Николай Хатунцев.

Прощальный триптих В.К. От первой втречи – давней, довоенной В тогдашнем Губернаторском саду, Перебирая даты сокровенно, Сквозь память сердца горестно бреду. Предчувствие давно уже возникло – Так диктовал событий общий ход, Что в завершенье бедственного цикла И этот день когда-нибудь придет. Жизнь утекла почти одномоментно. Гляжу назад, как в темное окно. Мы жили параллельно-конгруэнтно, Но в чем-то важном были заодно. Нас сызмальства с тобой связало Слово. Сначала были «викины слова», Потом рифмованные, вновь и снова, И эта блажь в нас до сих пор жива. Второе, что нас сплачивало – книги. В них было всё: вторженье марсиан, Любовь, обман, коварные интриги, Пираты, замки,каравеллы, бриги, Паденья в пропасть и блаженства миги – Воображали мы, глотая книги, На мир смотря сквозь розовый туман. Да, книги помогали – и не плохо – Прожить сто жизней сразу за других, И то, что нам недодала эпоха, Мы сплошь да рядом находили в них. Теперь они уехали. Старея, Шептаться будут в сумерках они В каком-нибудь далеком Монтерее О том, что канули златые дни, Когда ряды их множились на полках, Блистали горделиво корешки. А здесь они не к месту и без толку. И станут книги чахнуть от тоски. Да, повернулось жизненное действо, И лишь в одном сегодня мы равны: И сочинительство, и книгочейство И здесь, и там смешны и ненужны. Мы понимали: зреют перемены, И все ж пришел негаданно тот час, Когда обрушились слепые стены И новый мир надвинулся на нас. Не нам судить, он хуже или лучше. Не нам в нем жить (огрызок дней не в счет). Что проку проклинать тот частный случай, Который нас до срока разведет? Ты в детстве где-то прочитал у Ницше, Что жизнь – борьба за счастье и т.п., Но сам предпочитал, укрывшись в нише, Не суетиться попусту в толпе. Чинов и званий всяческих достоин, Ты в общем-то не домогался их, В душе скрывая – так уж был устроен – И всплески чувств, и жар стихов своих. Увы, стихи из памяти сотрутся, Как сами мы сотремся в свой черед В эпоху войн, разборок, революций, Когда вчерашний день уже не в счет. От бытия привычно-обжитого Эпоха отрезала по куску, Но если рушится сама основа, Кому тогда повем свою тоску? Кому я протяну с надеждой руку, Кому я кликну телефонный клич? Судьба-ананка выдала разлуку, Такую, что предела не достичь. Мне не доплыть до берега другого – Иссякли силы, и маяк погас, И даже то, что нас связало, - Слово, Оно и то бессильно в этот раз. 2. Вот и рушится мощный оплот. Что стоял, как утес над волнами. Мы вздыхаем: «И это пройдет», Но пока что проходим мы сами. Если рвется последняя нить, Если яростен лик небосклона, Что нам проку не к месту твердить Эту мудрость царя Соломона? Слишком жесткий нам выпал расклад, Слишком круто эпоха пинала – Как придется, порой невпопад, Но похоже в конце доконала. Ведь и сдавши былое на слом, Нам не вычеркнуть годы из списка. Есть ли точка на шаре земном Отдаленнее, чем Сан Франциско? Сразу даже не сыщешь ответ: Остров Пасхи? Сидней? Вальпарайсо? Ну, а может, ответа и нет, Так что в общем не слишком старайся. Что поделать? Ропщи не ропщи – Обживают знакомцы планету, Будто их из гигантской пращи Расшвыряло по белому свету. ... Пошатнулся могучий утес, Погружается в море громада. Нет ни слов, ни объятий, ни слез. Расстаемся. Кому это надо? 3. А может быть, все к лучшему. А может, Ты оторвавшись от былых корней, Увидишь, что иной финал возможен, Забыв никчемность наших общих дней. И прежней жизни выветрится запах, И кислый вкус её, и рабский плен, И ты уйдешь туда – на Дальний Запад, О чем сказал когда-то Толкиен. На Заокраинный. Где свежим утром Встают в искристых россыпях холмы, Где все бессмертны, молоды и мудры, Где всё сбылось, о чем мечтали мы. Где нет грызни за нефтяные шельфы, Жестоких войн, предательских интриг, Там, где живут улыбчивые эльфы, Которым вечность, как единый миг. Где все живое мыслит планетарно, Проникнуто флюидами добра, И выситчя над миром Монетарма – Сияющая белая гора. О, если б так! О, только б не иначе! Ты обретешь там благо и покой, Лишь я, припомнив всё, порой заплачу Над невпопад сложившейся строкой. Тебя же примут сказочные кущи, Прохладные, как взмах незримых крыл, Чтоб двадцать первый век – для нас грядущий – Навечно с этой жизнью примирил. Октябрь-ноябрь 1998 год.