Воспоминания Мовсума Шихиева

В своей Галерее легендарный «парень из Баку», в прошлом звезда азербайджанского КВН, а ныне актер, художник и бизнесмен Бахрам Багирзаде продолжает знакомить читателей нашего сайта с историей нашего замечательного города. Сегодня мы представляем воспоминания о родном Баку и друзьях из прошлого бизнесмена Мовсума Шихиева, которыми он поделился по просьбе нашего  почетного галериста Бахрама Багирзаде.

 «Прежде чем стать бакинцами, моя семья прошла нелегкий, а подчас и трагический путь…»

Наверное, все помнят сюжет замечательного азербайджанского фильма «Кура неукротимая». Там есть сцена, в которой Черняевский отбирает детей для обучения в Горийской закавказской учительской семинарии. Так вот, в реальной жизни одним из этих мальчишек был мой дедушка, который выучился в этой семинарии на фельдшера. А бабушка моя тоже была вовлечена в образовательный процесс, и училась на педагогическом факультете. Там они и познакомились, а чуть позже сыграли молодежную свадьбу. После окончания учебы их, как молодых специалистов, распределили в Геокчайский уезд, в который тогда входило три района – Геокчай, Агдаш и Габала, но так как в Геокчае врач уже был, деда направили в Агдаш, и несколько лет он был единственным фельдшером на весь уезд.

А когда в Азербайджан пришла советская власть, его вызвали в партийные органы для беседы: Что за проблемы, - сказал он деду, - езжай, учись, твоя семья - моя семья – Ты молодой, перспективный, давай мы тебя отправим в Петроград учиться на врача? – - Куда я поеду? - удивился дед, - у меня жена и пятеро детей! - Это приказ партии… На этой беседе присутствовал друг моего деда Гахраман, который в царское время был сотником, его так и называли - Гахраман Юзбаши.  «Что за проблемы, - сказал он деду, - езжай, учись, твоя семья - моя семья». И на самом деле - пока дед учился в Петроградском медицинском институте, Гахраман опекал его семью, помогал продуктами, решал бытовые вопросы, словом, заботился, как о родных.

После окончания мединститута, дедушка вернулся в Агдаш, и мало того, он еще с собой привез русскую медсестру, потому были же еще и акушерские вопросы, и, учитывая мусульманский менталитет, там, где можно было справиться без врача, работала эта медсестра, а деда привлекали только в экстренных случаях. Я помню, как мне рассказали смешную историю, которая приключилась с дедом, когда он ехал домой поездом из Петрограда. Он купил билет в купейный вагон, и его соседями по купе оказались пожилой бородатый мужчина, похожий на профессора, и его жена. Они уже даже успели постель постелить. Дед вошел, поздоровался, и хотя у него билет был на верхнюю полку, но сесть же куда-то надо? И тогда дед отогнул край простыни, и сел на матрац. Этот бородатый профессор косо на него посмотрел: «Голубчик, после рейса простыни поменяют и постирают. А кто же будет менять матрац? Почему вы его пачкаете?» В этом восклицании заключена вся логика того времени – условия жизни были настолько трудными, что люди надевали манишку не для того, чтобы прикрыть голую шею, а чтобы не испачкать пиджак. Даже если у тебя не было рубашки, то уж нарукавники и манишка были обязательными…

Когда дети подросли, они поехали учиться в Баку. И тут встал вопрос – а где же им всем жить? Деда стали уговаривать, чтобы он купил квартиру в городе. Он долго сопротивлялся, отказывался, но, в конце концов, его уговорили. И дед отправился в Баку… Надо сказать, что в те годы, когда практически все бакинцы жили в коммуналках или подвалах, найти нормальное жилье было делом почти нереальным. Но тут на помощь дедушке пришел некий Фарамазов, который и познакомил его с одним евреем, Соломоном Давидовичем Розманом, у которого на улице Ази Асланова был шикарный по тем временам одноэтажный дом, и попросили его продать им крышу.

