Я здесь одна

1

Париж - это единственное место, где можно прожить без счастья.

мадам де Сталь

Откинувшись на спинку кресла, уже в воздухе, пытаюсь понять, как это произошло. Холодный изматывающий нью-йоркский февраль, работа над одним проектом закончена, а до начала другого еще парa дней, случайно попавшаяся под руку статья о премьере "Вертера" в новом здании Oперa на плoщади Бастилии, ничего не значащий, короткий разговор с приятелем о его командировке в Париж, недорогой, найденный в пять минут билет на прямой рейс, всего шесть часов перелета, крошечная, уютная гостиница рядом с Лувром и номер в ней по смешной цене за ночь. Все решилось в два часа парой щелчков компютерной мыши. Что это? Чудное чудо или изобретательная ловушка? Никогда не могла спать в самолете. Вздремнуть бы хоть часик. Или два.... Зуб болит. Вообще. Я никогда не мечтала увидеть Париж. "Я еще слишком молода, чтобы умереть", так, кажется, кричала Миледи мушкетерам. Поспать бы...

Раннее утро. Аэропорт Шарль де Голь. Ленивый сонный пограничник-девушка не ответила на приветствие, шлепнула печать в паспорт, поглядела мимо. "Добро пожаловать в столицу нашей Pодины", я сочинила для нее слова, но она их не произнесла. Выкативши чемодан с карусели, застываю в раздумьях посреди пустого терминала. Задача номер один - найти автобусную остановку, задача номер два - доехать до Оперы Гарнье, задача номер три ...Так, это потом, в автобусе подумаю, ехать долго. Увидела парижский аэропорт - и не умерла, а говорили... Хотя, может аэропорт - это не считается. Как душно! Расстегиваю шубу, выхожу на улицу. Наконец-то - живая душа без чемодана навстречу. Бонжур месье, есть ли у меня шанс поговорить с Вами хоть на не родном Вам, но все-таки... Есть! Любезный француз осведомляется с какого я рейса и, узнав, что с нью-йоркского, (в моей голове молниеносно проносится - все французы не любят всех американцев) не становится менее любезным. Показывает куда идти. 1:0. Париж открывает счет. Появившись на остановке первой, почему-то попадаю в автобус предпоследный, нет, все-таки последней, парочка обнявшихся, тонюсеньких как прутики геев неожиданно ловко и бессовестно оттерев меня в сторону, протискивается вперед. 1:1. Я сравниваю счет. Водитель резко трогается не дождавшись пока мой чемодан окажется на полке для багажа, и я едва успеваю схватиться за железку поручня. Автобус продолжает двигаться нервными рывками, я то и дело
врезаюсь то коленями, то локтями во все твердые предметы, что попадаются мне навстречу в процессе поиска свободного места. 1:2. Нахватав синяков уже на первых минутах, я вырываюсь вперед. И, судя по началу, у меня хорошие шансы остаться в живых.

Полчаса таращусь в окно. Дохлые березки, безобразные рекламные растяжки, полуразвалившиеся избушки. Вьезжаем в город: дома, магазины, люди. Восторженные вопли не рвутся из моей груди. В Нью-Йорке сейчас глухая ночь, и восхищению трудно прорваться сквозь почти равнодушное отстранение полуспящего организма. Легкий холодок страха разочарования начинает закрадываться в сердце. Неравность количества потраченных усилий и полученного эффекта - вот ужас и бич путешествующего. Конечно, жизнь пуста без приключений, но она также бессмысленна и с ними (вот папа Дюма покоя не дает!). В конце концов, стоят ли усталость от времени проведенного в дороге, раздражение от связанных с этим неудобств и не всегда блестящий гостиничный сервис красот и достопримечательностей новых мест. Про тех, кто любит спать в лесах, полях и на льдинах, понятно, речь не идет. Итак, приход восхищения, по ни от кого не зависящим причинам, откладывается. При этом он может вообще не состояться. У меня есть три дня, чтобы его дождаться. И если праздник - это ожидание праздника, а Париж - это праздник, который всегда с тобой, то... что? А то, что я становлюсь обладательницей двух праздников и Парижа, и что я буду делать со всем этим неожиданно свалившимся на меня богатством?

