Александру Иванычу К.

Утром, едва приехав, я вдруг ощутил ослепительную пронзительность собственной лысины и особую невесомость оставшихся на ней седых волос, когда высунув, как мальчишка, голову из окна подходящего к платформе поезда, просто потянул носом воздух. Льняной пиджак и пустой чемодан дополнили картину совершенной легкости, и, если бы у меня была шляпа, я представлялся бы не иначе, как великолепный Гоша.

Шагая по улице в прекрасном расположении духа, я всем своим видом вещал прохожим о том, что давно и незаметно исчез, растворился в цивильной городской ванне пропитанный соленым ветром и потом загар, что сутулы излучавшие небывалую силу и красоту плечи, в налитой бронзе которых отражалось когда-то закатное солнце портового города, заботливыми руками выстираны и наглажены мои брюки, и ни одной песчинки не осталось в их карманах – они размыты временем вместе с крупицами моего о них сожаления.

Тайфуны уходили на восток. Было безоблачно и жарко. Улыбаясь каждому встречному, я приподнимал несуществующую шляпу и промокал лысину белоснежным накрахмаленным платком, великодушно уступая дорогу нервным от зноя водителям таксо. По-прежнему у входа в гостиницу галдели китайцы, громко играло радио, молоденькие девушки заглядывались на проходящих мимо матросов, и с фасадов зданий осыпалась штукатурка. У подземного перехода уличная торговка продавала булочки пян-се. В магазине «Soleil» распродажа солнечных очков достигла семидесяти пяти процентов, а плюшевые занавески «Ностальгии» все так же обдавали командировочных ароматом киевских котлет.

Я закончил свои дела поздно вечером, и, выбравшись на улицу, обнаружил, что город давно погрузился в короткую ночь: обгоняя мою тень, она тихо скользила по фасадам.

Ненадолго я затерялся в зале пригородных поездов. Никто не признал во мне знакомца и не посмотрел в мою сторону. Потом, сладковатым привкусом давно немытой кожи, мочой привокзального туалета пахнула на прощанье мне в лицо свобода, когда-то не выпавшая, по случаю, испытанием моей маленькой и счастливой судьбе.