний путь. Я слышу клацание оружия и лай собак, плач детей, слезное, успокаивающее бормотание матерей, скрежет зубов отцов, ничего не могущих изменить в этой ситуации и неясные слова молитв, которых я никогда и не слышал, сын беспартийных, внук коммунистов, отлученный от религии и веры. Наверное, я был очень впечатлительным ребенком, но тогда, в 1969 году, я прошел весь смертный путь малой части моего народа, и эта дорога навсегда осталась в моей крови и мыслях. Я прошел его… Нет, наверное правильнее будет сказать, без всяких преувеличений, я пережил его, этот страшный путь, и вынырнув из своих ощущений, и осознав себя в какой-то момент не смертником, а просто оставшимся в живых баловнем судьбы, с трепетом вошел в малюсенький музей, то ли в комнату, то ли в две. Он не потряс меня, честно сказать. Мои фантазии и эмоции были гораздо страшнее. Но он был первым в моей жизни музеем, посвященным именно евреям, погибшим от рук фашистов. Там не было ничего особенного. Висели фотографии, лежали какие-то откопанные в этих страшных рвах вещи, и была книга отзывов. Так много времени утекло с тех пор, как многое я забыл, но эту книгу я помню. В той книге были отзывы и на русском, и на литовском, и на идише, которого никто из нас не знал. Все они, доступные нашему пониманию, рвали душу. Но, почему-то, лишь один из них навсегда остался в моей памяти: "…а если это случится сейчас, что есть у тебя? Нож, отвертка, самбо? И все???" И когда я впервые попал в помещение Твоего Института документации преступлений нацистов, уважаемый Тувья Фридман, непонятным образом свернулось время и пространство, и во взрослом сорокалетнем мужике очень ярко воскресли воспоминания пятнадцатилетнего юнца. И для меня они слились воедино, тот музей и Твое монументально собрание документов. Но все эти документы, развешанные по стенам страшные, хотя и давно знакомые фотографии как-то постепенно стали привычными… А потом Ты как-то попросил перевести десяток страниц Твоей книги на русский. Я, тогда еще не впавший в ересь собственного сочинительства, просто заинтересовался и перевел их. И когда Ты мне заплатил за работу, я оказался в в весьма непростом положении. Я был не настолько богат, чтобы отказаться от свалившегося на меня случайного заработка, а с другой стороны, я уже немного узнал о Тебе, о Твоей фанатичной преданности своему делу, о том, чем Ты занимался всю жизнь. Но, переводя эти страницы, я открыл для себя неизвестные мне страницы истории. Да, я когда-то и что-то я слышал о Эйхмане. Но для меня это была совершенно неясная фигура, нечто вроде сконцентрированного зла. И только столкнувшись с Твоей книгой, я осознал масштабы этого чудовища. И когда Ты, несколько месяцев назад, предложил мне перевести на русский Твою автобиографию, я, не задумываясь, согласился, совершенно не представляя себе всей тяжести взятых на себя обязательств. Я не знал, что чуть ли не кровью своего сердца, находясь в Твоей коже, буду проживать и описывать мирную польскую увертюру войны, и ужасы гетто, и потерю родных. Да, Твоих, Тувья Фридман, но ставших и моими…И пройду вместе с Тобой и лагеря, и голод, и потерю друзей, и холод побега. И не знал, что долгие месяцы, не смогу ничего читать, влекомый к Твоей книге, которую я переводил. И вырвавшись, вместе с Тобой в послевоенную Вену, с облегчением вздохну. И опять помчусь по замкнутому кругу поиска Адольфа Эйхмана, величайшего в истории массового убийцы еврейского народа. И буду, забыв о времени и об отдыхе, описывать захватывающие этапы поиска этого мерзавца. И это именно та причина, по которой я, при всем моем уважении к Тебе, Тувья Фридман, не могу уже обращатся к Тебе на "вы". Уж очень долго я находился в Твоей шкуре. Спасибо Тебе, Тувья Фридман, охотник на нацистов, вытащивщий на людской суд более тысячи нацистских преступников и приложивший немало сил для поимки Адольфа Эйхмана, за то, что Ты открыл мне так много в истории и Холокоста, и Израиля, и в своей, ох, какой непростой жизни.