Давняя история

Мальчик сидел на скамейке и скучал. Книга, которую он взял с собой в парк, была дочитана. Кончилась она как-то непредвидено быстро. Что поделаешь, все кончается: и хорошее, и плохое. Он уже несколько раз осторожно и тактично намекал маме, что неплохо бы пойти домой, но мама к намекaм отнеслась равнодушно и посоветовала чем-нибудь заняться. Чем? Ну, не возиться же в песочке с младшим братом?.. А, вообще, день был чудесный – у мальчика начались первые в жизни летние каникулы. Первый класс позади! Школу он невзлюбил сразу и навсегда. Там было очень скучно. Читать, писать и считать он научился давно. Читал все, что попадалось под руку, и запоминал, запоминал, запоминал... Даже пьесы Шекспира умудрился прочесть еще до школы, был потрясен тем, что стихами можно просто разговаривать, и тут же стал писать стихи. Это оказалось для него несложным занятием. В школе надо было читать по складам какие-то глупые фразы про маму и раму, а учительница не разрешала читать быстро или какие-то свои книги. За весь год он столкнулся только с двумя новыми понятиями: дисциплина и коллектив. Оба ему очень не понравились. Но... все кончается плохое и хорошее. Закончился и учебный год, впереди было три месяца свободы. Он опять «тактично намекнул»: « А домой мы скоро пойдем?» Но мама опять не вошла в его положение, а, наоборот, предложила отстать от нее и пойти поиграть в мяч, вон девочка и мальчик прекрасно играют. - А как я к ним подойду? Мальчик был о-очень «неколлективным» ребенком, но всегда слушался маму. - Подойди и скажи «Мальчик, давай играть в мяч!» Сказано-сделано. Мальчик подошел к детям и повторил мамину фразу. Его тут же приняли в игру. Стали перебрасываться мячом втроем. Новые знакомые называли друг друга страными именами, то есть одним и тем же именем, только у девочки в начале было ещё «А». - Вы брат и сестра? – спросил мальчик - Да. - Тогда я знаю как ваша фамилия. - Откуда? - Вы называете друг друга перевернутой фамилией, то есть говорите её в обратном порядке, поэтому у девочки вначале появляется А -А ты любишь играть в слова и читал Конан Дойля, - прозорливо заметил новый знакомый. Мяч был забыт. У них нашлось так много, во что играть, что обсуждать... Теперь мальчик не торопился домой. Да и на другой день его не пришлось уговаривать идти гулять. Новые друзья тоже оказались на месте... Праздник продолжался три недели, а потом наступило 22 июня... Да, я еще не сказала, что дело происходит в 41-м году?! В 1941-м разумеется. Еще не было страха, скорее растерянность. Что будет? Как будет? Но дети... Детям этого не объяснишь. И мальчик уговорил все-таки маму сходить в Губернаторский сад, туда, где они каждый день встречались с его друзьями. Сидеть там у мамы не было ни желания, ни настроения, но пойти ненадолго она согласилась. Детская площадка изменилась сразу, появились углубления – щели, кто же тогда мог знать, что Баку не будут бомбить. Детей в парке не было. Потом, спустя годы, выяснилось, что и они приходили, искали. Но тоже не надолго, и не совпали во времени. Всё. Потерялись. Кроме имени и фамилии, мальчик ничего не знал: ни адреса, ни телефона. Война шла. Папу забрали в армию. Но... не было бы счастья, да несчастье помогло – по состоянию здоровья комиссовали. Жизнь продолжалась. Другая, но продолжалась... Родители решили, что война- войной, а учить мальчика надо, тем более, что школу он не любил, а учиться совсем даже наоборот. И тогда было решено учить мальчика французскому. Нашли учительницу. Ох, неправильное слово «учительница». Мария Николаевна была из тех людей, с которыми детям нужно просто находиться рядом. Впрочем взрослым тоже. И учиться всему, в том числе и французскому. Рядом с ней было так естественно быть порядочным человеком. Жила Мария Николаевна в коммунальной квартире с еще одной соседкой,пожилой женщиной, зубным врачом, которая больше всего на свете боялась быть уличенной в частной практике. Занимались французским в большой кухне. Однажды, во время урока, соседка завела в кухню даму и предложила подождать здесь, а не в холле, когда она освободиться, видимо не хотела, чтоб ее пациенты сталкивались. Лицо вошедшей показалось мальчику знакомым. А когда Мария Николаевна обратилась к мальчику по имени, дама повернулась и спросила: - Извините, что помешала, мальчик, а ты помнишь Колю и Лилю? - Конечно, - радостно ответил мальчик, - а Вы их мама, я узнал Вас. Спросить адрес или телефон мальчик постеснялся, но, когда даму позвали к врачу, стал взахлеб рассказывать Марии Николаевне о своих друзьях. Он, вообще, любил рассказывать ей обо всем важном в своей жизни. После