Беженка

© flamingо

I

Саратов... Город, приютивший её в 90-е, но ставший родным только тогда, когда, покинув его, стала приезжать, уже из Германии, на могилу обретших на саратовской земле вечный покой родителей. Четыре года беженства, проведённые в нём, оставили глубокий и болезненный шрам на сердце, в памяти, в судьбе...
Так уж сложилось, что для них, русских, родившихся и живших за пределами России, с распадом СССР в этом "запределье" жить стало невыносимо, поскольку в бывших республиках твориться начал самый настоящий беспредел.
Часть населения, относящаяся к титульным нациям бывших советских республик, решила, что все их беды происходят от присутствия русских: русские занимают ИХ рабочие места, русские вкалывают на "дачах" на ИХ землях, русские покупают в магазинах ставшие дефицитом ИХ продукты... И пока события не разгорелись до очередной кровавой трагедии, которых на постсоветском пространстве случаться стало всё больше, на семейном совете было принято решение об Исходе: родители с сестрой — из Баку, она с детьми — из Казахстана. По вполне конкретным причинам местом, куда решено было "исходить" был выбран Саратов. Название города не говорило ни о чём, на ум приходила только популярная песня про "огней так много золотых" — и всё! Ну ещё Н.Г. Чернышевский, Олег Табаков и любимый Олег Янковский.
Вообще-то, изначально конечным пунктом "исхода" из Казахстана был город Красный Кут, что в Саратовской области, а может даже и не сам город, а что-то возле него — уже и не упомнишь. Там, изъездив область вдоль и поперёк где на поезде, где автостопом с дальнобойщиками, старшая сестра нашла для неё место в каком-то немецком то ли селе, то ли поселении, где обещали работу по специальности с 15 декабря 1993 года. По прибытии на место с двумя малолетними детьми — дочери 4 года, а сыну и 3-х не было — и помогавшей в дороге старенькой уже мамой выяснилось, что обещанная работа — миф: на следующее утро её отправили с другими женщинами что-то продавать на базаре. Вид у них был уже довольно отчаявшийся, поскольку работы как таковой не было никакой, только эта странная торговля, непонятно чем, на базаре. Женщины были из немецких семей, живших в домиках-контейнерах. Это были семьи таких же беженцев только из Таджикистана.
Ближе к вечеру "руководство" в лице двух поволжских немцев, один из которых был лётчиком гражданской авиации, пригласили её на собеседование в "красный уголок" клуба — в этом клубе и разместили временно вновь прибывшее семейство. Сначала долго выспрашивали, не собирается ли она эмигрировать в Германию, ведь её гражданский муж немец. Потом долго рассказывали, что они, немцы Поволжья, никуда уезжать не планируют, хотя все их родственники уже выехали в "Vaterland". Ещё позже сообщили, что в настоящий момент обещанной в качестве инженера-строителя работы нет, но есть альтернатива: в её обязанности будет входить оформление во всех инстанциях отчуждения земель, которыми будет прирастать их АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО С ОГРАНИЧЕННОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ. После известия об этом АООО, она задала только один вопрос:
— А каков уставной капитал вашего акционерного общества?
Настороженно переглянувшись между собой, "руководство", потупив глазки, назвало какую-то смехотворную цифру. Она, проработав несколько последних перед "исходом" лет в отделе капитального строительства, знала, что это за сумма.
— Ну ведь это ничтожно мало: на эти деньги вы не сможете купить даже один оконный блок! Какое же строительство можно начать с таким капиталом?!— осторожно и с удивлением воскликнула она.
Вопрос не понравился "руководству" настолько, что изменились не только выражения их лиц, но и весь тон "собеседования": ей чётко дали понять, что она нарушила границы позволенной ей осведомлённости, и предложили подумать до утра над их предложением.
С собеседования она вернулась белая как мел и с порога заявила:
— Мама, завтра мы уезжаем! Они, скорее всего, какие-то аферисты, и им, судя по всему, нужен, как в анекдоте, "человек на должность главного бухгалтера с графиком работы год через три".
Всю дорогу в поезде она проплакала. Глядя на её чёрное платье и не прекращающиеся ни на минуту слёзы, проводницы, проходя мимо их купе, сочувственно спрашивали, не нужна ли помощь — они решили, что едет молодая вдова с двумя детьми-сиротами.
На перроне в Саратове их встречала старшая сестра: бедняга, она столько сил потратила на поиски места, куда можно было переехать, получить жильё и работу, и вдруг такое крушение всех планов и надежд!
Дома нужно было сделать переадресацию контейнера, всем этим занимались сестра и зять, а она...
Она, как была в чёрном платье, не раздеваясь, ничком упала поперёк кровати... Сутки её никто не тревожил — боялись, что её разобьёт или паралич, или инфаркт. Только сняли сапоги и накрыли, чтобы не мёрзла. Когда она очнулась, семейный совет, оказывается, уже постановил: в тесноте — не в обиде, будем жить все вместе, никто никуда не поедет