Табло любезно сообщает сколько времени осталось до конца поездки. Все, приехали. Опера. Выхожу. Каблук и брусчатка - две вещи несовместные. Вокруг пустынно, редкие прохожие пробегают мимо. Туристов не видно вообще. Уже почти десять утра. Когда же этот город просыпается? Взлечу серой птичкой воробьем чуть выше срезанных пирамид парижских крыш и увижу себя с открытым ртом, волочащую чемодан вдоль скульптуры на фасаде и насупленно-серьезных бюстов французских и не только композиторов над циркульными полукружиями окон. Отложу ненадолго выполнение задачи номер три - поисков такси до гостиницы. Все расписано по часам, даже сон, вернуться сюда, по крайней мере в этот приезд, я уже не смогу: задержусь,
постою, разгляжу. Крылатые золоченые фигуры по углам фронтона выглядят празднично нелепо на фоне размытого, акварельно-серого, скучного неба, как разряженная не к месту и не ко времени дама. Барокко часто и многим кажется безвкусным, я никогда этого мнения не разделяла, а вот сейчас почти готова согласиться. Наверное, этому стилю необходимы, как непременное дополнение, яркое солнце, густая изумрудная листва и ультрамарин в зефирных тучках, похожих на жирных путти с картин Пуссена. Торцы здания закрывает безобразный забор из плохо сколоченных дешевых фанерных листов. Кроме фасада осматривать нечего, внутрь не попасть - все заперто. Опущусь на бренную землю гадящим повсюду, пошлым и бесполезным голубем и вспомню про то, что неплохо уже и в гостинице обьявиться. Останавливаю нескольких прохожих, ни один из которых на вопрос о месторасположении стоянки такси ничего полезного сообщить не может. Наконец молодая симпатичная девица советует ловить машину прямо с того места, на котором я стою. Несколько минут отчаянно и безрезультатно машу руками.

Мудрость в духе "не везет в карты, повезет в любви" для этой ситуации я бы сформулировала следующим образом: "игнорируют таксисты, заметят жулики". Увлеченный красотами, разомлевший от счастья созерцания одинокий турист - мишень - не промахнешься. "Юноша бледный со взором горящим" появился вдруг и ниоткуда. Впрочем, когда все внимание обращено на один предмет (Опера и площадь вокруг нее) или сосредоточено на одной мысли (почему эти чертовы парижские такси не хотят останавливаться), "подкрасться" незаметно не составляет особого труда. Белозубая улыбка. Жан, Поль, Мишель. Сегодня утром я отзывчива как... Не важно. Чем могу? Этого просто не может быть! Парень только что нашел на дороге очень дорогое золотое кольцо и хотел подарить его неотразимой женщине, гостье Парижа за совсем небольшую компенсацию в размере пары долларов, а лучше евро. При этом он все время поворачивал кольцо так, чтобы я оставила последние сомнения и хорошенько разглядела пробу внутри. Полусонный мозг сработал по принципу: дают - бери, однако после этого не отключился, мол, коготок завяз, так и всей птичке пропасть, а стал посылать тревожные сигналы содержания - "ну, ладно, кольцо взяла, так хоть кошелек не доставай". Голос разума был услышан, кольцо возвращено, кошелек остался в сумке. Милый Гаврош, если бы ты понимал по-русски или я говорила бы по-французски я бы рассказал тебе об одном крутом "кидалово" в сочинском аэропорту и мы оба весело бы посмеялись над твоим наивным, примитивным и детским жульством. Обиженный в лучших чувствах, он исчез почти так же неожиданно, как и появился. Черт, может история Леру про призрак оперы не фантазия и там где-то в подземных лабиринтах есть один, выводящий прямо на то место, где я безуспешно пыталась остановить такси. Честно говоря, острое любопытство сменилось таким же острым желанием убраться отсюда как можно скорее, и я покатила чемодан к входу в метро, его то я увидела сразу в отличие от так никогда и не найденной стоянки такси. В конце концов, на дворе жесточайший кризис, и интернет полон разнообразных умных и не очень советов, на чем можно сэкономить путешественнику. Поездки на общественном транспорте вместо мотора один из самых распространенных. Да здравствует экономия!

Уже почти добравшись до лестницы, я заметила, что с другой стороны площади навстречу мне вдохновенно летит грузная женщина со счастливой улыбкой на лице. Она протягивала мне золотое кольцо (площадь перед Оперой Гарнье усеяна золотыми кольцами, не ленитесь подбирать!) и что-то лепетала, не разберешь, наверное, о своей неожиданной находке и моей беспримерной удаче. Дорогие дети лейтенанта Шмидта! честное слово, я бы с вами здесь еще бы и поразвлекалась, но мне пора. Оревуар, мадам. Бон шанс! Кстати, через день у Лувра, меня нашла еще одна дочь несчастного лейтенанта. И это уже был, конечно, фарс.

Спустившись в метро, я заметно повеселела. Афроевропеец (а есть ли такое слово в "нетолерантном" русском языке? и тогда, о, ужас, негр) за стеклом с надписью "Информация" прекрасно говорил по-английски, подробно объяснил, как добраться до места, продал билетик. Окрыленная успехом, я помчалась к турникетам, волоча за собой чемодан, подглядела, как и куда запихивать цветной клочок и, радуясь своей сметливости и ловкости, тут же безнадежно застряла между вертушкой турникета и какими-то дурацкими плексигласовыми дверками, которые открылись на секунду перед моим носом и, не дожидаясь когда я в них проскочу, тут же захлопнулись навсегда.

Меня сегодня укусил гиппопотам,

И я на дерево высокое залез,

И вот сижу я здесь, а нога моя там...