Соломон Давидович был личностью знаменитой в определенных кругах, потому что был самым лучшим дамским портным в Баку, и шил женские пальто исключительно для жен членов правительства, начиная от жены Мирджафара Багирова, и заканчивая супругами министров. Эти высокопоставленные дамы приезжали к нему на примерки на роскошных черных ЗИЛах, и, естественно, имея таких клиенток, он зарабатывал кучу денег. Но Соломону Давидовичу этого показалось мало - столько денег на руках, и с ними же надо что-то делать? И он начал выдавать эти деньги под проценты. У него была большая старинная музыкальная шкатулка, которую я прекрасно помню, и в ней он держал все свои сбережения. И когда в его квартире раздавалась ее тихая красивая мелодия, это означало, что Соломон Давидович удачно провернул очередной гешефт... Ему был должен весь квартал! Но и этого ему опять таки показалось мало… Мало того, что он обшивал все правительство, мало того, что он давал деньги в долг, так он еще решил продать и крышу моему деду, притом только за золотые николаевские десятирублевки, потому что бумажные деньги в его глазах особой цены не имели. В общем, когда дед с ним расплатился и купил у него крышу, началось строительство второго этажа. И как только все было готово, он продал свой дом в Агдаше, со всеми попрощался, уволился с работы, переехал в Баку и его сразу же назначили главным врачом поликлиники №2…

А потом папа вернулся в Баку с репутацией «брата ссыльного» и встретил мою маму, которая была дочерью «врага народа» В Баку у деда был племянник, который к тому моменту работал в ЦК. Как только он услышал, что его уважаемый дядя переехал жить в столицу, сразу же распорядился провести в его квартиру телефон. Это был поистине царский подарок, потому что в то время не то, что домашних телефонов, телефонных автоматов не было на улицах, и если вдруг надо было вызвать «Скорую помощь», люди бежали прямо на подстанцию. Весть о том, что в квартире нового соседа есть телефон, распространилась по кварталу с невероятной скоростью, и наша квартира превратилась в настоящий проходной двор - все, кому надо было позвонить, приходили к нам, причем, в основном, вызывали «Скорую». Почему-то никому даже в голову не приходила мысль обратиться к деду, и это сильно его задело: «Я сорок лет проработал врачом, полреспублики лечил от всех болезней, начиная малярией и заканчивая алейкией Франка!» Словом, он пошел в Минздрав, и попросился обратно в Агдаш… «Что вы! Туда уже назначили другого человека, и будет неудобно его уволить» - ответили ему в министерстве. Но дед был непреклонен и сказал, что он согласен уехать в любой район Азербайджана, лишь бы подальше от Баку. Короче, ему предложили должность главврача Саатлинской железнодорожной больницы. Он взял жену, свою русскую медсестру, и эта троица уехала в Саатлы, где он прожил до конца жизни…

А дети его остались в Баку. Постепенно наша большая квартира стала пустеть - девочки вышли замуж, один мой дядя уехал учиться в Одессу, где потом и остался, а второго дядю после окончания филологического факультета университета отправили по распределению в Дербент. Там он оказался втянутым в полемику, какой язык должен быть в Дербенте национальным? И мой дядя высказал свое мнение в прессе – так как 90% населения азербайджанцы, то и национальный язык должен быть азербайджанским. А чуть позже выяснилось, что это была провокация НКВД, и под этим «соусом» они собрали всех инакомыслящих, и выслали их в Ташкент…

Там мой дядя очень быстро сориентировался, изучил узбекский язык и стал очень уважаемым человеком, народным поэтом, его даже называли «Самедом Вургуном Узбекистана», Максудом Шейхзаде. Однажды моя бабушка, Фатима ханым, увидела, как к нашим соседям Фармазовым в дом зашла красивая молодая девушка. Оказалось, что это младшая сестра жены нашего соседа. Эта девушка так понравилась моей бабушке, что она тут же сообщила моему дяде в Ташкент, что нашла ему невесту. Дядя приехал, и они пошли его сватать, и тут вдруг выясняется, что его будущая невеста, Сакина, уехала на каникулы в Астару, и моя бабушка, не долго думая, отправилась со всей этой веселой компанией в район… После свадьбы Сакина ханум и дядя уехали в Ташкент, а через какое-то время в ее семье случилась трагедия – умерла ее сестра и муж, и трое их детей остались сиротами, и мой дядя тут же вылетел в Баку и всех их усыновил…

Мой дядя, Максуд Шейхзаде, пользовался таким огромным уважением в Узбекистане, что впоследствии его именем назвали проспект, мавзолей, стипендию в университете. Естественно, что в Баку он так и не вернулся… Когда его арестовали, он написал моему, папе который в то время учился на филфаке: «Тебя тоже обязательно вышлют, и пока ты вольный человек, переезжай ко мне. Я тебе помогу». Папа взял академический отпуск и уехал в Ташкент. Там он поступил в университет и прожил до самой смерти Сталина…