II

Вот так она и стала в ужасные 90-ые беженкой с двумя маленькими детьми, оказавшись с такими же беженцами-родителями и семьёй сестры в двух комнатушках неотапливаемого студенческого летнего общежития, принадлежавшего когда-то опытному хозяйству Саратовской государственной сельскохозяйственной академии им. Н. И. Вавилова.
Назвать место обитания жильём можно было лишь условно — ни отопления, ни нормального электроснабжения, ни нормального водоснабжения, не говоря о канализации... В общем туалете был один огромный ледник-сталагмит из замёрзшей и намёрзшей огромными глыбами воды, который посыпали песком, чтобы не убиться. Если была возможность нагреть воду, старались скорее искупать детей, стариков и постирать всё необходимое. Чтобы полоскать водой хотя бы комнатной температуры, не приходилось и мечтать — не выдерживали ни пробки, ни провода, а народу на общей кухне было много. И все жарили, варили, стирали и отапливались именно этим отсутствующим большую часть времени электричеством. Я помню, как от полоскания белья ледяной водой зудели ничего не чуствующие и красные от холода руки.
Только толпы пьяных, гадящих в туалете мимоходом из стоящего рядом клуба — местного "очага культуры". Но самым омерзительным было отношение многих "аборигенов", страдающих в большинстве своём от всех существующих вредных привычек. Они, "аборигены" эти, не могли взять в толк, что не для всех главная ценность — водка, а самые интересные занятия — это воровство и сквернословие. Вот этим-то "сливкам" местного общества и стали беженцы костью в горле. Обиднее всего было слышать от своих же, русских, постоянные заявления: Что припёрлись? Мы вас сюда не звали! Мотайте назад в свои Азербайджаны и Казахстаны!
Ладно, простые, не всегда образованные люди не хотели их воспринимать как своих, русских, но миграционная служба-то почему упорно чинила препоны с получением российского гражданства?! Их, русских по национальности, предоставивших справку о наличии лишь гражданства СССР и отсутствии гражданства отпочковавшегося Казахстана, имевших официальный статус и удостоверение беженцев, упорно "отфутболивали" по разным смешным поводам. И это при том, что по всем законам российское гражданство им обязаны были предоставить беспрепятственно. Зато все "гости столицы" из солнечных Узбекистанов, Таджикистанов, Туркменистанов и иже с ними, не способные по-русски ни понять что-нибудь, ни изъясниться, выходили из кабинетов миграционной службы с веерами "паспортов на выбор": и советских, и своих национальных, выданных "суверенными" республиками, и даже уже новых российских! С трудом, но и эта проблема всё-таки утряслась: гражданство и вожделенную справку о его наличии все, наконец, получили.