Сначала я не могла даже пошевелиться, потом как-то умудрилась высвободить руку и отодвинуть чемодан назад, изогнувшись в три погибели, спиной пролезла под турникетом, ударившись головой о его торчавшие во все стороны металлические штыри, и на четвереньках выползла на свободу, налетев на свой собственный чемодан. Кажется, никто не проявил особенного внимания, о действенном сочувствии и не заикаюсь, к моим отчаянным попыткам освободиться. Пассажиры резво пробегали мимо, некоторые на секунду тормозили и, не впечатленные увиденной картиной ползущей по грязному полу, подметающей полами шубы камень женщины, неслись дальше. Поняв, что именно нужно поменять в технологии прохождения меня и чемодана, я решилась на вторую попытку. Не тут-то было. Билет больше не работал. Закипев праведным гневом и твердо решив не платить второй раз, я потащилась обратно к окошку с надписью "Информация". Говорить почти ничего не пришлось, молодой человек за стеклом понял все по моему лицу. Более того, я почти уверена, что многие люди и до меня осваивали методологию прохождения пассажира с багажом через турникеты парижского метро в полевых условиях и, я подозреваю, не у всех получалось с первого раза. Работник метро проявил неподдельное сочувствие - он открыл мне калитку в заборе из железных прутьев, отделяющим меня от вожделенной цели. Путь на гостиницу был открыт.

Для умеющего складывать латинские буквы в слова потеряться в парижском метро задача почти невыполнимая. Преодолев несколько невысоких лестниц и недлинных переходов, я выбралась на платформу и в ожидании поезда, усевшись на хлипкий, сиреневый, пластмассовый стульчик, немыслимый в нью-йоркской подземке, стала озирать окрест. Покрашенные в разноцветную полоску, низкие бетонные арочные потолки, кафельные стены, оклеенные афишами, немного лиц всех наций и рас - небогатая пища ни для созерцания, ни для размышлений, но зато можно перевести дух и помечтать о горячем душе, чашке кофе и подушке с одеялом. Подняв чемодан с возгласом "уф" и ввалившись в поезд, я вдруг сама превратилась в объект пристального наблюдения со стороны некоторых пассажиров. Чем был вызван такой живейший интерес к моей скромной персоне, я уже не узнаю никогда, но стоять между двух рядов кресел по два в каждом было страшно неудобно; во-первых, чемодан все время норовил свалиться на чью-нибудь ногу, во-вторых, все время приходилось напускать вид небрежного равнодушия и легкой снисходительности при крайней неловкости. Также и блуждающий взгляд давался с немалым трудом. Утешало только одно - поездка предполагалась короткой, всего пара станций. Поздно, ах, как поздно я вспомнила о предупреждении одной из моих подруг, что двери не всех вагонов парижского метро открываются автоматически. Пока я беспорядочно и отчаянно вертела ручки и нажимала кнопки, поезд благополучно покинул станцию, мою станцию, и в вагоне не нашлось ни единой души, попытавшейся придти на помощь.

Сначала я решила зарыдать, но скоренько раздумала, ясно осознав, что плач Ярославны поутру в Путивле ситуацию не столько изменит, сколько усложнит. Развлекать бесплатно парижан и гостей их столицы в мои планы не входило тоже, они этого не заслужили. Оставалось одно - утереть сами собой брызнувшие слезы и до следующей остановки быстро догадаться, как открываются эти проклятые двери и когда наступит время Ч, воспользоваться этой гениальной догадкой. Время шло, а задачка не решалась, Гипнотизирование ручек и замков не помогало. Должно было случиться чудо, и оно случилось. Поезд остановился, кто-то протянул руку из-за моего плеча и по волшебному мановению створки разошлись. Шагнув на платформу, я оглянулась, чтобы поблагодарить спасителя, но сказать простое человеческое спасибо оказалось некому. "Ищут пожарные, ищет милиция, ищут фотографы в нашей столице...". Я не нашла никого за своей спиной. Из вагона, кроме меня никто не вышел, а оставшиеся там пассажиры ни единым мускулом своих каменных лиц не выдали своего участия в моем освобождении. Я проводила взглядом убегающий в темноту тоннеля поезд, как будто бы хотела увидеть прощальный взмах крыльев моего улетающего ангела и побрела искать дорогу обратно.

Чемодан становился все тяжелее. Остановившись перед высокой лестницей, чтобы набраться сил и втащить его и себя наверх, я почувствовала, как кто-то тихонько тронул меня за руку. Немолодой, долговязый как подросток мужчина с длинным некрасивым лицом (как будто все парижане за пятьдесят должны быть похожи на Жана Габена или Лино Вентуру) что-то спросил и, не дожидаясь ответа, поднял мой чемодан и зашагал с ним по ступенькам, а я, забыв про усталость, резво поскакала через ступеньки за ним. Еще не хватало, чтобы у меня вот так за здорово живешь стащили мое дорогущее вечернее платье, в котором я собиралась блистать сегодня вечером в Опере и шикарные изумрудного цвета лодочки к этому платью, купленные тоже не на распродаже. Добравшись до конца пролета, он поставил чемодан на верхней площадке, улыбнулся, помахал рукой и побежал обратно вниз. Со мной так уже случалось. Как только я была готова закрепиться в мысли, что этот мир населен страдающей мной и безразличными, холодными, все наперед просчитывающими сукиными детьми приходил кто-нибудь, чтобы порушить стройную апокалиптическую картину, нарисованную моим богатым и беспокойным воображением. Через пятнадцать минут я, наконец, выбралась на поверхность и первое, что увидела - серое здание с высокими мутными, давно немытыми витринами, на котором красовалась надпись "La Samaritain".