А потом папа вернулся в Баку с репутацией «брата ссыльного» и встретил мою маму, которая была дочерью «врага народа», поэта и просветителя Зульфугара Ахмедзаде, отца сатирического поэта и ответственного секретаря журнала «Кирпи» Руфата Ахмедзаде. Эти два, уже не очень молодых человека встретились совершенно случайно. Папа из Ташкента, брат ссыльного, другая дочь врага народа - эту никто замуж не берет, за папу никого не отдают… Так они и жили, каждый в своем в одиночестве… И в один прекрасный день директору кинотеатра «Вэтэн» Гите Александровне Бессантиной, которая была подругой моей мамы и знакомой папы, пришла в голову замечательная мысль – а не познакомить ли двух этих хороших, но таких одиноких людей? И сделала так, что они, якобы случайно, встретились у нее в кинотеатре. Вот так, благодаря Гите Бессантиной, мои родители поженились, и переехали жить на улицу Ази Асланова, 38. А на свадьбе у них пел не кто иной, как тогда еще совсем молодой певец Лютфияр Иманов…

Судьба другого моего дяди, который уехал в Одессу, сложилась удачно. После окончания института он сделал блестящую карьеру, а после войны по его проекту восстанавливали разрушенный одесский порт. И в этот период с ним произошла одна, очень интересная история. Так как война уже закончилась, надо было возвращать американцам за ленд-лиз золото в виде слитков, и отгружали его из Одессы. Процесс погрузки проходил в обстановке строжайшей секретности и, естественно, под тотальным контролем НКВД. На причал подъезжала полуторка, и там, за столом, уже сидел НКВДшник, перед которым лежала большая канцелярская книга, в которую он записывал номер каждого слитка. И только после этого его относили на корабль, где другой НКВДшник делал тоже самое - записывал номер, но уже в свою книгу. Так, слиток за слитком, золото постепенно переносилось на судно. И тут произошло страшное – один из военных, который переносил золото, вдруг пошатнулся и уронил слиток в воду… На дно сразу же спустились водолазы, но ничего там не нашли. Этого несчастного тут же объявили врагом народа, сказали, что у него под водой был сообщник и арестовали. Скандал был на всю Одессу! И вдруг кто-то вспомнил, что проект порта делал профессор Шихиев и надо с ним посоветоваться. Стали его искать, и выяснилось, что во время восстановления порта он упал в море, схватил воспаление легких, и теперь лежит в больнице. К нему отправилась целая делегация, и попросили его помочь. Тогда мой дядя сказал, чтобы ему дали точный вес золота и место стоянки корабля. И лежа на больничной койке, он за пять минут рассчитал место, где нужно искать утонувший слиток. Нырнули и нашли это злополучное золото… Этого бедолагу НКВДшника отпустили, а дяде дали Сталинскую премию, которую и так уже собирались ему присвоить, но этот инцидент с находкой пропавшего золота стал своего рода катализатором, ускорившим это процесс…

Одним из самых первых и ярких впечатлений моего детства на улице Азии Асланова были бесконечные комары, которые летали круглый год, из-за того, что все подвалы были затоплены водой. Летом же стояла невыносимая жара, потому что наши окна выходили на соседскую крышу, которые тогда обильно заливали киром, и это жар от раскаленной черной крыши заполнял всю нашу квартиру. А когда в Баку поднимался долгожданный ветер, то к нам заносило всю пыль с округи. Я уже не говорю о кошках, которые были везде, а крысы были почти как наши «братья». В этих антисанитарных, неприспособленных к жизни условиях я и рос. В этой квартире ловить было нечего, и я все время проводил на улице, а домой приходил только спать и кушать. Этот кошмар так на меня действовал, что ночью я забирался под одеяло с головой, чтобы ни один комар меня не кусал. Ведь тогда же не было никаких средств, и единственным оружием в борьбе с этой жужжащей гадостью была скрученная газета…