При таком раскладе город никак не хотел становиться родным. Он не становился даже просто своим. Это было место проживания. Место проживания жизни, а не место жизни!
Вообще, конечно, жизнь беженская не радовала, но главной проблемой было отсутствие заработка. Работы не было никакой! Выжить можно было только "на земле". Так что, хотя она с детства и любила что-то сажать, укоренять, сеять, дачницей стала поневоле, купив на вырученные от продажи своей однокомнатной квартиры в Казахстане деньги, добавив ещё почти столько же, кусок земли, где пласталась с апреля по октябрь, чтобы было, что положить в кастрюлю и тарелку всему семейству. Аналогичная ситуация с "дачей" сложилась и у сестры. Так все и жили довольно дружным "колхозом".

"Дачи" постоянно обворовывали, то есть воровали то клубнику, то малину, не обходя стороной и помидоры с демьянками — так на родине, в Баку, называли баклажаны. В один год выкопали и половину картошки. Без картошки было бы совсем тяжело, но ей немного повезло: поздней осенью, подбирая на даче остатки картошки-моркошки, приглядела чей-то участок с брошенным невыкопанным урожаем — бросили, потому что картошка уродилась там мелкая, в полном смысле слова, как орех. Ах, как она была благодарна бросившим урожай на корню! Наковыривая красными, замёрзшими, ставшими похожими на клешни, руками из мокрой и уже стылой земли полные вёдра этого "гороха", она счастливая приходила с "дачи": добыла! Как ни смешно, но несколько вёдер этой добычи очень выручили: сначала использовали принесённую картофельную мелочь, а потом уже добрались и до своей, заботливо отобрав из неё нужное количество для посадки весной. А весной начиналась настоящая страда, нужно было и перекопать, и посеять, и рассаду, заботливо выращенную на холодных подоконниках — и как только на них в такой холодрыге что-то вырастало?! — посадить... Что-то, переболев, приживалось, что-то погибало... Зато трава росла стеной, будто кто-то её специально сеял, и в кошмарных снах ночи напролёт она часто видела только кисти рук, беспощадно выдирающие эти буйные заросли — сны были похожи на фестивальные фильмы латиноамериканских режиссёров о рабском труде латинос на плантациях. А чуть позже уже нужно было вести непримиримую борьбу с "зарубежными гостями столицы" — колорадским жуком, караулить поливные дни... Вот эти поливные дни были самыми напряжёнными, так как шланга не было и воду от магистрали, проходящей по задней меже участка, приходилось растаскивать вёдрами. Зачастую по сто шестьдесят вёдер! Но, раздобыв, наконец-то, где-то кусок старой трубы, муж сестры приладил этот кусок так, что набирать воду в вёдра стало возможным не только у межи, но и в центре участка. И вот теперь, счастливая, она шла на "дачу", чтобы опробовать эту самую трубу и те преимущества, которые она сулила.
Погода была под настроение. А может быть, это настроение было по погоде, такое же хорошее, как солнечный летний день. Пересекая поле для выпаса оставшихся ещё на ферме коров, она собирала в ведро засохшие коровьи "лепёшки" — на даче этим лепёшкам не было цены. Солнце стояло высоко. За лесополосой показался дачный массив. Оттуда что-то светило прямо в глаза. Что-то, похожее на солнечный зайчик. Хотя до дачи было ещё ого-го, сколько, она безошибочно определила, что "светит" именно с её участка. Но вот что? Добравшись до цели, радостно представила, насколько облегчится с этого дня полив всей этой плантации. Но, оглянувшись, не могла понять, где же именно зять проложил эту окаянную трубу. Трубы не было!
У задней межи, где проходил поливочный водопровод, что-то нещадно сверкало. Но что это?
На водопроводе, возле крана неистово, просто зеркально слепил свежим спилом остаток только вчера прикрученной зятем трубы.
Ставшие мгновенно ватными, ноги согнулись под тяжестью щуплого тела. Осев от бессилия на горячую от солнца сухую землю, в отчаянии она завыла, и вой этот, подобный вою раненого волка, надолго повис и над холмом, и над полем, простиравшимся чуть ли не до самого горизонта.

