Непрерывный сон Велимира Вулфа...( часть 1. сокр)

О, если бы лето стало непрерывным действом природы, то это непременно бы устроило меня. Ну, хотя-бы потому, что открываются окна.Но как такое может случиться? Может. Но, правда, только во сне. К счастью, я жив и сплю. И  желанное  лето не покидает мой сон. 

Неожиданные видения рождались и исчезли, рой  полузабытых желаний, запахи цветов моей юности творили со мной невероятное. Всё материальное  становилось прозрачным, эфемерным,  лишённым своей ценности. Знания, жизненный опыт, кодекс поведения - всё это стыдливо уходило в мизер. Груз их влияния на меня утратил свою силу . Фантастика! Утратил силу из-за за ненужности. Место в душе освободилось и  только для хороших воспоминаний, ярких картинок того, с чем я связывал счастье. И любовь до бесчувствия, и даже прощание с любовью я тоже занес в графу счастья. Разорванное в клочья сердце все равно продолжало любить. А значит, снова ждало счастья. И чудесного спасения.Вот он каков остаток и это не мало.

И чем глубже  погружаюсь  в сон, тем сильнее становится ощущение реальности. А почему собственно "погружаюсь? О нет, взлетаю. И, отказываясь "над",  могу позволить себе опуститься или подняться ещё выше. Во сне, пользуясь своей властью, любое видение я могу и отдалить,  с усмешкой  уменьшив его до размера  маленькой  мушки, а могу и приблизить, превращая его в управляемую мною гигантскую волну. Есть оптический эффект изогнутой линзы. Если смотришь на предмет через вогнутую сторону, то предмет увеличивается. Поворачиваешь линзу - и тот же предмет становится малюсеньким, даже смешным. Этот способ показался мне чудесным инструментом. Теперь я уже мог не огорчаться от горьких событий и не впадать в эйфорию от восхитительных. Эта своеобразная игра забавляла и отвлекала от прискорбного моего состояния. Вернее, от нестандартного. Я улыбаюсь.

Как оказалось и Недействие обладает могущественной силой.. Если примириться  с сутью моего вынужденного существования, когда от тебя не зависит ни твоя жизнь и не твой уход, то кнопка "Воображение" вполне даже может  стать  неоспоримым способом бытия. Ещё в моем распоряжении остались кнопка "Воспоминания " и функция "слышу/не слышу".  Немало, целая клавиатура в моей власти.

А над всем этим власть имеет только четкое тикание назойливых часов. И снисходительная улыбка Отца.

Восстановить разрозненные воспоминания , да и вообще память мне непросто. То, что не могу вспомнить, отдаю в виде дани воображению, и поощряемое воображение становится  совершенным богатством. Словно крутя колёсико кинескопа, я оживляю картинки, увиденные когда-то, либо создаю новые. Ну, как же я ещё могу принимать участие в своей жизни... в своей новой жизни? Ну действительно, если включить самоиронию, то могу же я  поручить роль зрителя самому себе? Ведь и прежде я не играл заглавную роль в своей  судьбе? Оказалось, чем дальше  сидишь, в каком-то там ряду и наблюдаешь за собой, тем полнее картинка.  Несомненно,  сейчас я больше вижу и четче слышу. Вроде видения, но такие объёмные и при этом никто меня никуда не торопит..  Ничто никуда не спешит. Я успеваю всё увидеть и услышать, и даже понять.. Я даже набрался наглости предположить, что подобные видения и недоступные ранее звуки посещали Бетховена, особенно тогда, когда он почти оглох. Наверняка его уносило в мир неземных мелодий, по силе, красоте и виртуозности недосягаемых  даже самым поднаторевшим  в своем постижимом совершенстве, музыкантам.

 А являлись ли в мой сон люди? Да, конечно. И хорошие, и плохие. Я могу показаться по меньшей мере странным, если скажу, что плохих людей я лишал плохих качеств, стирал из памяти все, что мне в них не нравилось. А хорошие - всегда были на авансцене, играя главные, интереснейшие роли в придуманных мною сценариях. Для чего мне все это было нужно, вы спросите? Мне сейчас кажется, что таким образом, еще при жизни, можно ощутить себя в раю. Другой рай, ну, если думать привычно, с ангелами, чудными садами мне бы быстро надоел, став привычным обиталищем, правда, очень комфортным. Нет, я, конечно , хотел бы там оказаться, но... пока меня туда еще не пригласили. И потому я творил свой небольшой воображаемый рай. И, если бы была возможность выбирать, то мой рай был бы предпочтительнее... Да уж! Ну кто я такой, чтобы ставить свои условия. Г-дь видит мою улыбку.