Как это ни странно, но горских евреев в нашем дворе не было. А вот дворником у нас был, как в анекдоте – «Где вы видели еврея-дворника?», горский еврей дядя Абрам с женой Сарой. Своей квартиры у них не было, и ЖЭК выделил им одну крохотную комнатушку с выходом прямо на улицу. Никаких удобств, кроме четырех стен и хлипкой двери, там не было. А детей у них был целый океан. Моя покойная бабушка постоянно помогала Саре, и все время задавала ей один и тот же вопрос: «Сара, ну что ты нашла в этом Абраме? Ведь вы так нищенствуете». На что Сара грустно ей отвечала: «Ай, Сона ханым, молодость. Какой я дурой была!»… Таира, - отвечал он моей маме, - я все правильно рассчитал, но азохен вэй, кто мог предположить, что я столько проживу?! Я рассчитал свою жизнь только до восьмидесяти лет…

Соломон Давидович к этому времени уже не шил и не собирал проценты - времена поменялись. У него была одна дочь, которая уехала учиться в Ленинград, и назад уже не вернулась. И почему-то нас друг к другу потянуло. Наверное, это произошло от того, что он маялся без дела, а мне по большому счету тоже не с кем было общаться. Словом, он решил стать моим «крестным отцом» по жизни. Утром я спускался к нему поздороваться, а после школы я шел к нему, и он присматривал за тем, как я делаю уроки. После этого мы поднимались к нам обедать, и мама наливала нам супчик, который он с удовольствием съедал. В пять вечера, в обязательном порядке, мы шли на Парапет, где в то время собирались все бакинские евреи. Их там было видимо-невидимо, причем почти все были примерно одного возраста. Они сидели и о чем-то долго разговаривали на идиш, а я катался вокруг них на самокате.

Когда Соломон Давидович достиг возраста 92 лет, он оказался абсолютно нищим. Моя мама его однажды спросила: - Соломон Давидович, ну вы же умный человек, вы столько времени были при делах, как же вы могли допустить, что у вас ничего не осталось? - Таира, - отвечал он моей маме, - я все правильно рассчитал, но азохен вэй, кто мог предположить, что я столько проживу?! Я рассчитал свою жизнь только до восьмидесяти лет… Соломон Давидович и, правда, ни в чем себе не отказывал, и жил на широкую ногу - каждый год выезжал в Кисловодск, Ессентуки, хорошо питался… Вообще, у этого человека была уникальная аура. Он, наученный жизненным опытом, так правильно реагировал на события, что любая, даже самая страшная ситуация превращалась в обыденность. Как сказал его знаменитый тезка – «Все проходит…»

Однажды я от этих кошек-мышек схватил чесотку, и Соломон Давидович, видя мои мучения, отвел меня в кожно-венерологический диспансер на улице Али Байрамова. Там работала его знакомая, пышная еврейка. «Соломон Давидович, таки с вами что-то случилось?» - спросила она его довольно игриво. «Нет! Не со мной, с ребенком», - воскликнул он. Врачиха попросила меня поднять рубашку, и без всяких там анализов, соскобов и прочих медицинских штучек, тут же поставила мне диагноз - чесотка. Я чуть не умер от этого слова. А Соломон Давидович поспешил меня успокоить, и, махнув рукой, спокойно сказал: «Да? Чесотка? А-а-а, ерунда, пройдет». Эти слова вернули меня к жизни, и я почувствовал себя абсолютно здоровым человек. Но мне, все же, прописали какую-то жутко вонючую серную мазь, и в школе мои одноклассники постоянно принюхивались и спрашивали друг друга: «От кого же так пахнет?» А я молчал…

Я учился в 190-ой школе. Улица Гуси Гаджиева в то время была улицей контрастов. С нижней стороны жили мы, простые люди, а в верхнюю часть занимала бакинская элита. Там уже были построены дома композиторов, писателей, и в школе так получилось, что половина класса были дети писателей, композиторов и прочей элиты, а половина - шантрапа из еврейского района. И все мы переплелись в одном конгломерате – шантрапа учила жизни маменькиных сынков, а те, в свою очередь, каким-то образом влияли на нас интеллектуально. Благодаря такому слиянию столь разных миров и получались национальность бакинец - интеллигентный, и улицу знает, и науками интересуется, и подраться может. Сейчас таких становится все меньше и меньше… Мало того, что нас тогда хорошо учили в школе, в обязанности учителя входило исправно уведомлять родителей об успехах или, наоборот, о проблемах ребенка. Моя мама раньше меня знала все мои отметки, потому что был постоянный контакт - родительские собрания, которые проходили очень серьезно, учителя звонили нам домой, если надо было решить какие-то воспитательные вопросы. То есть, мы были под тотальным контролем – дома со стороны родителей, в школе - со стороны учителей. В то время никто нас не спрашивал - а кем ты станешь? Мы одинаково полноценно учили все предметы, и с нас так же совершенно одинаково требовали знаний.