2

О счастьи мы всегда лишь вспоминаем,
А счастье рядом...

И. Бунин

"Самаритянка", значит. Любопытно, что здесь такое может быть? Задумчиво и сонно пялюсь на рустованный крупным булыжником цоколь серой многооконной громадины и думаю, чем можно заниматься под этой странной вывеской. Воду живую продавать или колодцы рыть в сельской местности? И что за странное ощущение уже однажды виденного то ли в реальной жизни, то ли в напридуманной не покидает, не отпускает, заставляет мучительно вспоминать и злиться от того, что вспомнить не получается. Ну, да, конечно! это он! Тот самый роскошный парижский универсальный магазин, описанием товаров которого я грезила и упивалась даже больше, чем историей любви его могущественного хозяина и бедной невзрачной приказчицы. "Дамское счастье"! Мечта! Сладкий сон неизбалованного материальными благами советского ребенка, через столько лет почти сбывшийся наяву, если бы не банальная реконструкция и ремонт. Девичьи веночки из флердоранжа, бутоньерки из нежных пушистых фиалок, валансьенские кружева, атлас мервейе, корсеты с турнюрами, перчатки, веера с белыми перьями, персидские ковры, аромат саше! Магазин, где можно было купить все, все, все. И встретить всех, всех всех!

Хотя, надежда на счастливое воссоединение у меня остается. Разминувшись сегодня, через день я увижусь с ними в Орсэ, в здании бывшего вокзала, с двумя огромными циферблатами на фасаде и сногсшибательным количеством скульптуры на стенах и крышах. И сойдут дивные призраки, волновавшие воображение юности с картин солнечного, радостного Ренуара, скользя по паркету бальной залы или пускаясь в пляс на веселом пикнике в Булонском лесу, я прокачусь с ними в фиакрах Писарро по освещенному газовыми фонарями бульвару Капуцинок, а может погуляю за городом, по ярким лужайкам Моне. Мне нравятся еще барбизонские коровы, но ни пасти, ни доить, я не умею. Мысль о коровах пришла как нельзя кстати и помогла мне спуститься с небес на землю. Набережные Сены (кстати, почему здесь нет чаек? На юг улетели что ли?), строгие и холодные, тянут магнитом, а издалека, с высокого прямоугольного постамента, похожего на гробницу, мне навстречу, гордо откинувшись в седле, через каменный, выгнутый дугой мост гарцует бронзовый всадник, явно королевской крови. Хорошо бы узнать кто таков и что тут делает.

Одергиваю себя решительнейшим образом. Вспоминаю, что приют мне был обещан находящимся в двух минутах ходьбы от метро. Интересно, а с какой скоростью ходят парижане? Откладываю осмотр окрестных достопримечтательностей на некоторое время и бросаю оставшиеся силы на выполнение задачи номер три. На старт! Внимание! ...арш!

Как неопытный, боящийся дисквалификации за переход на бег и поэтому все время оглядывающийся по сторонам спортивный ходок, третий круг нарезаю вокруг стеклянного кафе, столики которого пустынны и необитаемы. Как еще не поумневшая девочка из сказки про цветик-семицветик, читаю вывески и таблички на домах и не нахожу той, что ищу. Вообще-то я еще в метро решила все делать сама, без посторонней помощи, но, наверное, я все таки погорячилась и поторопилась. Все ж таки надо дать людям еще один шанс. Как будто бы нарочно в ту же минуту , как я это подумала, на крыльце кафе появился крепкий мужчина, с сигаретой, в синем комбинезоне и обмотанном вокруг шеи белом вязаном шарфе, и я, в последнем припадке решительности, ринулась к нему с картой и воплем "Месье! Силь ву
пле!". Мой порыв не пропал втуне. Не бросил меня на произвол судьбы представитель парижского пролетариата, наследник славы бессмертной и героической парижской коммуны. Про улицу он, конечно, не знал, и вряд ли вообще понял, что я ему говорю, но сбегал внутрь, громко переговорил с кем-то, вернулся, взял карту и мы пошли без компаса, но с надеждой и строго по азимуту. Шли недолго, но мучительно трудно, бормотали что-то себе под нос, поворачивали карту по часовой и против часовой стрелки, останавливались как вкопаные, разворачивались и шли в другую сторону. Честно, я всего не запомнила.

