Получить забытый пароль
АГУ, 1955 – 1960 годы
Поступила я в АГУ на физико-математический факультет в 1955 году.
Первый семестр показался очень тяжёлым. Три математических предмета: матанализ, алгебра и геометрия. Лекции и практические занятия. И, если по аналитической геометрии всё вроде бы понятно: и лекции, и преподавательница по практике (помню только имя Санубар) - всё вроде бы нормально, да и задачник Цубербиллера был с довольно подробными пояснениями, то вот по матанализу была полная катастрофа. Нет, лекции Джалал Меликович Касимов читал доступно и записать было можно, и понятно. Но вот практика…Помню и фамилию, и имя преподавателя, но вряд ли жив, а о мёртвых, как известно, или хорошо или никак. Однако, и обойти молчанием тоже не могу: из-за этого товарища я чуть университет не бросила. Сейчас-то я понимаю: просто не соизволивал готовиться к занятиям уважаемый мюаллим, надеялся, видимо, на свою эрудицию, или не знаю на что, только маялся он у доски основательно: и в ответ-то заглядывал (в школе считалось это позорным – подгонка под ответ), и в читалку за учебником посылал, и бывало, что говорил: расскажу в следующий раз. И уж не подумайте, что он поиск решения старался изобразить – это ведь ещё труднее, чем просто дать решение, откровенно халтурил товарищ. Естественно никаких способов, тем более системы из таких занятий вынести было невозможно – вот я и пришла в панику – если преподаватель так мучается – как же я буду? С алгеброй тоже какие-то неувязки были. А тут ещё новая напасть: ОМЛ (основы марксизма-ленинизма). Посмотрела вон старый номер газетки университетской (сохранилась потому, что в ней есть моя фотография). Называлась газетка «За ленинское воспитание», и практически вся посвящается «подготовке к двадцатому съезду» (для тех, кто забыл – это съезд, где впервые началось разоблачение культа Сталина). А пока на ОМЛ идёт изучение трудов, больше всего как раз Сталина, требуется – конспектировать, конспектировать и конспектировать. Преподаватель грозится: «чтобы без конспектов и не думали даже являться на экзамен!» Конспектировала. На экзамене преподаватель аж крякнул, увидев мои тетрадки. Рискуя в очередной раз прослыть сталинисткой, не могу не отметить, что конспектировать Сталина гораздо проще, чем Ленина, или тем более Маркса. Сталин – прекрасный популяризатор, всё у него по полочкам: чётко и доходчиво. Ленин же – полемист, чтобы разобраться в его работах по-хорошему надо бы было знать работы тех, с кем он полемизирует. Кто же бы дал нам читать Плеханова, Каутского? Да и Троцкого не мешало бы. Ни о чём таком и речи быть не могло. Помню, как я удивилась, когда какой-то парень заявил, что он идеалист. Как это можно? В материализме же всё понятно. Ну, и хватит на эту тему.
Что ещё было?
Была художественная самодеятельность. Довольно на приличном уровне: года на 2 старше нас на нашем факультете учился известный впоследствии артист и конферансье Лев Шимелов, он-то и организовывал эту самую самодеятельность. Помню поставленную им математическую оперу и его шаржи на наших преподавателей. Между факультетами шло соревнование, и участвовать должны были все. Чем больше, тем лучше, поэтому первокурсников, как самых послушных комсомольцев загнали в хор. Никакие увёртки типа «у меня нет ни голоса, ни слуха» не помогали. Нет – стой и изображай – открывай рот, а факультет не подводи. Прислали нам из консерватории студентку хоро-дирижёрского отделения, и она нам поставила дело очень грамотно. Разбила на голоса, всякие распевочки устраивала и т.д. В общем, к моему удивлению, мне понравилось. А уж, когда подключилась солистка…Прямо мороз по коже, хотя слова… «Ленин – всегда живой» и т.д. Вот, что значит музыка и чувство единства с коллективом. На этом (на невербальности) держится ведь и православие – обращается к чувствам, а не к разуму.