- Сильви, ну почему ты не поправишь его одеяло? Он такой же пациент, как и другие.

- Да какой он пациент? Седой, никому не нужный призрак. Его же никто не навещает даже. Спит себе и спит. Уже отключили бы его от аппарата, место бы освободилось.

- Как ты можешь такое говорить, Сильви?! Ты же ходишь в церковь, молишься за спасение своей души. А ведь его душа все ещё жива. Видишь, как он улыбается. К тому же, доктор Сезар сказал, что какая-то солидная дама пожертвовала крупную сумму нашему пансионату при условии, что мы обеспечим достойный уход за этим господином. Он просто не вышел из состояния наркоза. Такое бывает.

Я не могу видеть ни милую Жаннет, ни сварливую Сильви, но может, это и лучше. Сильви - скорее всего-сухопарая . полуседая и неулыбчивая особа. А вот Жаннет ей противоположна. Я вижу ее смуглокожей красавицей средних лет с чудным грудным голосом... Она иногда гладит мою руку и плачет. Не знаю, почему. Моё время я исчисляю не по часам, а по сменам Жаннет. Она приходит через день. Если бы что-то случилось с ней, то и моё время, скорее всего, остановилось бы.

- Как это так случается с людьми? Спят и всё, происходящее вокруг, их не касается?! - говорит снующая со шваброй Сильви. - Спит, как сытый и умиротворенный кот. Улыбается еще. Интересно, и что это ему может снится такое? Поверну-ка его набок. Может, ему что-нибудь земное приснится? По счетам вот плачу... и плачу. Интересно, кто за него здесь все оплачивает?

- Оля-ля! А мне еще и завидуют, - подумал я, когда когтистые руки Сильви сердито и безжалостно перекидывали меня на бок. Какое счастье, что находясь в моем " нестандартном состоянии", я научился прощать обидчиков. Причем сразу. Не доводя смысла сказанного до сердца. Сразу проходила обида, и обидчик тут же превращался в милого недотепу. Сколько горечи я принял в себя за долгие годы, сжигая сердце прежде, чем постичь простую истину.

Самым прекрасным моим воспоминанием было лето 1937 года, которое я провел в усадьбе моей тетушки,  в Нормандии, на высоком берегу Руана, куда я приехал из Бостона. Хотя Онфлёр и не ценился, особенно среди парижан, мне эти места казались необыкновенно живописными. Конечно, в нескольких километрах Трувиль и курортный городок Дувиль, в котором я и родился. Туда съезжается отдохнуть богатая публика. Мне, семнадцатилетнему, матушка не позволила ездить туда одному, без взрослых..А так хотелось вновь увидеть родной незасыпающий городок. Отличные пляжи, казино, отели сделали эти наши  места популярными. В отличии от Онфлера, все еще сохранивший свою провинциальную респектабельность. Соответственно и тетушка, сестра моей матери, даже не предлагала мне выезжать из Онфлёра куда либо. Раз уж молодой юноша приехал из Америки погостить, то изволь подчинятся тетушкиным законам.. Но мне и не нужно. Мне и здесь все нравилось.Наверное, я больше европеец, чем янки.

 Да, трудно даже представить, что ещё сотню лет назад эти курорты основали на болотистом русле реки какие-то русские аристократы. Но и  Онфлёр по своему хорош. Особенно нравился мне холм, взобравшись на который, можно походить по колено в густой траве и увидеть место, где река впадает в пролив Ла-Манш. Маленькая уютная гавань и несколько старых особняков. Под огромным каштаном я обнаружил заброшенную беседку, в которой почерневшая от времени скамья утопала в различных полевых цветах. Я мог часами сидеть там и просто предаваться созерцания природы или читать.

Впервые я туда приехал за два года до войны. У тетушки по вечерам собирались наидостойнейшие люди. Они часами могли обсуждать последние театральные постановки, статьи модной газеты "Фигаро".

- Il est nécessaire de lire les journaux du matin et du soir- так говорил мне дядюшка, взявшийся за моё воспитание.

- Приличные люди должны непременно читать вечерние и утренние газеты.