Мы нашли эту короткую улочку, узкую, мощеную булыжником, заставленую машинами и мотороллерами так, что едва можно было протиснуться. И она вела к храму. Он взмыл перед моими глазами в почти бесцветное небо черно-серыми акварельными и в тоже время четко-ребристыми и выпуклыми радугами готического портала, обрамленного склонившимися в молитве вокруг младенца с матерью фигурами,
накрытыми длинными, в волнах складок плащами, взлетел фейерверком кружевных башен, с распустившимися тяжелыми лепестками каменных цветов на шпилях и только мощные столбы контрофорсов не давали всему этому сооружению раствориться, навсегда исчезнуть в беспредельности воздушых сфер. -"Мерси, месье".-"Оревуар, мадам". Он наклонился и поцеловал мою руку. Ну, конечно, именно так и расстаются люди, по воле случая встретившиеся и просуществовавшие друг для друга пять минут, просто для того, чтобы один помог другому. Я в Париже и это становится все очевиднее.

Серебряный колокольчик над тяжелой деревянной дверью возвестил о моем приходе мелодичным приятным звоном, и я вошла в уютный холл, похожий на большой аквариум из-за стеклянной, выходящей на улицу витрины и стен, выкрашенных в морскую волну, завешенных стильными, черно-белыми постерами с видами Парижа. Несколько изящных столиков с разбросанными на них журналами и рекламными брошюрами, широкие с высокими спинками кресла, обивкою в цвет стен, нарядные винного шелка абажуры зажженных ламп, весь интерьер создавал необыкновенно раскованную, небрежную, почти домашнюю обстановку. Привычная для гостиниц стойка вообще отсутствовала, что делало все помещение похожим на зал приема посетителей в дорогом бутике. Портье или администратор, точно не знаю, может и то, и другое, с волосами цвета морковки, в юбке, надетой на брюки, и белой блузке с рюшами весело щебетала на итальянском с красавцем, отвечавшим ей голосом, похожим на звук иерихонской
трубы и размаxивающим руками, как муленружская мельница крыльями. Мой приход их не то, чтобы не обрадовал, скорее, остался ими незамеченным. Непринужденная и радостная беседа продолжалась еще, как минимум, минут пять, пока мне не надоело ждать ее окончания, и я не начала здороваться с ними громким и противным голосом. "Хелооооу. Гуд морнинг!" Они замолчали и удивленно оглянулись -"О, бонжур мадам!". Девушка торопливо распрощалась со своим другом, легко перешла на английский, улыбнулась приветливо, но с достойной сдержанностью. "Мы ждем Вас мадам. Вы из Нью Йорка, как добрались?. -"Прекрасно!", -я легко соврала, а надетой на меня широкой резиновой улыбке позавидовал бы даже чеширский кот.

Да, вижу, что вы меня тут уже заждались совсем. Когда-то мой приятель, поселившийся в Нью Йорке задолго до моего приезда туда, предупреждал, что после пяти лет лет проживания в этом городе, психика начинает необратимо меняться и совсем не в лучшую сторону. Я ему тогда не поверила, а зря. Рефлексирующая алленовская неврастения, подозрительность, вечный страх куда-нибудь опоздать или вообще не успеть, отстраненность, холодность, цинизм и отсутствие даже намека на хоть какие-то остатки наивности, в хорошем смысле этого слова. Хотя, провинциалы обычно так характеризуют всех жителей больших городов, одуревших от вечной гонки и ежедневной нехватки времени. Парижане, конечно, не эталон отзывчивости, но я-то, добравшись, наконец, до места, чего так нервничаю как будто бы на
совещание опаздываю!
-"Мадам, я сейчас узнаю, готов ли ваш номер."
Она стала куда-то звонить, качала головой, хмурилась, положила трубку и обрадовала меня сообщением, что номер будет готов только через полчаса.Я обьявила, что ухожу гулять и она, кажется обрадовалась, что я не буду сидеть тут и мозолить ей глаза. "Мадам, сегодня обещают дождь, возьмите зонтик!" Из плетеной корзины у двери торчали гладкими желтыми крюками деревянные трости
зонтов, поблагодарив, я вытянула одну из них, не глядя, и вышла.

Побродив вокруг церкви, я решила спуститься поближе к воде. Долго и пристально глядела на нее с моста, серо-зеленой неширокой лентой между гранитных парапетов река бесшумно текла и совсем далеко, за горизонтом сливалась с небом и разделить их уже было невозможно. А не приколе у пристани, внизу, прямо подо мной, качалoсь на едва заметной волне множество пестрых лодочек и катерков. Уходить
далеко я боялась. Всю свою жизнь, страдая неизлечимой болезнью топографического идиотизма, знаю, что два раза завернув за угол в незнакомом месте, уже никогда не вернусь обратно без посторонней помощи, а на помощь, как показал предыдущий опыт, рассчитывать особенно не приходилось. Что ж, буду коротать время, гуляя не в длину, а в высоту. Я стала спускаться по ступенькам и уже на полпути
заметила людей, машущих с пристани. Так как вокруг не было ни души, выходило, что махали они именно мне. Дальше все произошло очень быстро: на бегу выхваченный из окошка билет взамен оставленных денег, улыбающееся лицо и рука протянутая, чтобы помочь запрыгнуть на отчаливающую баржу и вот я на прогулке по Сене с кучей галдящих американских детей (я их не спутаю ни с какими другими детьми в мире) и не очень молодой, но очень романтической парой, устроившейся не под навесом как все, а на открытой палубе, куда я и перекочевала сама, оглохнув через пять минут от шума, производимого молодой американской порослью.