III

Но, как и обещала Соломону надпись на кольце, прошло и это. Жизнь же, как известно, не терпит пустоты, и за тем, что "прошло", что-то непременно должно было прийти.
На бирже труда, где она состояла на учёте, работы не предлагали никакой. Как-то предложили переучиться на оператора котельной. Ох, с каким трудом она умудрилась отбояриться от этого предложения! Спасибо, инспектор биржи, Ольга Георгиевна, попалась понятливая: в лихие 90-ые вероятность того, что какие-нибудь братки под угрозой расправы заставят оператора котельной "кремировать" привезённого "жмурика" была реальной и нешуточной, тем более, для субтильного сложения женщины. Потому вариант с котельной, слава богу, так или иначе отпал.
Работа не то, чтобы нашлась, но... Мама работала сторожем в "Доме быта", что на Соколовой горе, и появилась возможность иногда её замещать. Как ни смешно, но это стало какой-то отдушиной, ведь нужно же, хотя бы иногда, иметь возможность побыть в одиночестве, со своими мыслями, или, наоборот, от этих мыслей отдохнуть. Хотя делать, в общем-то, ничего и не нужно было, частенько эти дежурства были очень напряжёнными и вот почему.
Это было время, когда всё, кем-то и как-то "прихватизированное" подешёвке, подвергалось дроблению, этакой "расчленёнке" на более мелкие "единицы продажи". От этих торговых манипуляций хозяева некогда приобретённых общежитий, столовых, домов быта и прочих подобных объектов получали барыши, во много раз превосходящие первоначально затраченные средства. Не минула участь сия и соколовогорский дом быта: отдельные помещения, бывшие когда-то обувными, вязальными или иными мастерскими и цехами, продавались и перепродавались разного калибра и пошиба "предпринимателям". Одно из помещений, как раз возле "бендежки" сторожей, было продано какому-то армянину, маленькому и пузатому, в вечно неглаженных, засаленных, размера на три длиннее нужного штанах. Иногда ночами в его "мастерской" устраивались натуральные оргии, когда в дверь у входа то и дело звонили всё прибывающие и прибывающие девицы "с низкой социальной ответственностью". Не открыть им было нельзя, их пригласил ХОЗЯИН. Самое страшное, что гостям эти "ночные бабочки" очень быстро приедались, их начинало тянуть на то, что было недоступно, а тут как раз под боком ещё не старая и судя по всему, приличная женщина. Отбиться от этих уродов можно было только прямой, а иногда и осуществляемой угрозой позвонить на пульт охраны. Это было страшно, но хотя бы не носило прямой опасности для жизни в отличие от вооружённых криминальных разборок под окном комнаты сторожей, выходящим на большой пустырь. Так и вспоминается песня из фильма "Служили два товарища":
Вот пуля пролетела и ага!..

