381 день

 

Я не человек тусовки. Я не рос в этой среде, не учился в богемном окружении, и оказался в этом кругу абсолютно случайно.

Совершенно не помню, когда начал черкать карандашом по бумаге. Мне нравился процесс лепки из суматошных линий осмысленного рисунка. Линии, подвластные моей руке, то сходились, то расходились, то сливались, то утолщались. Танцевали, вибрировали и жили казалось своей жизнью. А я только подталкивал их кончиком карандаша. А потом они радостно взвивались и замирали, явив миру законченный образ. Но недолговечность моего партнера, карандаша, ужасно раздражала меня. Он стремительно уменьшался, оставляя своё сердце на листе бумаги. Менять товарища, с которым так ладно что-то придумывалось, было подлостью, и приходилось придавать ему новую жизнь, аккуратненько, стружечка за стружечкой, срезая дерево и обнажая карандашное сердце. Я не мог отдать его механической точилке, она уничтожала душу карандаша, и населяла какой-то чужеродной сутью, мешающая прыжкам и взлетам моей фантазии.

Я видел, как родители с гордостью поглядывали на мои рисунки, показывали друзьям, но, одновременно тактично пытались внушить, что мои рисунки слабоваты по технике. На что я нагло ответил, что как раз техникой-то я буду всю жизнь заниматься, а моё бумагомарание всего лишь хобби. И поскольку был достаточно начитанным ребенком, напомнил им судьбы великих профессионалов, проживавших всю жизнь в нищете. И даже ткнул пальцем в сторону нашего дальнего родственника, считавшего себя гениальным, но непонятым художником, и прозябающем в вечно полупьяно-нищем состоянии.

Ни акварель, ни пастель, ни масло не легли мне на душу, я оставался верен давнему другу. И когда мне попала в руки шариковая ручка, я презрительно фыркнул, не предполагая даже, как моя судьба переплетется с этой маленькой вещицей, и куда она меня унесет.

Задумчиво рассматривая эту прозрачную трубочку, с темным столбиком внутри, вдруг почувствовал, как рука невольно потянулась к бумаге. Уж как-то больно удачно она устроилась в руке и захотелось опробовать ее в деле. Первые же штрихи на листе этой новомодной игрушкой вызвали у меня непонятное ощущения соприкосновения с родственной душой. Как? Почему? Как же мой карандаш? А точнее, мои карандаши? Я скользил шариком по листу, пытаясь представить себе как выглядит огорчение карандаша, а когда завершил работу, невольно улыбнулся. Возникший на листе карандаш не выглядел подавленным моим предательством. Он светло улыбался и даже подмигивал мне.

И шарик покатился по листам. Сначала бумаги, потом, много позже, приятель раздобыл мне какой-то матовый пластик, и я перекатился на него.

Я рисовал для себя, складывая рисунки в папки, забрасывая их на шкаф, раздаривая друзьям. И никогда не рассматривал свое хобби как возможность заработка.

Но каким-то образом мои работы неожиданно попались на глаза кому-то гуру из этого мирка, где организовывались выставки, устраивались перформансы, крутились гении, неудачники и халтурщики. Гуру, почему-то, восхитился и меня стремительно впихнули в эту круговерть. Мое сопротивление кружению там смял небольшой водопадик денежных знаков, выплеснувшийся из моих работ. Их, почему-то, стали покупать, меня восхваляя, на разные мероприятия приглашая и изредка даже совета спрашивая. Распродажам я не сопротивлялся, на сборищах, не часто, появлялся, восхваления, несколько смущавшие меня вначале, уравновесились валом недоброжелательного очернительства, а от советов я потихоньку увиливал, мотивируя полным отсутствием художественного или хотя бы гуманитарного образования. И тусовка стала не частью жизни, но еще одним из немногих развлечений в ней.

Сложилось так, что мне необходимо было присутствовать на очередном перформансе, где то ли забредший люд, то ли приглашенные актеры, пытались неуклюже изображать из себя щеголей и модниц начала прошлого века. Придя туда в премерзейшем состоянии духа, я сидел на садовой скамейке около афишной тумбы, оклеенной зазывными плакатами столетней давности.

Прихватив бокал с вином с подноса халявной алкогольной радости, я стал рассматривать выставленное и почтенную публику. В отдалении болталась девица в малиновых трусах, золотом лифчике и котелке, усыпанном стразами. Мимо пробрел случайный знакомый, судя по запаху благовоний, одежде и финтифлюшкам на ней, явно углубленный в познание Востока. Он прошел мимо какой­-то дамы, и у меня мелькнула мысль, что они, скорее всего, пара. Уж очень, по стилю, синхронны были их одеяния. Однако, чуть погодя, он нечаянно задел ее, и долго извинялся. Я поставил себе двойку за догадливость. Толкнутая постояла еще немножко, а потом пошла вдоль выставленных работ, рассматривая их. Процедура меня заинтриговала. Сначала она осматривала объект на расстоянии, потом близко приближала к нему лицо, а потом, вдруг, вытягивала вперед пятерню с растопыренными пальцами приближала ее к объекту, но не касалась его.