Рокот мотора почти заглушал голос гида из динамика, но я не очень-то и прислушивалась. За минуту-две мы вплыли в какой-то иной плавно медленно текущий мир реки, ее мостов, деревьев над ее водой, строений на ее берегах, где гармония звука, света и формы не нуждалась ни в обьяснениях, ни в исторических справках, ни в культурологических деталях. Знобило, то ли от сырого холодного воздуха, то ли от восторженного удивления перед этой молниеносной сменой декораций, которая оказалась всего в повороте руля. Мосты проплывали один за другим: металлические, каменные, деревянные, понаряднее и попроще, с фигурными чугунными фонарями из сказок Андерсeна, однопролетные и с опорами, украшенными фигурами богов и людей, или просто перевитыми картушами и вензелями, в обрамленьи лавровых венков; слева и справа навстречу взгляду плыли знакомые и незнакомые здания, смесь стилей, эпох, свидетельства давно ушедших столетий, грандиозной славы, жестоких поражений, великих побед, войн, революций. Сколько во всем этом неспешном движении было величия, благородства, спокойствия, и простоты. Как будто мы проплывали перед вечностью и временем, или нет, лучше так, перед вечным временем. Но, когда мы все-таки вернулись обратно, я поняла, что ничего вечного на земле не существует и расколдовываться, так же печально, как и не заколдовываться.

3

Я здесь одна. К стволу каштана
Прильнуть так сладко голове!
И в сердце плачет стих Ростана
Как там, в покинутой Москве.

М.И. Цветаева

Река потом еще долго не отпускала, плескалась перед глазами, давно оставшись внизу, баюкала на волне, и я возвращалась в гостиницу и спала одновременно. Даже ярко раскрашенный клоун в смешном фраке с рукавами до локтей, черном котелке и бабочке в горошек на голой шее, меня не разбудил. Он выдувал гигантские, в человеческий рост мыльные пузыри из цинкового ведра, вокруг него стояла толпа и восхищенно аплодировала. Я проплыла мимо, не задерживаясь. Ажурный пешеходный мостик едва заметно качался под ногами. Вот и знакомая стекляшка, я вошла, прямиком направилась к бару и попросила кофе покрепче. Бармен посмотрел с удивлением, стал показывать белые чашки разных размеров - разговор глухонемых- выяснял в какую наливать. Я ткнула в ту, что побольше, он радостно кивнул и отправился колдовать к кофеварке. Стульев у стойки не было, поэтому я оперлась на нее локтями, так было удобнее стоять, и наблюдала за его манипуляциями. Даже при всей рассеянности, я понимала, что делаю что-то не так, но мне было абсолютно все равно. Какой запах! Голова кружится, но не страшно, а легко, как будто долго каталась на качелях. Вот и кофе. -"Сколько?" Он показал на пальцах, для верности повторил по-французски. Я положила деньги на прилавок, ровно на одно евро больше. Бармен сгреб монеты, аккуратно и опасливо складывая английские слова вместе, почти заикаясь произнес: "Мадам пить здесь?" -"Мадам будет пить на улице",- я подхватила чашку и двинулась к двери, в последний момент заметив толстую обвязанную белым передником до пола блондинку-официантку, которая появившись, наверное из кухни, глядела в мою сторону и, улыбаясь, говорила что-то бармену. Я, конечно, ничего не разобрала, кроме одного слова: "americain", и то , из-за громкого раскатистого "р". Кофе расплескался по блюдцу, пока я пристраивалась за столиком, отхлебнула глоток - замечательный. Голова кружилась все больше. А есть совсем не хотелось. Ну вот. За невысокой кованой оградой - руку протяни - желтоватое каре Лувра - это одинокий лучик солнца ненадолго выглянул из-за низких облаков, осветил серый камень и тучи разошлись, дав ему дорогу. Небо улыбалось мне. Я вспомнила из книг, что люди могли жить годами в этом здании и не встречаться, я думала это преувеличение, теперь поняла, что вот и нет. Не узнанный всадник, потом оказалось - Анри четвертый, "еще любил он женщин и дрался как петух", мы привыкли - Генрих (я потом еще найду и Колиньи невдалеке!) все на том же месте. Дождя нет и дышится легко и воздух прозрачен до голубизны, лучшее время, чтобы писать на пленэре, один художник мне говорил. И слезы текут по лицу. Зачем? Почему? Стирать их совсем не хочется, они сладкие, не жгут щеки и быстро высыхают на ветру с реки. Какой у нас там счет с Парижем? Выигрывая за явным преимуществом, я растеряла его столь быстро и неожиданно, что может от того и плачу сейчас не стесняясь. Никто не любит проигрывать!