Профессию врача я решил выбрать из-за дедушки. В школе, когда мы писали сочинения, нам категорически запрещали списывать. Не все выполняли этот запрет, но так как я был дисциплинированный и законопослушный ученик, то думал, что списывать - это плохо, и научился обходиться без шпаргалок. Писал я неплохо, хотя грамматика азербайджанского языка у меня «хромала». Так как я очень хорошо знал биологию, в самом начале десятого класса меня отправили на олимпиаду по биологии, и я стал чемпионом республики. Стал, и забыл об этом… Пришло время вступительных экзаменов, и моя тетя, преподаватель азербайджанского языка и литературы в 190-ой школе Рамиза Исмайлова, строго-настрого запретила мне писать письменный экзамен самому: Но, честно говоря, хотя это и наш азербайджанский плов, он сильно уступает узбекскому - Не рискуй, ты уже получил две «4», - и вручила мне пачку шпаргалок. А я в жизни ничего не списывал, и даже навыками этого процесса не владел, но послушно рассовал эти листочки по карманам, и пошел на экзамены. В аудитории я устроился на самом верху, чтобы никто мне не мешал. На выбор нам дали три темы – свободную, но я от нее по настоянию тети отказался, вторая тема была «Мать и почтальон» Сулеймана Рустама, и что-то третье. Я выбрал «Мать и почтальон» и потихоньку начал списывать. Проходит минут пятнадцать… И вдруг в аудиторию заходит какой-то проверяющий и начинает нас рассматривать. Самое интересное, что передние ряды были совершенно пустыми, потому что все забились наверх. И тут он говорит: «Трое справа и трое слева, спуститесь вниз». Я оказался как раз третьим. Что поделаешь, пришлось спуститься... Тему я знал, а переписывать не мог, и грамматика, я чувствовал, меня подведет. Посидел, подумал, и стал писать, потому что лучше написать хоть что-то, чем сдать листок пустым. И в это время произошел интересный случай. Когда я собирался на экзамен, мы с тетей повторяли что и как пишется. И там было слово «кинематограф». - Ой, только не ошибись, все ошибаются на этом слове и пишут «киноматограф», думая, что проверочным словом является «кино», а на самом деле проверочное слово - это «кине», то есть «движение», и писать надо «кинематограф» - предупредила меня тетя. И я это запомнил. Пишу себе, и вдруг сидящий рядом парень спрашивает у этого проверяющего: - Учитель, а как пишется слово «кинематография»? - «Киноматография» - важно отвечает тот. Я попытался предупредить парня, что так писать не надо, но тот посмотрел на меня, как на конкурента, и не поверил. Словом, больше я этого парня в институте не видел… За письменный экзамен я получил «3», и ситуация сразу же осложнилась, потому что две «4» и одна «3» означали, что на биологии я должен был получить «5», а «пятерку» никому не ставили… Прихожу я на биологию и натыкаюсь на преподавателей, которые проводили олимпиаду. Они сразу же меня узнали, задали мне вопрос, который я знал, и когда я стал писать, отвели меня в приемную комиссию. Оказалось, что и председатель этой комиссии тоже меня помнит: «Ну что его спрашивать? Мы же все его знаем!» И поставил мне «5». Вот таким образом я поступил в институт…

Мы жили нормальной и очень скромной жизнью. Из удовольствий и развлечений было только кино, и мы постоянно крутились на «пятачке» между кинотеатрами «Араз», «Низами», «Вэтэн» и «Азербайджан». Что же касается праздников, то у нас дома по-настоящему отмечали только Новруз байрам, к которому мы готовились целый год. За три месяца до байрама обязательно надо было купить очищенные орехи, потому что перед праздниками они дорожали. Потом назначались определенные дни и у нас дома собирались женщины, чтобы печь сладости. Я до сих пор не понимаю, почему все надо было печь за один день? Они начинали с раннего утра и заканчивали в три часа ночи. Этот день был кошмарный, и отец сразу же убегал из дома. А я оставался помогать. Помню, как моя тетушка Тубу хала учила меня делать волнушки на шекер-буре, и я прекрасно научился орудовать пинцетом. Эти сладости – пахлава, шоргогал, шекер-бура были очень вкусными и очень ожидаемыми, потому что, в магазинах этого никогда не было!