Когда она дошла до моих работ, процедура не изменилась. Я усмехнулся. Её осмотр, кажется, был таким же способом обратить на себя внимание, как малиновые трусы под цилиндром со стразами. Надо заметить, что она проторчала около моих картинок достаточно долго, и даже повторила свои пассы несколько раз. Потом внимательно изучила табличку с именем автора, и, выловив в толпе одного из организаторов выставки, получила от него указующее движение бокалом в моем направлении.

Она просто подошла и встала напротив, чуть приподняв голову и глядя мне в глаза. Спадающее до пола одеяние, которое я затруднился отнести к известному мне типу одежды, странноватые ожерелья, серьги, почти касающиеся плеч, замысловатые браслеты на руках, удлиненные и изящные перстни на тонких пальцах, не очень тяжелая коса, охваченная в нескольких местах блестящими кольцами. Мелькнувшая мысль о наглой стервозности разлетелась в клочья о спокойное достоинстве её взгляда, а мой опыт общения с прекрасноглазыми и соблазнительными созданиями жалобно пискнул и уполз в нору. Она стояла, смотрела, и, я почему-то это ощущал, присваивала меня. Целиком и полностью, отныне и, может быть, навсегда. Но во мне ничто не сопротивлялось этой процедуре, а напротив, хотело помочь ей.

-Это ваши три кошачьих лица, - уточнила она.

-Лица? - хмыкнул я, - морды, вы хотите сказать.

Она чуть мотнула головой.

-Морды были у котов, а у вас на картинах именно лица.

Я дважды удивился. Во-первых, она назвала мои рисунки картинами, а во-вторых, ну где там лица. Три наглые морды моих соседских котов, которых я постоянно подкармливаю, но которые не хотят жить у меня в доме, а тусуются в моем палисадничке.

Мне стало неудобно сидеть, в то время когда она стоит, и я тоже поднялся. Она оказалась немного ниже меня.

«Какое-то странное начало общения, - мелькнуло в голове. - На флирт не похоже, да и я себя как-то непонятно чувствую.»

Несмотря на то, что она была очень привлекательна, во мне не шевельнулся привычный гон в крови, взрывающийся при виде возможного объекта флирта. Очевидно, какие-то отголоски мыслей промелькнули на моём лице, она, потеплев глазами, сделала пару шагов, и прикоснулась пальцем, с коротко остриженным и не накрашенным ногтем, к моей руке с бокалом.

-Ты получишь все, что захочешь, но не сейчас, не в ближайшее время. Я тебя найду.

Пока я ошарашено переваривал услышанное, она повернулась и затерялась в публике.

Я оттащил своего приятеля от подноса в выпивкой и пообещав ему персональную бутылку, приступил к допросу.

-Значится так, оч странная баба. Ну, ты ж видел как она рассматривает работы? - Я кивнул. - Частенько бывает на всяких разных выставках. Редко с кем общается. Увлекается то ли йогой, то ли какими-то еще восточными прибамбасами. Вроде не лесби, но с мужиком ее никогда не видели. Вроде зарабатывает на жизнь какими-то гаданиями, целениями, ну, ходят слухи, мол ведьмует. Да, периодически пропадает надолго, говорят куда-то то ли в Гималаи, то ли на Тибет, то ли в Мачу- Пикчу мотается. Вроде все, больше ничего нет. А бутыль когда?

Я похлопал его по плечу, и пообещал завтра обутылить. В голове был полный бедлам.

***

Черты её лица как-то не ложились на бумагу. Я недоумевал. У меня это было первый раз. Её платье-балахон, все побрякушки, даже коса, все получилось, а лицо не давалось мне. Вместо него я видел какую-то туманность, дарящую тепло и внушающую доверие. Но вдруг неясность ушла и я увидел, что должен писать...

В дверь поскреблись. Так обычно вел себя Косоухий, когда на него находил стих пообщаться со мной.

-Что, Косоухий, пришел мне промурчать новости?

Но на пороге стояла она, держа перед собой пакетик, на котором проглядывали красные иероглифы.

-Можно войти?