Так, с переменным успехом, и дотащились мы до сессии. Всё оказалось не так уж страшно. А потом каникулы, ну, а дальше – от сессии до сессии живут студенты весело, как известно. Развлекались и мы, как могли. Могли гулять и фотографироваться почти всей группой. Фотографии чёрно-белые естественно, но какое это волшебство – смотреть в ванночку с проявителем, когда там появляется изображение, про которое ты уж и забыла и вдруг…ах, вот что я сняла. Печатанием мы с подружкой занимались в основном по ночам, т.к. надо было, чтобы никто не зашёл случайно. Делали мы это, когда первой парой стояла физика, чтобы прогулять её. Преподаватель физики Жариков никогда не отлавливал шпаргалки, и всем было известно, что в партах будут лежать книги. Про шпаргалки я ещё как-нибудь отдельно расскажу. На танцы мы с подружками не ходили, не удостаивали мы эти мероприятия, так сказать, но танцевать любили. Время от времени собирались у кого-нибудь дома. И родители, допустим мои, разрешали. Танцевали парные танцы: танго, вальсы и т.д. Рок-н-ролл уже был в моде, но он ведь требует умения и даже физической подготовки, далеко не всем по зубам. Да и ребята большей частью танцевали прямо скажем, не очень. Хотя и были, конечно, исключения. Прекрасно танцевал, например, Рамин Махмудзаде. Не знаю, не знаю. А всё-таки это было красиво, когда тебя приглашают на танец… Особенно, если приглашают постоянно под одну и ту же говорящую мелодию. Допустим, «Глаз твоих нет прекрасней на свете…»
Ну, вот. Застолье тоже бывало, по праздникам: 1 мая, 7 ноября, Новый год. Мамы помогали накрыть стол и уходили, некоторые недалеко, но не мешали. Алкоголь был, а как же. Любимый «Кям ширин», шампанское. Водка считалась напитком не совсем приличным (даже и в моей рабочей семье), если уж крепкие напитки – то коньяк. Не помню ни одного из наших ребят пьяными. И, конечно, курящих девушек тоже не было.
Второй курс ознаменовался тем, что нас отправили «на хлопок». Мода такая была: в России – «на картошку», а нас «на хлопок» – помогать колхозникам. Привезли в какой район, не помню какой, разместили в физкультурном зале школы, на физкультурных матах. Никому мы, в общем-то, оказались не нужны, ставили нас на поля, уже обобранные колхозниками, чтобы собирали оставшиеся клочки. Установили дневную норму и оплату за каждый сданный кг. Норма небольшая. Но невыполнимая – поле-то обобранное. Что касается оплаты – точных цифр не помню, но соотношение такое: если колхозникам платили, допустим: 0,5 руб. то нам 1,5 руб. Кое-кто из ребят тут же сообразил, что можно купить у сельчан по рублю, сдать по 1,5 и спокойно играть в кустах хлопчатника в карты. Не рвались перевыполнять план, чтобы не вызвать подозрения. Вот так мы и помогли собрать урожай. Больше, по-моему, никого не посылали, нас точно больше не посылали.
Кого ещё из преподавателей вспомнить?
Очень развлёк нас преподаватель то ли педагогики, то ли истории педагогики. Товарищ читал так «зажигательно», что начиная со второй лекции, мы с подружкой следили уже не за его мыслями, а за словесными перлами, которые он изобретал, например, когда ему зачем-то понадобилось восстание таборитов, то сражались у него «табуреты», а когда вместо Гаргантюа и Пантагрюэля он произнёс «Гаргантюка –Пантагрюка» - мы уже и перлами перестали интересоваться. Понимаю, конечно, что русский язык для него не родной, но назвался груздем…Я ведь не пытаюсь читать лекции на азербайджанском. Кстати, азербайджанский язык я учила 6 лет в школе и 4 года в АГУ. Могла бы и говорить. Нет, на рынке я могу сказать несколько фраз, помню 2-3 стишка и даже куплет гимна. Но это, конечно, постыдно мало. Виноваты даже не учителя, а сама система преподавания: как можно преподавать язык, не используя ни словари, ни грамматику? Дают текст – перескажи. Ну, вызубришь и завтра же забудешь. Преподаватель на уроке говорил по-русски, окружающие друзья тоже. Понимаю, что оправдание слабоватое…
На третьем курсе произошло разделение физмата на 2 факультета: физический и механико –математический. Не помню уже на третьем или четвёртом курсе надо было выбрать узкую специализацию. Многие выбирали входившую в моду информатику. А компьютер-то занимал целую комнату, перфокарты! Мне интереснее показался функциональный анализ. Да, про педпрактику ещё не упомянула. Была, была таковая – целых 3 урока я дала в школе, и очень они, эти мои уроки, не понравились педагогу, работавшему в данном классе. Ну не понравились – так не понравились. Что-то не сильно меня это расстроило. Меня интересовала не педагогика, а математика – царица всех наук.