Пули летали и свистели так, что того и гляди пристрелят, залетев в окно! Оставалось одно: прижиматься к стене, прячась за похожий на железный гроб сейф.
Но и это прошло! И всё это было такой ерундой в сравнении с бытовой трагедией, в результате которой без десяти дней четырёхлетний сын просто чудом остался жив, обварившись кипятком. И не по недосмотру, а потому, что жильё было без каких бы то ни было человеческих условий: полы, в щели которых летом из-под пола в комнаты "диффундировали" всех калибров лягушки, "сыграли" от прыжка ребёнка, опрокинув стоявшую на электроплитке под большим столом кастрюлю с кипящей для раскатываемой лапши водой. Как она сама пережила это всё — одному богу известно. А сын, пролежав три недели в ожоговом центре и, благодаря её бдительности, чудом не умерший от передозировки наркоза, практически прожил вместе с ней в клинике СарНИИТО три с лишним года. Три года пересадок нет, не кожи — мяса, мышц с бедра... Три года болезненных до крика и слёз разработок суставов кисти руки и растяжки пересаженных лоскутов мышц и кожи... Пять трёх-четырёхчасовых микрохирургических операций — две из которых уже в Германии — под полным наркозом и под страхом за сына: проснётся ли, выйдет ли из наркоза, выдержит ли настрадавшееся от боли сердечко четырёх-шестилетнего ребёнка?!. И все эти "лежания" с сыном в больнице — в мужской палате, вдвоём на маленькой детской кровати. Пациенты палаты, некоторые из которых перенесли до тридцати двух операций и ставшие, практически, старожилами клиники, терзали её расспросами, много ли заплатила, чтобы ребёнка здесь оперировали. И никак не хотели верить, что не платила ни копейки — профессор, к которому отправили на консультацию, проникся историей её беженства и причиной травмы и в приказном порядке тут же отправил в отделение. Это был Николай Петрович Решетников (15.12.1926 г.р.) доктор медицинских наук, профессор, хирург, заслуженный врач РФ.
Помнится, как в отделении с его появлением по утрам сразу всё оживало, все, подгоняемые нянечками и сестричками, суетливо старались занять свои места: пришёл шеф, заведующий отделением! А может быть, он был и кем-то более начальственным — тогда эта иерархия не очень волновала. Помнится, что это был высокий, стройный, даже поджарый, и подтянутый человек. С "породистыми" руками — тонкие узловатые пальцы с аккуратно остриженными ногтями, как у скрипача, какие всегда и представляются в контексте со званием "хирург"; загорелый даже зимой — как оказалось, он в любую погоду и время года совершал ежедневные пробежки вдоль Волги, считая, что хирург всегда должен быть в тонусе, всегда должен быть бодр. Зимой иногда так и прибегал в отделение — в спортивном костюме и вязаной шапочке, чем-то похожий на пастора Шлага из "Семнадцати мгновений весны", переходящего швейцарскую границу на лыжах, только Николай Петрович выглядел значительно моложе и бодрее. Прибежав в спортивном костюме, обход отделения делал уже серьёзный и строгий, в белоснежном наутюженном халате. Несмотря на строгость, он прекрасно понимал, насколько сложно было "сидеть на привязи" маленьким пациентам отделения, поэтому менее терпеливых и пациентов, и медсестёр, и даже врачей частенько успокаивал, взывая к пониманию:
— Ну что вы хотите, это же ребёнок! Ему же и побегать нужно, а ему нельзя! Ему и пошалить охота — а тут режим! Взрослым-то непросто быть так долго в четырёх стенах, что ж про детей говорить!
Заступаться-то заступался!.. Но "за кулисами". С пациентами был строг, но очень корректен, в отличие от некоторых "зазвездившихся" молодых врачей.
Естественно, все больные хотели, чтобы их оперировал "сам Решетников". Конечно, особые случаи он оперировал сам, но Николай Петрович не был зациклен на своей незаменимости, и потому в отделении работало много довольно молодых, но уже опытных хирургов. Судя по информации в Интернете, если только она не устаревшая, Николай Петрович Решетников и сейчас ведёт активную научную деятельность. Долгих лет ему! И спасибо ему за всё!