Я захлопнул рот и посторонился. Проходя она обдала меня странно знакомым светлым ароматом и уверенно направилась на кухню. Легко разобравшись с моим кухонным бардаком, только уточнила где заварной чайник, принялась колдовать со своим пакетиком. Непрерывно что-то бормоча прогревала чайничек, ополаскивала кипятком, засыпала туда содержимое пакетика, прикрыла полотенцем и опять бормотала, бормотала. Мне надоело торчать бессловесным свидетелем, и я поинтересовался:

-Приворотное зелье, отвар лягушачьих лапок или кровь вепря Ы?

Продолжая бормотать, она с легкой усмешкой посмотрела на меня, укоризненно пожала плечами, а через несколько секунд, перестав бормотать, любезно пояснила:

-Чай, очень хороший, его надо заваривать по секундам, а некоторые мантры как раз подходят. Чашки, надеюсь, есть?

Пока я приводил в порядок чашки, она прошлась по квартире, рассмотрела несколько работ, но пассов не делала, наткнувшись на свой портрет долго его исследовала, потом повернувшись ко мне, с удовольствием сказала:

-Значит, зацепила?

Отрицать было глупо.

Усевшись за стол и наливая чай, она с удовлетворением заметила:

-А ведь поймал. Меня многие пытались написать, куча портретов пылятся дома, а вот твой повешу. Если подаришь, конечно. Слушай, мне страшно интересно ты рисуешь то, что ВИДИШЬ, или что видишь, то рисуешь?

Я призадумался. Частенько шарик, ведомый моей рукой, менял направление движения, а я, вдруг, понимал что именно туда и должна быть направлена линия.

-Наверно, первое,- не совсем уверенно ответил я.

Она кивнула.

-Извини, - не выдержал я,- про меня тебе, похоже, все известно, а вот ты для меня полная загадка. Не хочешь чуть сбросить вуаль таинственности?

Она встала, сложила руки на груди, и подняв подбородок торжественно начала:

-Я – Целительница Амалина, внучка знаменитого...

-Иоканаана Марусидзе, индийского брамина...- влез я в ее тираду.

-И йога, любимца Рабидраната Тагора, - спокойно продолжила она. -Как я понимаю, ты не веришь во все эти духовные практики, гадания и спиритизм?

Я изобразил бурный восторг ее проницательности.

-Тогда так, для тебя я Машка-аферистка, шарлатанка, научившаяся раскладывать карты Таро и втюхивать простофилям то, что им хочется услышать.

Я слегка оторопел от такого признания, и настроился слушать дальше с бОльшим доверием.

Мы пили чай и болтали, болтали, болтали. И нам было очень хорошо вместе. Но когда я потянулся к ее руке, она проворно отодвинула ее. Только на третье чаепитие она позволила взять ее за руку, а провожая её я удостоился чести обнять ее за плечи.

Трамвай чуть постукивал на стыках и раскачивался на поворотах, мы стояли обнявшись, моя рука лежала на ее плечах, а она, за моей спиной, держалась за ремень моих брюк. Трамвай сильно дернулся, тормозя, она испуганно ойкнув, обхватила меня обеими руками и замерла. Я тихо млел, смакуя запах ее волос и тепло прижавшегося ко мне тела. Дверь уже начала закрываться, когда она неожиданно оттолкнула мою руку и бросилась наружу, с криком «не ищи меня». Я абсолютно потерянно стоял перед закрытой дверью и провожал её взглядом...

**

Не знаю для чего, но это было мне необходимо, и я, как заключенный замка Иф, черточкой на стене отмечал день без нее. Печальная линейка росла и росла, бежали дни, неторопливо сменялись месяцы, тяжеловесно сменился год. Я искал ее на тусовках, пытал знакомых из этого мира, но никто не видел ее и никто уже давно не слышал о ней. Я пытался уговорить себя, что она бросила меня, навсегда, непонятно почему, но какая-то неугомонная часть то ли мозга, то ли сердца убеждала меня не терять надежды.

**

В дверь постучали. Недоумевая, кто приперся в столь поздний час, я открыл дверь.

Балахон был тот же, не было ни браслетов, ни перстней, ни серег. Слегка прихваченная кольцом коса, и глаза, огромные глаза, на чуть осунувшимся личике. Они пылали каким-то золотым огнем, затягивающим в себя. В них невозможно было насмотреться.

Я не мог даже поднять рук, чтобы попытаться обнять ее. Но это оказалось не нужно. Она рванулась ко мне, прошептала «уже время» и обняла так, как никогда не обнимала. Ее руки скользнули по шее, спине, сползли ниже поясницы. Она вжималась в меня всем телом и тихонько бормоча пробиралась носом сквозь одежды, чтобы уткнуться носом в мою ничем не прикрытую грудь. Меня трясло и колотило, у меня заныли зубы, закружилась голова и я обнял ее сильно-сильно, чтобы не потерять.