«Стипешка» была маленькая, не помню сколько, но даже и отличная - маленькая. Отдавала я её маме, как-то и в голову не приходило сказать – это мои деньги. Финансами в семье заведовала мама – значит и эти деньги надо отдать ей. Были семестры, когда с тройками стипендия не полагалась. Тогда мы пытались всей группой ныть перед каким-нибудь преподавателем – ну, поставьте ей четвёрочку (а ответ-то вообще двоечный), как она будет без стипендии. Иногда срабатывало. Но только из жалости делал это педагог, никаких подношений у нас не практиковалось. Их преподавателей, чьи хорошие лекции запомнились, отмечу проф. Джавадова, К. Ахмедова, Абдуллаева Таира Гасановича, под руководством последнего после аспирантуры я проработала несколько лет на кафедре высшей математики в бакинском Политехе, кафедре очень большой и, хотя бы поэтому уже, очень сложной. Но Таир Гасанович пользовался бесспорным авторитетом. Это был ещё один умный и хороший руководитель на моём пути. Говорю же - везло мне на хороших людей. Пока руководил Таир Гасанович – всё было хорошо, а когда по состоянию здоровья он вынужден был уйти, тут-то и началась драка желающих властвовать.
На пятом курсе запомнились блестяще прочитанные Панайоти обзорные лекции, как-то всё выстроилось, наконец, в систему. Моя дипломная работа писалась под руководством Арифа Бабаева, который начинал в ту пору свою карьеру, и о котором у меня самые лучшие воспоминания – талантливый и, главное, любящий математику, искренне восхищавшийся ею математик, что мне было созвучно. Я была первой дипломницей под его руководством. Госэкзамены тоже впечатлили. Представьте: здание около Баксовета, бакинская жара, открытые окна, из которых на страшной громкости звучат мугамы. Вот когда я поверила в знаменитую студенческую фразу: «Знаю, но не помню». И наконец, распределение. Сказочное распределение, больше, наверное, никогда такого не будет. Боялись мы его, этого распределения, очень. И готовились хорошо описанными в литературе способами: кто замуж выходил срочно, кто всякими справками и запросами запасался. А оказалось – Москва прислала запрос человек на 20 выпускников (подумали, что мы механики), открывалась новая лаборатория в АН АзССР, новая кафедра в АГУ. Выбирай – не хочу. Те, кто запасся справками, не знали, как от них избавиться. Я попала в Энергетический институт АН АзССР, где и пробалдела полгода. Под Новый (1961) год меня отыскал вновь назначенный на вновь открывавшуюся в АГУ кафедру теории функций и функционального анализа Габибзаде Амир Шамильевич, с приглашением работать на своей кафедре, что мне очень понравилось. И я, как последняя кретинка, отправилась к директору Энергетического института Ч. М. Джуварлы: «хочу уволиться» - говорю. Он ещё поуговаривал немножко, а я вышла из кабинета и оставила секретарше заявление - по собственному желанию. Прихлопнуть меня мог Джуварлы, как муху: по распределению ведь пришла, никаких собственных желаний у меня быть не могло. Слава Богу, везло мне на хороших людей, подписал Чингиз Мехтиевич кретинское заявление. Далее я отработала в АГУ 1,5 года на кафедре функционального анализа под руководством ещё одного умного и доброго руководителя Амира Шамильевича Габибзаде и поступила в аспирантуру.
Что ещё рассказать про пятидесятые годы в Баку?
