Валентин Крапива "Бакинские каникулы" - глава из книги &am

Наиболее странные отношения были у одесских авторов с командой Баку. Дружба перемежалась соперничеством и снова заканчивалась «поцелуем в диафрагму».
По крайней мере, мы совершенно безвозмездно помогали Баку и её капитану Юлию Гусману стать чемпионами в 1968 году. Юлик в долгу не остался и пригласил нас летом в Баку отдохнуть. Это были замечательные две недели. Приехали несколько одесситов и москвич Ярослав Харечко.
Нас поселили в жутко престижном молодёжном лагере «Гянджлик» на берегу Каспийского моря. Через стенку дача первого секретаря ЦК компартии Азербайджана Ахундова. Охрана обеих объектов — КГБ республики. Пляж закрытый. Питьевую воду возят из Армении с озера Севан. На завтрак — чёрная икра. А живут в лагере австрийцы, канадцы, американцы, молодые коммунисты Италии, то есть весь мировой бомонд. По аллеям круглосуточно ходят доброжелательные милиционеры, дабы местная шпана даже помыслить не могла сунуть в лагерь нос.
Внутри полная политическая непринуждённость, конечно, не без обычной советской бдительности. Любые непредсказуемые действия иностранцев демонстративно воспринимаются как шутка, все улыбаются. Иностранцы совершенно раскованны: раз советские любят «шутки» — идут навстречу, шутят, как могут.
Канадцы — все украинского происхождения, говорят только по-украински. Комплексами они не страдают, поэтому однажды утром на одной из скал пляжа мы обнаруживаем нарисованный краской из баллончика огромный трезубец. А тогда он — ещё не герб Украины, а жуткая крамола. И вот такая милая «деталь» на пляже.
Но скала стоит не очень удачно: одним боком она повёрнута на Иран, а другим — в окна Ахундова. Что трезуб означает — никто в Азербайджане не знает, но бдительность превыше всего.
Майор КГБ Миша, начальник охраны лагеря, начинает осторожно выяснять, «чего это канадцы нарисовали». И тут он вспоминает, что мы-то с Украины. Мы объясняем, что трезуб — украинский символ. «А почему я его не знаю? — удивляется Миша. — Он, что, на флаге есть?» — «Ага, на петлюровском», — шутим мы. Миша заразительно смеётся. А через час два милиционера под палящим солнцем в плавках, но при фуражках, скребками начинают счищать со скалы опасную атрибутику. Трудятся они на совесть, до ночи, потому что канадская краска тоже сделана совестливыми людьми. Полная победа демократии!
Но на следующее утро на том же месте появляется другой атрибут украинской истории — лозунг: «Ще не вмерла Україна! Україна — українцям!» Снова появляется улыбающийся Миша с вопросом: «Стирать?» Но нам так жаль доброжелательных милиционеров, что мы его успокаиваем: «Да ты что, Миша! Разве ты не чувствуешь, что «Украина — украинцам» — это справедливо?»
Миша полностью «за», видимо, в глубине души считая, что если бы Азербайджан принадлежал азербайджанцам, тоже было бы неплохо. И две недели мы живём гордые, что Украина сделала первый шаг к независимости пусть и на земле пока не менее зависимого Азербайджана.
О, это были лёгкие, хмельные дни! Хмельные не столько от лёгкого азербайджанского вина (которое утоляло не только жажду), сколько от того количества друзей, которое неожиданно оказалось у нас в этом далёком Баку. Мы не знали этих людей совсем, они нас — лишь по нашим появлениям в эфире. Но как тогда уважали, нет, боготворили КВН! И что бы сейчас не говорили, но в те далёкие 60-е годы мы почтительно относились друг к другу. Я не верю, что для того, чтобы так вести себя, как тогда вели бакинцы, кто-то беспрерывно маскировался «под дружбу». Нас принимали в домах, почему-то считая это за честь для себя. Я скажу больше, нам даже отдавали последнее с достаточно необратимыми для себя последствиями. А если кто-то этому не верит, пусть его убедит случай, который вначале всех нас напугал, но затем дал повод рассказывать его как анекдот.
В лагере «Гянджлик» была традиция устраивать «Бал делегаций». В один из вечеров все делегации собирались на танцевальной площадке и в шутливой форме представлялись. Обычно это были костюмированные представления с какими-то розыгрышами, сюрпризами.
Нам, как кавээнщикам, не хотелось ударить лицом в грязь, но всё упиралось в костюмы. Выход придумал Слава Харечко. В его команде КВН нефтехимического института им. Губкина было когда-то пиратское приветствие. «Что мы ищем! — сказал он. — Пиратская песня есть. Костюмы пиратов — это обычное рванье, в котором вы, дорогие мои, каждый день шатаетесь по лагерю. Сюжет уж совсем простой: пираты захватывают лагерь. Ну как?»
Совещание происходило на пляже. Жара под 40, думать — немыслимая роскошь. Приняли на «ура». Не успокаивался один Харечко: «Нужна только какая-то точка в выступлении. Ну, захватили, а дальше что?.. Впрочем, есть! Всех пиратов арестовывает милиционер». Бесхитростная цепочка его размышлений была понятна: костюмов нет, а милиционеры есть, гуляют по аллеям. Короче, мы со Славой взялись уговорить одного из милиционеров, с которыми уже успели подружиться, участвовать в нашем шоу.