Я поднималась в маленьком узком лифте к себе в комнату. В руке - золотой ключик, не в смысле материала, а в смысле размера, тяжелый деревянный брелок с номером комнаты делал его уже совсем не помещающимся ни в какой карман. И лифт, и ключ - все было странное, непривычное, из прошлого века, из жизни на другом континенте. Лифт - не больше спичечного коробка, а ключ - настоящий, не дурацкая пластиковая карточка. Я давно забыла про настоящие ключи от гостиничных номеров. Открыв дверь, я сразу уперлась в кровать, которая занимала больше половины комнаты. Это в точности то, что мне сейчас было нужно. Рядом с кроватью- чемодан, а в вазе у зеркала - живые цветы. Я подошла к окну, открыла его, выглянула - ахнула: узкий петербургский колодец, облупившаяся краска стен, квадратный кусочек неба сверху, квадратный кусочек земли внизу. Мне нравилось дышать этим воздухом, мне хотелось, чтобы его было побольше. Я оставила окно открытым. Раздеваться было лень. Прилегла на кровать, накрыла ноги шубой и тут же уснула как убитая.

Я проснулась от холода и колокольного звона. За окном сгущались сумерки - самое тоскливое время суток, и я никак не могла понять который час. Мобильный телефон пискнул и погас, а часы я не ношу. Вскочила в испуге, что проспала, включила телевизор, стала судорожно дергать молнии на чемодане, доставала платье, беспорядочно металась из комнаты в ванну - еще один спичечный коробок с душевой кабинкой. Не дождавшись лифта, скатилась кубарем по ступенькам, цепляясь шпилькой сапога за подол платья. Бросила ключи девушке-морковке и вихрем вылетела в дверь.

На площадь Бастилии я прибыла на два часа раньше положенного, но узнала об этом не сразу. Только после того, как я забралась по множеству ступеней, почти перешагивая через сидящих и лежавших на них людей с роликовыми досками, коньками и рюкзаками, подергала все запертые двери на себя и от себя, чуть не сломав себе руки, расспросила прохожих (неизлечимая наивность!) какая же из них вход в
театр, залетела в кассы, где человек в форме с галунами - чистый десантник, только без берета и пожилой, стал объяснять мне, как тяжело больной, что здесь продают билеты, а спектакли смотрят в другом месте, только после всех этих кошачьих метаний я, наконец, догадалась спросить у кого-то время и поняла, что театр закрыт правильно, так рано театры не открываются. Хорошо, что хоть фотоаппарат бросила в сумку.

Меня очень заинтересовала верхушка колонны в середине площади с легкой золотой фигурой, одна нога носком на шаре, другая в полете. Сначала подумала, что это Гермес, потом навела камеру поближе - нет, ноги - босые, а крылья - на спине, в руке факел. А на голове... Я начал громко и истерически смеяться и никак не могла успокоиться. Сейчас обьясню. На голове у ангела вместо нимба красовалась звезда на подставке. Эта звезда неожиданно напомнила точно такую же, какую я видела на золотой шапке украинской дивы Верки Сердючки, когда она скакала в ней на сцене Евровидения и считала по-немецки:"айн, цвай, драй... партизан." Это было ужасно глупо и ужасно весело. Но этим дело не кончилось, завернув на какую-то улицу, я набрела на "монумент", который потряс меня до глубины души: женское тело на весу, задумчиво опирающееся локтем на отдельную от тела ногу, торчащую из волнистого металлического листа. Такой вот Игорь Кио. Отсмявшись, я пощелкала это произведение искусства очень подробно, втайне надеясь, что возможно, это какой-то шедевр нелюбимого мной модерна, и я еще буду гордиться, что мне выпало счастье видеть это.

Стало совсем темно, захотелось есть и я вспомнила, что я в самом гурманском из гурманских городов, а не ела со вчерашнего дня. Кафе вокрут площади было несчетное количество, но, оказывается, я так долго гуляла и фотографировала, что времени на обед у меня совсем не оставалось. Нужно было еще забрать билет из кассы. У театра уже толпился разнообразный нарядный люд и я решила, что перекушу в театральном буфете. Выстояв в очереди, произнесла положенное "бонжур" и попросила выдать мне билет. Человек в окошке укоризненно посмотрел на меня и поправил:"бонсуар". Мне стало стыдно, но он меня пожалел и билет отыскал оперативно. Отдав его контролеру, я сдала шубу в гардероб и пошла в буфет. С едой там оказалось не очень, купив печенье и бокал шампанского, не теряя времени даром, я стала есть и пить, гуляя по просторному фойе, а потом еще и по широким парадным лестницам. Ничего нет в этих современных зданиях. Похожи на операционную: море света, пространства, стекла и металла. Зябко и одиноко. Хотя с точки зрения доступности искусства народу - революционное решение проблем образования и просвещения. Оперный театр размером со стадион. Шампанское быстро кончилось, и я вернулась в буфет за вторым бокалом. Прозвенел звонок. Заглотнула остатки и отправилась в зал слушать "Вертера". Без программки. За нее запросили двенадцать евро, и хотя она была похожа на средней толщины книгу, я посчитала это вымогательством и нестала платить принципиально. Честно - сейчас жалею.