IV

Между лежаниями в больнице был Дом быта, дача и как "бонус" — работа дворником в местном ЖЭКе, где фронтом работ был "родной двор" той самой неотапливаемой общаги, в которой жило всё семейство. Что касалось работы дворником, то это была особая история, которая писалась непосредственным начальником, а точнее — начальницей ЖЭКа. Она была почти в приятельских отношениях с сестрой, но с каким упоением пыталсь всякий раз продемонстрировать свою начальственную власть! Демонстрации эти выражались просто в какой-то экстраординарной строгости и требовательности в исполнении дворницких обязанностей именно ими — работу выполняли всем семейством, кто был свободен: и папа, и сама, если не была в больнице с сыном, и сестра... Начальница-приятельница, или приятельница-начальница — чёрт его знает, как было бы точнее?! — просто с каким-то фанатизмом требовала сбивать сосульки из-под крыши зимой и вырубать прущую как на дрожжах амброзию летом. Эта её особая "любовь" была видна невооружённым глазом даже тем соседям, которые не отличались особой симпатией к интеллигентной беженской семье именно из-за её интеллигентности. Да и как это могло не бросаться в глаза, если подобной требовательности не предъявлялось на других участках, находящихся в ведении начальницы ЖЭКа — что взять с дворников-алкоголиков или близких к тому, чтобы ими стать?! Они ведь и послать могут. И по маме и куда подальше. То ли дело приличные люди, оказавшиеся в зависимости и от ситуации, и от неё с этой копеечной зарплатой, не способные, в отличие от других "коммунальных кадров", послать её на три известные буквы в силу своей интеллигентности! Вот и гнобила своей якобы непредвзятостью и особой требовательностью и без того добросовестное семейство своей якобы приятельницы, якобы радея за чистоту и порядок вокруг пресловутой задрипанной общаги. Выглядело это так, будто она, подобно жильцам дома из комедии "Иван Васильевич меняет профессию", "борется за почётное звание "Дома высокой культуры быта". Самое смешное, ГДЕ она устроила эту борьбу — вокруг этой общаги и в ней самой до приезда беженцев отродясь не было так чисто, как стало, благодаря усилиям так гнобимых дворников. Оно и неудивительно, учитывая, кто это общежитие населял.
Контингент общаги, в общем-то, не отличался от всего остального населения посёлка за исключением одной-двух семей в этом и соседнем крыле и соседей напротив — пары армян-беженцев тоже из Баку, и грузино-абхазской семьи в дальней правой по коридору комнате — после кончины от онкологического заболевания их дочери-подростка, они повезли хоронить её на родину, в Грузию, и назад уже не вернулись.
Но только с этими беженцами были схожие взгляды, схожие поступки, схожий быт, схожие проблемы...
Семейная армянская пара была немного младше родителей героини повествования. У них было трое взрослых детей — две дочери и сын, которые давно имели свои семьи и жили отдельно, кто в Саратове же, кто вдалеке... Света и Серёжа, как звали соседей-бакинцев, были людьми неконфликтными, по-соседски дружелюбными. Всегда могли выручить и деньгами, если нужно было перехватить энную сумму ненадолго, и поделиться дачными излишками... Сергей часто играл на дудуке. Как грустно звучал его дудук! Наверное, он у всех звучит грустно. Прежде, никогда не задумываясь, дудук где-то звучит или не дудук, и не выделяя его из многозвучия кавказской музыки, именно тогда полюбила его голос, печальный, какой-то трагичный... Света была низенькой, сбитой, с седыми как лунь волосами, хорошая хозяйка — вечно что-то жарила-парила, пекла и месила. Это было неудивительно, её выдали за Сергея в пятнадцати- или шестнадцатилетнем возрасте и с тех пор она вела хозяйство, обихаживала семью. В общем-то, все кавказские женщины, даже русские, родившиеся и выросшие в тех краях, были прекрасными хозяйками и кухарками. И Света, и Сергей говорили по-русски с акцентом, особенно Света. Наверное, она не владела русским языком в том объёме, чтобы всегда понимать какие-то шутки, юмор, метафоры... Вспоминается случай, когда в выпуске новостей рассказали об открытии сезона моржевания. Новость озвучили в связи с резким похолоданием и приходом сильных морозов, что горячо обсуждалось не только в ТВ-новостях, но и на общей кухне.
— Так холодно, э, — с чисто бакинским "эканьем" передёрнула плечами Света. — Волга совсем вся замёрзла! Сплошной лёд, э!