И вот вечер. Быстро гримируемся, то есть помадой рисуем на теле атрибуты пиратской вольницы, благо — жара, и все, даже вечером, стараются с себя побольше снять, чем одеть. Обнажённые до пояса я и Харечко бежим по лагерю, ищем «нашего» милиционера. Находим его на посту в одной из аллей. Слава подробно и не спеша (понимая, что милиция в любом уголке нашей необъятной страны есть милиция) начинает излагать наш план. Наш знакомый, которого зовут Намик, потрясён. Такого он ещё не слышал! Через каждые два наших слова из него вырывается неподдельное «Вах!» Но когда сюжет доходит до главного: как он должен прийти и нас арестовать — категорическое «Нет!» Довод Намика очень прост: он плохо знает русский язык и испортит весь наш чудесный план. Мы сникаем.
Но выход находит сам Намик: «А ты, Слава, одень мою форму и сам сыграй милиционера». С площадки уже звучит музыка, раздумывать некогда. Слава машет рукой — давай.
Переодевание происходит мгновенно. Но, о ужас! Слава-то одел форму на свои шорты, и всё в порядке. А перед нами стоит милиционер в одних трусах, и нам нечего дать ему, чтобы прикрыть его служебное положение. Но Намика это не смущает:
— Ничего, я тут в кустах посижу.
Камень с души! Славик слёзно обещает:
— Мы первые выступаем, и я бегом сюда. Позову: «Намик!»
Но наш знакомый что-то просчитывает в уме и наконец говорит:
— «Намик» — не надо, а то начальник узнает. Ты скажи «ку-ку».
А пока это говорит, он ещё и прилаживает Харечко на пояс пистолет. Какой милиционер без пистолета, вах!
Что тут говорить, наше выступление удалось. Мы захватывали лагерь, брали пленных (предпочитая, как вы понимаете, особ прекрасного пола), пели залихватские песни. Харечко в новом для себя обличье был бесподобен. Он так разошёлся, что даже стрелял в воздух из пистолета (все были уверены, что холостыми). Потом с нами захотел сфотографироваться весь персонал лагеря, потом были танцы не без лёгкого флирта (наши пленницы надеялись, что мы не остановимся лишь на захвате в плен). Нам пришлось не обмануть их надежд.
И вот, когда южные звёзды ясно показали, что наступил уже новый день, по законам классической трагедии праздник посетил великий ужас. Вдруг меня кто-то вытащил из круга танцующих. Это был бледный Харечко, явившийся мне, как и пристало роковой минуте, в обличье милиционера: «Валя, я не отдал форму. Боже, и пистолет! Нас повяжут!»
Прошло уже часов пять. Сомневаться, что Намик — восточный человек, оснований не было. Наверняка он уже сдался начальству, а то вскоре нас убьёт (и, может быть, не морально). Но надежда умирает последней. «Идём попробуем поискать Намика», — предложил я. Но Харечко был непростительно совестлив: «Я не могу смотреть ему в глаза».
Проблему мы решили просто: я забрал форму и пошёл в условленное место. За мной по тёмным аллеям чуть слышно крались двое. Я понимал, что это крадутся Харечко и его совесть, но виду не подавал.
И вот я на месте. И тут я вспомнил об условном «Ку-ку», и понял, что, если в этой ситуации я его произнесу, то уже за одно это меня можно убить, и любой суд оправдает.
Но если уж что-то начало развиваться по классическим театральным канонам, то объективность этого развития не остановить. И хотя в любой классической пьесе о такую пору ночи должен был сказать своё слово соловей, но из ближайших кустов вдруг вылетело хриплое «Ку-ку!» «Ку-ку, ку-ку!» — ответил я, даже не в состоянии оценить весь идиотизм ситуации. И явилась тень Намика. Действительно — тень, ибо он был синий, и не от света южной луны, а от холода. Я держал дистанцию, понимая, что «сейчас нас будут бить и, возможно, ногами», как говаривал наш земляк. Намик бросился ко мне и начал трясти. Но... его волновал один только вопрос: «Ну как — получилось?» О, великий КВН! В который раз ты выручал нас!
И тут на арену вышел бывший в арьергарде Харечко:
— Ещё как получилось!..
Таким красноречивым я его не видел больше никогда. Он рассказывал всем телом, но больше руками. Он проигрывал отдельные эпизоды, которые тут же придумывал. О, если бы всё, что он поведал, произошло на самом деле там на площадке, то благодарные зрители должны были бы, обливаясь слезами, и долгие годы спустя рассказывать об этом своим внукам, поставив нас в один ряд с Еврипидом и Мольером.
Намик был истинным ценителем прекрасного. Он слушал, раскрыв рот, и готов был залиться слезами отчаяния: ну почему он не был там в эти минуты и не видел этого чуда. И ещё одна вещь вызывала его сожаление: «Жаль выпить нечего. Холодно, да?».
Но что значит «нечего выпить» в лагере, где нас любят! Харечко мигом сгонял за бутылкой коньяка, которую он мог достать в любое время суток в любой точке Советского Союза. До рассвета мы втроём просидели вокруг этой бутылки, наливая содержимое в бумажный фунтик, сделанный из случайно сохранившегося в кармане милицейской гимнастёрки протокола какого-то допроса.
Если кто-то в эту ночь проходил по аллее, он наверняка был удивлён приглушёнными мужскими голосами, доносившимися их кустов. Но он был бы удивлён ещё больше, если бы узнал, что таинственный разговор шёл о КВН, о том, как хорошо, что он есть.
По-моему, мы тогда не понимали, что жили им и ради него. И только спустя годы мы поняли, что, если бы не КВН, где бы мы нашли столько друзей?