Наша бисквитная фабрика выпускала страшную пахлаву черного цвета, которую, естественно, никто не ел. Новруз был настоящим байрамом! Ну, еще, может быть, с натяжкой мы так же готовились к встрече Нового года, когда все собирались за столом и смотрели «Голубой огонек». И обязательно отмечали два раза – по местному времени, и по Москве, для этого даже покупали две бутылки шампанского! На Новруз у нас дома готовили бакинский плов, который я видел у всех соседей и родственников. Несмотря на то, что моя мама родом из Ленкорани, и прекрасно готовила лявянги, но в Баку сформировался общий для всех прототип бакинского плова – классический гарнир, зелень, каштаны, чыхыртма, и редко был фисинджан, потому что не каждый умел его готовить. И когда я поехал учиться в Ленинград, то вдруг понял, что и русский язык, и литературу, как мировую, так и русскую, я, благодаря чтению, однозначно знаю лучше, чем многие россияне Но, честно говоря, хотя это и наш азербайджанский плов, он сильно уступает узбекскому.

Когда в 1953 году мой папа вернулся в Баку из Ташкента, он привез с собой две вещи – тюбетейку и умение готовить узбекский плов, который он делал для нас почти каждое воскресенье. В Узбекистане плов готовят исключительно мужчины, так у них повелось. Узбекский плов - это самый настоящий тюркский плов. То есть, у наших предков кипчаков не было возможности возить с собой много посуды, чтобы все составляющие плова готовить отдельно, и все варилось в одном газане. То, что готовят в Баку, это не тюркский плов. Мы готовим персидский, оседлый плов, а тот плов настоящий, кочевой. Иранские блюда не острые, а в Узбекистане, наоборот, плов бывает очень острым. Ташкентский плов готовится на хлопковом масле, которое обладает довольно специфическим запахом, но это придает плову неподражаемый шарм. Есть и второй вариант – хорезмский плов, который готовят на курдючном жире. Курдюк нарезают на маленькие кусочки, растапливают и убирают шварк, потом туда бросают нарезанный лук, немного его поджаривают, затем куски нарубленной баранины обжаривают вместе с луком. Потом добавляют нарезанную соломкой морковь, закрывают крышкой и немного тушат. Как только морковь готова, добавляют рис и воду. Газан закрывают крышкой, дают полный ход и минут через двадцать рис собирают в горку, и в центре этой горки «топят» головку заранее очищенного чеснока, уменьшают газ и через определенное время плов готов. Потом берут большое блюдо, ставят его на газан, переворачивают, и получается, что рис остается внизу, затем идет морковь, а сверху оказываются дымящиеся, ароматные куски баранины. Едят такой плов только с нарезанной кружочками редькой. Вот это и есть настоящий узбекский плов…  

Не знаю, как другие мои ровесники, но я учился, учился и еще раз учился. У Соломона Давидовича была потрясающая библиотека, и у нас дома было огромное количество книг, и я, хотя и учился в азербайджанском секторе, но на русском языке говорил лучше, чем многие русские. Тогда же не было ни телевидения, ни видео, фильмы в кинотеатрах менялись редко, и делать, в принципе, было нечего. Тусоваться и фланировать по улицам в нашем квартале было не принято, так что, мы читали книги в огромных количествах. И когда я поехал учиться в Ленинград, то вдруг понял, что и русский язык, и литературу, как мировую, так и русскую, я, благодаря чтению, однозначно знаю лучше, чем многие россияне. Это все благодаря тому, что в Баку была огромная любовь к книгам. Книги покупали, книги искали, их обменивали, сдавали макулатуру, а самым популярным местом у бакинцев был букинистический магазин, где мы буквально пропадали часами. Баку был очень читающим городом, и кто бы, что не говорил, основным занятием горожан было чтение, потому что другого источника информации у нас тогда просто не было. Это привычка к чтению сохранилась у меня по сей день…

Я не любил просто так болтаться в городе, на школьных праздниках и вечеринках я бывал, но что бы это было какой то системой, чтобы я постоянно где-то тусовался, этого никогда не было. Такой образ жизни могла себе позволить только «золотая молодежь», у меня же такой возможности не было – я был парнем из скромной семьи, и единственным утешение было чтение и умение говорить. И это очень мне помогло в дальнейшем – благодаря этим знаниям, я мог повести за собой «энное» количество людей, чем я впоследствии и воспользовался, когда начал заниматься бизнесом...

