Цирк в Баку

Цирк

Вы не поверите, но я проработала в цирке целых полгода!

Нет, не на арене. И не за кулисами. А в оркестре.

В тот год я только что поступила в консерваторию. И было мне всего семнадцать лет. Счастливая до невозможности, я в то же время стала подыскивать себе работу. У нас в городе как раз в это время построили новое здание цирка (взамен сгоревшего старого). Совсем рядом от нашего дома. И кто-то (уже не помню, кто) сказал мне, что в оркестр нового цирка идёт набор музыкантов. Нужны четыре скрипки. И дирижёр - большой оригинал! - хочет взять только девушек-скрипачек. Мне эта затея показалась интересной и я пошла прослушиваться. Была я тогда в великолепной форме (ещё бы! Только что сдала вступительный экзамен в консерваторию!) и дирижёр, Гасан Гусейнович Рзаев, тут же объявил мне, что я зачислена в состав оркестра. Позже он мне сказал, что ему очень понравилось, что я даже не поинтересовалась насчёт зарплаты. (Коммунистического воспитания девочка! Скромная! Работать собирается не ради денег. А из высших побуждений!) Но это так, мелочь, которая сейчас вспоминается, как курьёз.

В оркестре, как сейчас помню, было человек двадцать. Мужчины духовики. И один ударник. Мы звали его Боб. Все одеты в чёрные костюмы и белые сорочки. И нас, девочек-скрипачек, тоже одели в чёрные костюмы. Только вместо брюк нас попросили носить короткие юбки. А чулки обязательно белые. И сидели мы в самом первом ряду оркестра, прямо перед бархатным барьерчиком, на виду у всей публики. В цирке, как вы знаете, все ряды зрителей размещены амфитеатром. Вот и оркестр сидел амфитеатром, почти под самым куполом цирка. Наверно, мы очень красиво смотрелись со стороны. Юные прелестные личики. Чёрные костюмы, чёрный галстучек на белой блузке, короткие юбки и белые чулки! Я в то время носила причёску пажа. Чёрные прямые волосы чуть ниже подбородка и чёлка до бровей. Впрочем, я соврала насчёт юных лиц. То есть, было их всего два: моё и моей будущей сокурсницы по консерватории. (Кажется, она и сказала мне тогда о наборе в оркестр). А две остальные скрипачки были взрослые тёти. Мне тогда они казались старыми, пожившими, даже отжившими. А было им чуть больше сорока, или того меньше...

Работа показалась мне очень интересной. Великолепное современное здание, ещё пахнущее краской. На манеже, внизу, артисты репетируют свои номера. А наверху – мы, оркестр весёлых музыкантов. И к нам, девочкам, трогательное внимание со стороны молодых и не очень молодых музыкантов-духовиков. Музыку мы играли самую разную. И джазовую, и классическую. Разучили музыкальную программу и сыгрались очень быстро. А потом начались трудовые будни. И каждый вечер, а по субботам и воскресеньям ещё и два раза днём, мы повторяли одно и то же, как заигранную пластинку. Уже было противно смотреть в эти ноты и видеть всё те же закорючки. Мы ставили их вверх ногами - для разнообразия - и играли всё наизусть, изредка посматривая на дирижёра, а в основном - на арену, где шла своя напряжённая жизнь, со стороны казавшаяся зрителям сплошным красочным праздником. Особенно интересно мне было наблюдать за воздушными гимнастами. Высоко под куполом цирка раскачивался вниз головой на трапеции ловитор. А с двух сторон по бокам арены, тоже высоко, на крошечном пятачке верёвочной лестницы, стояли статные гимнасты, натиравшие мелом руки и ожидающие своей очереди бухнуться вниз на трапеции, чтобы их поймал ловитор и переправил на другую сторону арены. Зачастую они работали без предохранительной сетки. И только тонкий, незаметный для глаза тросик, был пристёгнут к талии. Но всё равно, дух замирал от их головокружительных трюков. Оркестр на мгновение замолкал и слышалась только приглушённая дробь барабана под умелыми руками Боба. Но вот, гимнаст, до того раскачивающийся на руках другого гимнаста, благополучно оторвался от него и точным рывком вцепился в крепкие руки ловитора. Удар тарелок и оркестр снова играет бравурный марш!

А ещё мне нравилось смотреть на лихих наездников, джигитов, и их коней, один за другим стремительно выбегающих из-за распахнутой бархатной занавеси у входа на арену. Терпко пахнет опилками, брызжущими во все стороны из-под точёных стройных ног красавцев лошадей. Джигиты в стремительном темпе лезгинки, лихо играемой нашими музыкантами, ни минуты не сидят спокойно в седле. Вот они вскочили с ногами на круп лошади, а вот они уже соскользнули, и зацепившись каким-то невероятным образом ногами за седло, чертят руками глубокие полосы на опилках арены и голова у них почти зарывается в опилки. А лошади несутся, как бешенные, не обращая никакого внимания на сумасшедших своих наездников, наверно заранее зная, что всё обойдётся благополучно. И после всей этой суматохи они вернутся за кулисы, потные, взмыленные, и получат свою порцию овса. А лихие джигиты, не успев ещё стереть грим с лица, начнут заигрывать с хорошенькими акробатками в блестящих разноцветных купальниках, так выгодно подчёркивающих соблазнительные изгибы молодого тела.

Программа каждой труппы обычно шла пару месяцев. Потом приезжала другая труппа. Ставились новые номера. И мы разучивали для них новую музыку. Мелькали новые лица, новые костюмы, пальчики без устали бегали по грифу скрипки и жизнь снова была интересной и загадочной.

А потом настал Новый Год и начались ёлки. Мы были заняты четыре раза в день. Без выходных. Одиннадцать долгих, утомительных дней школьных зимних каникул. Заработали мы, конечно, неплохо. Для меня, недавней школьницы, это были вообще громадные деньги. Но я валилась с ног. Братишка (на шесть лет младше меня, ещё школьник средних классов) приносил мне в цирк что-нибудь поесть. И я пропускала его бесплатно на представление. А в феврале я заболела. Мне стало плохо ещё на репетиции. Я не могла играть. Мне ужасно хотелось спать. И я дремала в полузабытьи за кулисами на узеньком топчане в нашей артистической. К вечеру, видя, что от меня мало толку, дирижёр отпустил меня домой.

Я больше не вернулась в цирк. Корь, детская болезнь, поставила точку на моей цирковой карьере. Мама была очень озабочена тем, что все вечера, и все выходные я безвылазно работала. Так и в девках недолго засидеться – вздыхала она.

К тому же, на занятия в консерватории оставалось совсем мало времени. И я ушла из цирка.

От той поры у меня осталось несколько фотографий. Я, в чёрном костюмчике, с причёской пажа, кривляюсь, позируя на белоснежной винтовой лестнице в просторном вестибюле нашего цирка. На всю жизнь эта пора моей юности осталась в памяти, как сплошной праздник, с непременным запахом конюшни и зверей.

Когда через несколько лет, решив уйти из оркестра радио и телевидения, я поступала на работу в государственный симфонический оркестр, концертмейстер Азад Алиев, хорошо знающий меня ещё по школе и консерватории, тем не менее представил меня главному дирижёру Маэстро Ниязи самым лучшим по его мнению образом: – Эта девушка работала в цирке!

Ада Цодикова (Горфинкель)