 

Утром, в полусне, я почувствовал рядом какое-то движение. Машка набрасывала свою хламиду на голое тело. Я ухватил ее за эту же хламиду и повалил на себя.

-Ты куда это? Кто обещал утром все объяснить, а?

Она чуть сползла с меня и глядя в потолок полу утвердительно произнесла:

-Спина не болит?

И действительно, даже после столь бурной ночи, спина, уже давно мучившая меня, была тиха и благостна. Где-то с год назад, чуть позже Машкиного побега, меня начал мучить копчик. Днем он периодически ныл, а по утрам и вечерам довольно часто безжалостно хлестал меня волной жгучей боли.

-К врачам ходил? - я отрицательно помотал головой.

-Не было времени.

-Ну и хорошо, не будут фиксировать чудо выздоровления.

-Чего-чего? - я повернулся на бок и уставился на нее.

-Слушай, я знаю, что ты весьма скептически относишься к эзотерике, и прочим тонким материям.

Я угукнул.

-Тогда ты можешь верить, или же не поверить и отнести это к моим фантазиям, оправдывающим мое долгое отсутствие. Так вот, я не люблю телесного контакта.

Я собрался напомнить ей, что во вчерашнем вчерне-ночном инциденте вся инициатива исходила именно от нее, и я ну никак не почувствовал ее неприязни в телесному контакту, а скорее совсем наоборот, но она зажала мне рот теплой ладошкой.

-Пожалуйста, не перебивай и не комментируй. Потом выскажешься. Так вот, у меня есть какие-то, - тут она задумалась, подбирая слова, - скажем, нестандартные, непривычные способности. Прикоснувшись к человеку я как-то вижу его не только, ну скажем глазами, но и вроде бы касаюсь его внутреннего мира. Ты пойми, это очень трудно объяснять.

Я кивнул.

-Но это отнимает очень много энергии, и я очень редко пользуюсь этой своей способностью. Но и на расстоянии я тоже могу чувствовать некоторые движения чужой души, и это не так энергозатратно.

-Рука? – уточнил я.

-Вспомнил как я рассматриваю картины? Да, ладонь.

-Вот эта? – я чмокнул ее ладошку.

-Отстань, балбес, дай договорить.,- улыбнулась она.

Я вслушивался в ее голос, смотрел на золотое пламя в её глазах, ежился от шелеста пшеничных колосьев около моего позвоночника и млел от топота муравьишек на затылке. Но где-то очень глубоко бился страх, что она встанет и опять уйдет, пропадет, как она умеет.

-Иногда я вижу болезнь человека. Это очень тяжело, это как удар тока, тяжелейший шок. Еще реже я могу помочь, убрать болезнь. Но это требует огромных энергетических запасов, которые надо копить целый год, в местах где можно подпитаться энергией.

-381 день? – паззл начал складываться.

-360 дней, плюс дорога.

-Зачем? Для кого? Это тебе не повредит? – еще не до конца все поняв, засуетился я.

Она довольно улыбнулась, и подсунула руку мне под спину.

-Но ведь не болит?- опять улыбнулась Маша.

Меня облило холодным потом.

-Я?...Ты.. мне...

-Тссс, милый, все позади. – Она прижалась ко мне и погладила по лицу. – Все позади. Не надо вопросов, забудь как страшный сон.

Я все никак не мог отойти от шока.

-Маш, слушай, вот ты... совершенно постороннему человеку...

Маленький кулачок чувствительно врезался мне в бок.

-Какому-какому постороннему?

-Машка, подожди, не дерись. Ну, ведь правда, почти незнакомому... Встречались пару раз до твоего... Ну, поездки... Ну, вчера вечером... Более тесное знакомство...

Она еще раз пихнула меня кулачком в бок, а потом уселась верхом.

- Я думала, что уже после первой нашей встречи ты понял, что ты принадлежишь мне.

Я вспомнил то свое ощущение, но Машино исчезновение как бы затерло его, перекрасило в малозначащее событие. Сейчас оно всплыло снова и расплескалось в груди, принеся уверенность, что и она, золотоглазая ведьмочка, принадлежит мне.

-А ты, позволь узнать, кому...

-Мы, ведуны и ведьмы, - возведя руки к небу и подвывая на каждом слове, перебила меня Машка, - принадлежим только Великому Космосу и далеки от человеческих страстей и привязанностей. - Потом добавила нормальным голосом, - Хотя меня угораздило влюбится в одного чудесного художника... – рухнула на меня, и сказала на ухо шёпотом:

-А наш ребенок унаследует мои способности и твой талант.

-Ребенок? Никакого ребенка,- прорычал я.

Машка испуганно и удивленно уставилась на меня.

-У нас будет целая куча детей, - рявкнул я, и приступил к выполнению обещанного.