Наш же новоявленный богач, став материально обеспеченным, сразу же выстраивает дом, как правило, безвкусный, потому что у него отсутствуют критерии вкуса Однажды я спросил у мамы: «Ты говоришь, что вы, бакинцы, делились последним куском и жили, как одна семья. Когда же все это кончилось?» При этом разговоре присутствовала мамина подруга, Наиба хала, очень умная женщина. Мама начала объяснять мне, что все это произошло постепенно, пыталась как-то оправдать мещанство некоторых людей, и тут в разговор вмешалась Наиба хала: «А я точно знаю, когда это началось – после войны». Позже я тоже пришел к этой мысли – ведь Сталину практически удалось уничтожить инакомыслие, и тех людей, которые видели мир и знали, что такое жизнь, он сгноил в Сибири. Оставшиеся пролетарии даже не знали, как живут люди за границами СССР. Они думали, что самое главное – это работа и скромная, почти нищая жизнь. А после войны, когда наши солдаты увидели, как живут европейцы, когда они набрали там трофеев, то очень быстро смекнули, что кроме советской жизни есть другой мир, где люди живут по-другому. И вот тогда, постепенно, и начался крах социалистической идеологии, потому что любой человек хочет жить лучше, и что так, как живем мы, никто в мире уже не живет… Сейчас идет формирование нового класса. Но вся беда некоторых представителей бизнеса заключается в том, что они, заработав деньги, начинают считать себя аристократами. Они не понимают, что аристократом невозможно стать, даже заработав миллиард! Аристократы - это определенная каста людей, предки которых получили свои титулы и земли от королей за свои военные заслуги. И основными принципами их потомков стали наличие хорошего образования, благотворительность и так далее. Наш же новоявленный богач, став материально обеспеченным, сразу же выстраивает дом, как правило, безвкусный, потому что у него отсутствуют критерии вкуса, заполняет его псевдо-произведениями искусства, которые ему кто-то всучил под видом настоящих шедевров, и мнит себя аристократом. А на самом деле, он сноб. Этот снобизм и порождает мещанство, которым сейчас больно наше общество. Я считаю, что это болезнь, и заражаются ей, в первую очередь, маргиналы. Они хотят всего и сразу, причем любыми путями, забывая и мораль, и честь. Но, я уверен, что пройдет время, и люди поймут истинные ценности…

А будущие бакинцы будут лучше, чем мы. Мы не могли познавать мир и крутились только внутри нашей страны. Сейчас молодое поколение имеет преимущество – перед ними весь мир, и не только в географическом смысле, но и в плане неисчерпаемых источников информации. Не за горами время, когда не очень образованные люди будут вынуждены подчиниться знающим, для того, чтобы выжить в этом жестком мире и обеспечить будущее своей семьи. И если это долгосрочные планы, то достичь их можно будет только легальным путем. Сейчас с каждым днем процесс зарабатывания денег становится все сложнее, и просто так, «на ура» этого уже не сделаешь - для этого нужны капитальные знания, умение, прочные профессиональные и деловые связи. В азербайджанском языке есть такое слово «зиялы». Вот к чему надо стремиться! Свято место пусто не бывает… Мой дядя, выдающийся поэт Максуд Шейхзаде, однажды сказал: «Действительность - соперница легенды». На место ушедших, придут новые люди с более расширенными знаниями, с глобальным мышлением. Эти люди заполнят пустоты, и в Баку опять возродится определенная аура нашего города. И те, кто приехал из провинции, тоже станут столичными жителями, бакинцами.

Я много езжу по разным странам, и там нет понятия «поселок», «район», «столица». Там вся страна пропорционально имеет одинаковый уровень. Там неважно, откуда ты, никому даже в голову не придет делить людей по месту их рождения. Потому что, в школах одинаковый уровень, доступ ко всем благам цивилизации одинаковый, быт одинаковый, законопослушность одинаковая. Я думаю, и у нас в будущем это понятие исчезнет, и будет просто страна, в которой тон будут задавать успешные люди. Тем более что у нас, в отличие от соседних республик, есть прекрасная стартовая площадка. Так что, брожение очень скоро пройдет, и мы будем впереди всей планеты!

ссылка на источник