— Да, по телевизору сказали, что будет ещё холоднее! Ну, нам холодно, а "моржам" — удовольствие, вон как в проруби ныряют!
Света непонимающе уставилась, задумалась...
— Это что, были моржи? Которых в новостях показывали?
— Ну да, "моржи" — нормальный разве нырнёт в прорубь?!
— Моржи??? Вай, э... А как на людей похожи!
Это стало анекдотом из жизни, и вспоминая его, всегда с теплом вспоминаются бывшие соседи.
Одним словом, кавказский менталитет связывал три эти комнаты, несмотря на разный возраст и национальность. Остальное население как общаги, так и посёлка, не отличалось ни особой порядочностью, ни особой моралью... Запросто воровали друг у друга и перепродавали всё, что можно, начиная огурцами с грядок, заканчивая курами и даже ёлочными игрушками. Истории про игрушки и кур особенно печальны, поскольку были особенно показательными и циничными.
В торце коридора она поставила к новому году хиленькую сосенку — в комнате и без того тесно, а что за праздник без ёлки, тем более для детей?! Нарядила, украсила. Посмотреть на ёлку приходили дети из соседнего крыла — для них никто ёлок не наряжал: время было такое, что не до ёлок, да и интересы с приоритетами у их родителей были совершенно иные. Глазёнки у всех горели, они весело шумели, рассматривая игрушки. Особенно их поразили огромные стеклянные шары — один зелёный, другой красный. Ничего удивительного, эти шары поражали и её воображение в детстве, ещё в Баку! Они были старые, толстого стекла, огромные... Наутро шары пропали! Стоит добавить, что входные двери общежития практически не запирались и местные считали, что раз это ОБЩЕЖИТИЕ, значит ВСЁ общее. Они безнаказанно гадили в туалете, могли в общей кухне "скоммуниздить", как они это называли, опрометчиво оставленные кем-то из жильцов в сковородке котлеты... Но чтобы позарились на радость?!. На детский праздник?!.
Это был верх цинизма. Шары нашлись в доме напротив. Больше ёлок в коридоре она не устраивала.
Украли у неё и курочек, любовно выращенных, исправно дававших к завтраку детям пару-тройку яиц. Кур элементарно спёрли! Осталась одна — спряталась или убежала куда-то, повезло. Эту последнюю несушку забрали домой. Дети назвали её Ангелиной, что вызвало смех у соседки-армянки из комнаты напротив — так звали её внучку, а детям очень нравилось её имя. Ангелина добросовестно несла по яйцу через день, пока, простудившись в этих неотапливаемых комнатах-рефрижераторах, не приказала долго жить, нанеся этим несознательным с её стороны поступком тяжелейшую душевную травму детишкам — возраст-то совсем не для трагедий и смертей, пять да шесть лет!
Как потом рассказала одна из соседок, кур украли те же "охотники за шарами", накрутили из курятины котлет. Соседка, оказывается, изначально знала, кто украл, но не сдала, лишь высказала упрёк: "Ну и сволочи вы! Нашли, у кого красть! Люди и без того всего лишились!"
Но всё это проходило, как было обещано надписью на Соломоновом кольце. Главное, что семейство жило дружно и, несмотря на все трудности и трагедии, сплачивалось после этих трагедий, казалось, ещё больше, находя в этой беспросветности возможности и для радостей, выводя в "свет" на детские спектакли в Саратовском театре оперы и балета ребятню, таская их то на выставку кошек, то на выставку рептилий... Старшенькая посещала секцию большого тенниса. Боже, с каким трудом преодолевали все невзгоды, как всем семейством "скребли по сусекам" на покупку ракетки! Но как радостно было это совместное преодоление! А как отмечали праздники! Безденежье, неустроенность, банка шпротов, кусочек подсохшего сыра, горстка риса, несколько яиц, творог в холодильнике и спагетти в мешке... Зато засолки своей в изобилии! Какой был Новый год!
Прошло четыре года, в общаге сделали отопление, какой-то ремонт... В один прекрасный, а может быть, наоборот, "чёрный день календаря" из Германии приехал отец детей, закрутилась эпопея с замужеством и отъезд за границу.
Но эмиграция — это не беженство. Это совсем другая, хотя и не менее грустная история.

                                                                                                                                

                                                                                                                                    18.03.2019