Дальше больше. Приходящие соседи тоже ненавязчиво пытались формировать мировоззрение "неотесанного американца", говорящего с таким жутким акцентом. Кроме того, среди избранных гостей хорошим тоном было критиковать синема и уж никак не восхищаться киноактерами.

- le cinéma est une industrie de vulgarité, - кинематограф это индустрия пошлости!- воскликнул как-то месье Жерар после очередной порции бренди-Кальвадос.

Вот это был уже приговор. Мне, жителю Нового Света,  было  странно слышать это. Конечно, моя матушка, чистокровная француженка, из рода герцога Моле, пыталась повлиять на моё восприятие Синема. Так и в тетушкином кругу, конечно , обсуждали новые картины, но восторга своего также не проявляли. Во всяком случае, вслух считая это искусство ремеслом. Соответственно, и актеры низводились в касту ремесленников. Другое дело - театр, где не только чувствовалась любая фальшь, но, извините за подробности, видны были даже капли пота в свете софитов, если актер очень старался. А для меня, семнадцатилетнего подростка, наоборот, киногерои казались звездами. Далекими, бесконечно счастливыми уже оттого, что были красивыми и знаменитыми. Думаю сейчас, что и тетушкины гости тайно восхищались ими, чуть завидуя этим небожителям, но вслух лишь снисходительно язвили над ними и теми, кто ими восхищался. В их окружении считалось хорошим тоном подтрунивать над модным. Восторг от кумиров экрана считался чём-то вроде вируса, временной инфлюэнцией.

Был уже август на исходе, когда на пару дней в усадьбу приехали погостить молодые люди. Они приходились какими-то  родственниками известному парижскому писателю Бунину, и уже потому считались достойными тетушкиного приема. Эти молодые люди кузен и кузина. Ему было далеко за двадцать, высокий, черноволосый красавец, с пробором à la Brizan. Я его имя сразу и не запомнил. По-моему, Дидье. Девушка была моей ровесницей. Чрезвычайно живая, подвижная, озорная, чем сильно отличалась от немногословного  кузена. Очень вьющиеся рыжие густые волосы выбивались из-под соломенной шляпки. Видно было, что они держали шляпку на несколько сантиметров выше головы, настолько они были непослушны и густы. На ней была легкая голубая курточка поверх светлого льняного платья. Ее шоколадная от загара кожа казалась еще темнее от сочетания со шляпкой, да и со всем её нарядом. Звали ее Сандра, а прозвище Лу. Позже она объяснила, что, вообще-то, ее имя Александра, но это сложно и потому она просто Сандра Лу.

Дядя, склонившись к тетушке, вполголоса сказал: " Она прелестна! Скоро твой племянник потеряет голову".

Я сделал вид, что занят изучением роскошного красного кабриолета, припаркованного  в тени каштана, и ничего не слышал. Дядюшка был неумолим в своём сарказме. Не глядя на молодых прибывших франтов, он тихо произнес:

- Ces Russes veulent paraître plus parisiens que les parisiens eux-mêmes - Эти русские пытаются быть больше парижанами, чем сами парижане. - И весело рассмеялся.

Действительно, с появлением Сандры Лу я перестал замечать всех, кто находился подле меня. Они просто стали прозрачными и ненужными, а потому и перестали меня интересовать. После любезных общепринятых приветствий при знакомстве, мне ничего не приходило в голову, чтобы поучаствовать в общей беседе. Очень хотелось сказать что-либо значимое, остроумное, но мысли путались, я был растерян и взволнован необычайно. Всякий момент, когда она с кем-то разговаривала, я пожирал ее глазами. О, это было необыкновенно задорное создание! Вздернутый аккуратный носик, зеленые с поволокой глаза, красивые полные губы. Желанные невероятно... Жутко обидно было, если ее взгляд, останавливаясь на мне, становился еще более смешливым, чем обычно. Это и сердило, и смущало меня. Я, чтобы не выглядеть совсем глупо, важно и рассеяно отводил взгляд на входную калитку с подвешенным колокольчиком или на часы, словно ждал прихода еще кого-то.

Дядя, видя мои метания, поучал:

- Si une femme te regarde pendant 3 secondes ou plus,  sache que pendant seulement une seconde elle est intéressée et chaque seconde supplémentaire elle essaie de comprendre quelle impression elle a faite à tes yeux.   (Если женщин смотрит  на тебя 3 секунды, то не обольщайся,- она рассматривает тебя только секунду, а остальные две секунды она пытается понять какое впечатление она на тебя производит.