ухода мальчика Мария Николаевна сама зашла к соседке и спросила, может ли мальчик Коле позвонить. Был получен номер телефона. И Коля был приглашен на день рожденья, который как раз был вскоре. Итак, 1-го апреля 1944 года начался второй этап. Каждое воскресенье ( кто уже не помнит, напоминаю, в то время в школах был один выходной день) мальчики по очереди ходили друг к другу в гости, а летом, на каникулах, каждый день. Им по-прежнему было очень интересно вместе. Опять играли в слова, в города, в превертыши. А то придумывали фразы с повторяющимися слогами, ну например: у баоБАБА БАБА БАБАхает из пистолета. Им обоим нравилось писать стихи. Они были Пушкиными, они же были Белинскими. Им нравились одни и те же книги. Кстати, перечитывать они считали ниже своего достоинства, запоминали все, сразу и навсегда. Да, все кончается: и плохое, и хорошее. Кончилась и война. Лиля, старшая, закончила школу и уехала учиться в Ленинград. Тут и случилось беда. Катаясь на лыжах, она упала: сильный ушиб позвоночника. Развивался костный туберкудез. Лиля приехала домой на каникулы и пожаловалась на боли в спине. Увидев, что происходит, врачи были неумолимы: корсет и полная неподвижность. Лиля лежала в отдельной комнате, никого не хотела видеть. И только подросший «мальчик» на правах старого друга прорвал заслон. Сидеть по воскресениям стали в комнате Лили. Потом мальчик пришел со своим школьным другом, теперь и он стал заходить к Лиле.. Постепенно она перезнакомилась со всеми друзьями мальчика, он по-прежнему был очень «неколлективным», но очень общительным. Теперь у Лили в комнате собиралась шумная компания, шутили, болтали, играли в преферанс и в буриме. А вскоре умер папа Лили и Коли, вошел в квартиру, пожаловался на боль в сердце, и тут же его не стало. Мальчики в это время учились в десятом классе. Оба поступили в АГУ,.но на разные факультеты: Коля на юридический, по стопам так рано ушедшего отца, а его друг на филологический, сказалась «старая любовь» к словам. Лиля закончила филфак АГУ заочно, так и не вставая еще с постели. Но прошло и это. Лиля поднялась, начала работать. Новые друзья, компании, девушки не мешали старой дружбе. Но, закончив институт, мальчик сразу женился, родилась дочь – это не очень способствовало общению. Хотя продолжали встечаться, но реже, чем хотелось. И тут... Случилось то, что случилось. Вспоминать об этом не хочется, не то что говорить. Только вот из жизни слов не выкинешь. Коля работал в прокуратуре. Совсем еще молодой, он думал, что в его работе необходимым и достаточным условием является правда. А ведь любил читать, должен был бы помнить слова Шварцевского бургомистра о том, что и самому-то себе не часто надо говорить правду, правда, она ведь чем пахнет, проклятая... И решили с ним вопрос просто – подложили деньги в портфель. Был суд, больше всего напоминавший спектакль самодеятельного коллектива, хотя, вроде бы, должны были выступать настоящие профи. Но два «специалиста», следившие за Колей от работы до дома, не могли вспомнить: ехал он домой на такси или на трамвае, вернее, «помнили» по-разному. Коля получил четыре года, меньше минимального срока, но еще практически и запрет на профессию. Проходит, проходит, все проходит. Прошли и эти четыре года. Коля вернулся. «Мальчики» бродили по городу, болтали, молчали. Болтать-то можно и с приятелями, молчать – только с очень близкими людьми. Немногие смогли бы найти себя снова в этой жизни. Но Коля смог. Он работал в Академии Наук, писал стихи ( вышло несколько сборников), снова, как в детстве, серьезно занялся шахматами. Все постепено возвращалось на круги своя:, опять в квартиру входил Коля и практически с порога спрашивал - Как звали гвардейца, разговаривающего с Арамисом, когда д’Артаньян поднял платок? - Монтеран, - мгновено отвечал мальчик. - Капкан, - довольно потирал руки Коля. - А вот около чьего дома это было? – в свою очередь спрашивал тот. - Д’Эгильона,- не задумываясь отвечал Коля. - Капкан, - удовлетворенно кивал мальчик. Их память, действительно, была похожа на капканы, то, что попало туда однажды, оставалось там навсегда. Им по-прежнему нравились одни и те же книги, хотя Коле больше любил детективы (Агату Кристи читал по-английски, так как переводили мало), а научную фантастику только «уважал», а его друг - как раз наоборот. А Лиля увлеклась восточной философией и религией. Переводила книги, очень их пропагандировала. Всегда готовая войти в чье-то трудное положение, делала эти переводы бесплатно, чтоб издателю оставались деньги на следующие книги, это же не детективы с фантастикой – большим спросом эти издания не