Нравы, по сравнению с нынешними, конечно, были строгими: неприлично было, например, причёсываться в присутствии молодого человека, сгорела бы от стыда, если бы выглянула комбинация или в танце партнёр смог бы нащупать застёжку от лифчика и т.д. Помню, как одна из моих подружек возмущалась, что у Клавдии Шульженко слишком откровенные наряды. Это у Шульженко-то, которая даже открытые плечи прикрывала шарфом. Понятия «макияж» не существовало, если кто и красил реснички, то это должно было быть незаметно, что с той косметикой было очень проблематично –лучше уж и не связываться. Духи - «Красная Москва», у ребят – «Шипр». Польские «Может быть» появились чуть позже. Сложно было с длиной юбки – если в этом году длина на палец ниже колена, то вариантов нет: выше - выглядишь вульгарно, а ниже - «по-деревенски», брюки только входили в моду, я уж не говорю, что в ресторан не пустили бы в брюках, но и родители у многих не одобряли. Помню, как возмущался мой молодой человек, когда я вознамерилась надеть чёрные чулки. Реакция была предсказуемая – это я не всерьёз, конечно. Думаю, в то время, даже не всякая девушка, «пониженной социальной ответственности» (как говорит наш президент), рискнула бы надеть чёрные чулки. Колготок, кстати ещё не было – чулки и резинки на поясе. Хорошие чулочки надо было ещё «достать», а доставши, холить и лелеять, спущенные петли можно было поднять в частной лавочке. Не было ещё и сапог, появились чуть позже. А тогда: покупали мне в мае босоножки, а осенью туфли, и всё. Можно было, правда, и обувь заказать у частника, и шляпку, кстати. А где частники – там и фининспекция, а где фининспекция – там и стукачество. Как правило, стукачами оказывались соседи или друзья-подруги, а инспектора, за небольшую мзду, могли и продать имя стукача. Весёленькая жизнь, правда? Прямые волосы были, к сожалению, не в моде – следовало делать завивку и спать на металлических бигудях (мягкие появились чуть позже).
К концу пятидесятых годов появилась одежда из валютной «Берёзки» - фирмА‘ (ударение на конце) так называемая. Приобретали эту «фирмУ» чаще всего на вещевом рынке, на «Кубинке» (так он назывался), где пышно расцвела спекуляция. А в остальном, как и сейчас: и флиртовали, и кокетничали, и влюблялись, и «страдали». К концу учёбы образовались три пары: Эльмира Гасанова и Славик Пустовалов, Инна Каленик и Алик Володарский, Эльмира Ахундова и Рафик Асланбеков. Хорошие пары получились – вырастили хороших детей и не распались «до гробовой доски». Нет уже на этом свете никого из мужских половинок этих пар, нет и моей дорогой подружки Эльмиры Асланбековой. Нет и другой моей подруги - Ляли Измайловой. Это с ней мы прогуливали физику и бегали в филармонию (у Ляли было приличное музыкальное образование).
Если посмотреть, как сложилась карьера – тоже вроде есть чем похвастаться (не зря, видно, в группе было 11 медалистов). Прочла вот в википедии – видный азербайджанский математик – Акиф Гаджиев (директор института математики, был, к сожалению, приходится добавлять) – это мой однокашник. Много хорошего прочла о Рамине Махмудзаде. Хорошую карьеру на психологическом факультете МГУ сделала Инна Каленик – лауреат двух премий: Президентской и Ломоносовской. Долго и успешно проработал директором школы Фаттахов Фатулла. Защитили кандидатские Боря Левит, Алик Володарский, Асиф Тагизаде, Эльмира Гасанова, Славик Пустовалов, Наиля Багирова. Ну и не о всех я знаю, наверное.
Всё и не расскажешь.
Это было довольно романтичное время, понимаю, что время молодости всем, наверное, кажется таким. И всё же – это было время увлечения классической музыкой (ну, пусть и не повальное), время Вана Клиберна, Первого концерта Чайковского, только что написанных «Подмосковных вечеров», время Ремарка и Хемингуэя, Грина и Паустовского, время походов (по входному билетику) в филармонию. И оперный, и театр русской драмы мы любили, да и гастролёры в Баку приезжали не последнего уровня: Рихтера я слушала не в Баку, а Гилельс приезжал, и Большой театр приезжал. «Жизель» удалось посмотреть ещё в Баку, так же как Ефремовский «Современник» и Американский балет. В общем, приехав в Москву, я не чувствовала себя отсталой провинциалкой. Но это уже не бакинская, а совсем другая история: сравнить и оценить разницу в обучении в АГУ и в МГУ было очень интересно.
С приветом из Выборга - всё ещё холодного, но уже, хотя бы, светлого у нас начинаются белые ночи).
Виолетта.
загрузка