Четыре часа пролетели почти незаметно. Пока шел спектакль - все было замечательно, я была увлечена действием и нежностью музыки, когда наступали антракты, а их было два, я боялась вывалиться из кресла на пол, глаза слипались, чужая непонятная речь вокруг усыпляла. Да и зачем нужно было пить столько шампанского! Какое легкомыслие! Ведь еще надо вернуться в гостиницу, а такси в Париже ловятся ли вообще? На сцене шел снег, пела арфа, умирал Вертер:"О, не буди меня, зефир младой весны, навевая мне страсти грезы". Этот вечер и был грезой, сначала смутным абрисом желания, потом осязаемым планом , а в конце - осуществленной мечтой. И я сделала это сама. Я сама - волшебница и исполнительница желаний, всемогущая добрая фея, пусть не для других, пусть только для себя самой. Хотя бы.

Я подкатила к дверям своего аквариума в состоянии полусонной эйфории, в предвкушении сладости ночного отдыха и нового утра, с горячим душем, завтраком в постель, и еще одного длинного дня в Париже с возможностью делать все, что угодно. Дернула ручку - дверь не поддалась. Заперто. Я позвонила в колокольчик - никакого движения внутри не произошло. Сон слетел моментально, сжатым кулаком я заколотила в дверь, а под конец еще и пнула ее ногой. Сколько времени прошло - не знаю. Заскрежетал замок, дверь, наконец, открылась за ней стоял высокий, испуганный, запыхавшийся белобрысый мальчик, сменивший, наверное, девушку-морковку:

-"Что случилось, мадам?"

-"Ничего не случилось, месье, почему Вы не открываете?"

-"Мадам, я спустился в подвал на две минуты и услышал, что кто-то ломает дверь. С Вами все в порядке, мадам?"

 Я рассмеялась, он пропустил меня внутрь, отдал ключ, спросил в котором часу подавать завтрак. "Извините, месье, у нас в Нью Йорке всегда торопятся", "Вы в Париже, мадам, отдохните!" И тут меня прорвало. Я стала рассказывать ему о том, как я прожила этот один день, о своих приключениях в метро, о жуликах, о реке. Он слушал очень внимательно, иногда смеялся, потом становился серьезным. Мы разговаривали про разницу национальных характеров и поведения, про наши города и страны, про то, что теряется при переводе. Он сварил кофе. Уже прощаясь, я обернулась у лифта, чтобы помахать ему рукой и он вдруг неожиданно спросил: "Мадам, а в какое время года лучше приехать в Нью Йорк?"

Я долго думала, как мне закончить эту затянувшуюся историю своих парижских приключений длиной всего в один день. Мне не хотелось говорить банальности или писать новый туристический справочник. Мне жаль, если все так и получилось. Париж - это город для влюбленных - и это правда! Но также и правда, что Париж - это город для разлюбленных. Oн не излечит вашу грусть навсегда, но отвлечет вас от тяжелых мыслей и внушит вам надежду на то, что боль, если не пройдет со временем, то ее станет чуть меньше и вы снова научитесь улыбаться. И это тоже правда. Для уставших от однообразного запрограммированного существования Париж - настоящее спасение. Еще это город для тех, кто лелеет свое одиночество, любит длинные пешие прогулки, ценит созерцание и долгие часы, проведенные в музеях или церквях более разговоров, обмена впечатлениями, пустопорожней болтовни, кто не любит согласовывать свои планы и хочет делать только то, что хочет делать и тогда, когда ему это заблагорассудится. Париж - для тех, кто чувствует себя как рыба в воде в сутолоке и тесноте толпы, кто не боится и ищет сомнительных приключений, кого увлекает бешеный заводной канкан обнаженных Crazy Hourse, кто обожет вино, вкусную еду и иные плотские радости. Как славно показать Париж детям или привезти сюда свою старенькую маму, зная, что она всю жизнь мечтала об этом, в абсолютной уверенности, что ее мечта никогда не сбудется. Мы приезжаем в Париж по разным причинам и в разные периоды своей жизни, на разный срок и в разное время года, и он запоминается, остается в нас размытой водой Сены акварелью мостов и домов в феврале или зеленью Тюильри в жарком августе, гостеприимным, если нам улыбались или высокомерно-равнодушным, если нас обидели невниманием или грубостью, для кого-то прекрасным воспоминанием о днях счастья и любви, для кого-то саднящей занозой разочарования от несбывшихся надежд и неосуществленной мечты. Тут уж кому как повезет. "C'est la vie." Но и это не новость.