пользовались. Боготворила Николая Рериха. Создала для себя удивительный сплав христианства с буддизмом: терпимость и всепрощение, то, чему сама старалась следовать. «Воспитывая» дочь друзей, говорила: - Перестань постояно кидаться грудью на амбразуру, нельзя вмешиваться в чужие проблемы – это их урок, их карма, а ты все норовишь туда влезть. - Но мне их жалко, - возражала девушка. - Мысленно поддерживай, посылай им все добро своего сердца, но не вмешивайся в их путь. - И это Вы мне говорите?! Вы, которая первой кидается на помощь ко всем друзьям, знакомым, знакомым своих друзей и друзьям своих знакомых?! - А это моя карма, - улыбнулась Лиля, - и вообще, с чего ты взяла, что я образец для подражания?! Эх, если бы жизнь играла с нами в шахматы, или хотя бы в преферанс, где даже больше зависит, от случайного расклада, у брата с сестрой все могло бы сложиться по другому... Но нет, это, скорее, рулетка: кому-то - черное, кому-то - красное, а кому-то, и вовсе, - зеро... В начале 70-х наступил счастливый день для младшего сына нашего мальчика, начались первые в жизни летние каникулы, а у его старшей сестры – последние. Дети носилось по квартире и визжали так, что было не разобрать, кто закончил первый класс, а кто перешел в десятый. В дверь позвонили. На пороге стоял Коля, конечно, – 1-ое июня, их годовщина. Кто-то из детей радостно бросил Коле мяч, и почти хором они закричали сакраментальную фразу: - Мальчик, давай играть в мяч! Коля посмотрел задумчиво и сказал: - Я уже один раз принял это приглашение. И очень удачно! 1-ое июня они отмечали много лет. В 91-м году справили 50-летие и 55-летие в 96-м. А вот 60-летие отмечали уже по телефону. «Мальчики» теперь жили в разных частях света, как раз на полпути солнца – разница во времени 12 часов. А Лили уже не было... Коля тяжело болел, но продолжал вести занятия литературного кружка, готовил очередной сборник стихов. К 65-ой годовщине мальчик остался один... Только его сильно подросшие дети обязательно позвонят или заедут 1-го июня, чтобы сказать ту самую магическую фразу: «Мальчик, давай играть в мяч!» Вот говорят, что все проходит, в смысле, кончается: и хорошее, и плохое... Нет, знаете ли, это неправда – дружба не кончается Н-И-К-О-Г-Д-А! Памяти Елены Борисовны и Николая Борисовича Хатунцевых посвящаетя... * * * Николай Хатунцев Дорогому Викусе в день сорокалетия нашего знакомства и дружбы «Наш юбилей». И звучит-то дико! Кто бы помыслил в детстве том, Что мы юбилярами станем с Викой, Будем сидеть за этим столом. Наш юбилей чуть-чуть необычен. Даты знакомств! Кто их помнит сейчас! Но я пишу юбилей без кавычек – Мы помним. И значит он дорог для нас. Стала легендой притча об этом. В том сорок первом далеком году Началось только жаркое лето, Мамы пасут нас мирно в саду. Точно ли так, или чуть иначе, - Но стоит немножко память напрячь, Как вижу подходит степенный мальчик – «Давай, - говорит, - поиграем в мяч!» Детство картинки! Их яркие краски Будто бы светятся изнутри: Вот некто, взобравшись на стул с опаской, Пускает мыльные пузыри. А битвы картонных флотов на рояле! Игры в «сшибалки», «биржовки» азарт, С каким упоением мы тасовали Колоды засаленных, пухлых карт! Как в города играли часами, Как подожгли на шкафу линкор, Вирши слагали, не зная сами, Что это войдет в привычку с тех пор. Детство ушло. Не вспомнишь по книгам, Не соберешь в горсти – хоть убей! Мы разлетелись по жизни мигом Стайкою вспугнутых голубей. Время отмерило разной мерой Горы удач, разлук и потерь. Глянул – и видишь: в пенсионеры Кто-то уже подался теперь Все изменились, стали старее, Обзавелись причудами в срок, Только в душе по-прежнему тлеет Память детства, как уголек. Не издечиться от этой блажи. Вспомнишь – и сердце щемит, хоть плачь, Не подойдешь ведь уже, не скажешь: «Мальчик, давай поиграем в мяч...» 1 июня 1981 года. Юбилейное Нашей дружбе, почти безразмерной, Ныне стукнуло ровно полста, И признаться пора бы, наверно, В том, что жизнь в основном прожита. Мы давно не резвимся беспечно, Наподобие трех поросят, Ах, как время летит быстротечно – Нашей дружбе уже пятьдесят. Мы глядим умудренно-солидно, Стали волосы наши белей, В самый раз подоспел он, как видно, Не простой – золотой юбилей. Доживем ли с тобою до сотни? (Я об этом не слишком пекусь) Но скажу от души я сегодня: - Будь здоров, дорогой наш Викусь! Где б ты не был – в Москве иль в Париже, Или с детства привычном Баку, Я хотел, чтоб мы были поближе Сколько нам суждено на веку. Чтоб разлуки до нас не добрались, Не коснулся вселенский разлом, Чтобы мы ежегодно встречались. Долго-долго. За этим столом. 1-ое июня 1991 года.