Неужели это со мной

У могильщиков бывают перерывы на обед. У них профсоюз, и они обедают с двенадцати до часа, им нет никакого дела до вас и вашего горя, они живые, любят трапезничать коллективом, а покойник, в конце концов, может и подождать. Ему уже некуда спешить. На дворе май, и опадают кремовые лепестки яблонь и вишен, ветер воронкой кружит их в воздухе и рассыпает по всей округе. Небо в растушеванных белых облаках глубокое и синее, а тонкие стебли молодой травы свежи и пахнут водой и даже ряды гранитных, как под копирку сработанных памятников, искрятся радостно на солнце вкраплениями слюды и не выглядят мрачным напоминанием  "memento mori". Мы останавливаемся на обочине: катафалк, автобус, несколько машин. Народ выбирается наружу, разминает затекшие ноги, сбивается в группки о чем-то тихо переговариваясь, медленно разбредается по личным надобностям. Мы с раввином беседуем о падении образовательного уровня в мире. У него белый Лексус и красивый низкий голос, которым он совсем недавно пел псалмы на церемонии в похоронном доме: "Властелин Многомилостивый, обитающий в высотах! Дай обрести покой, уготованный на крыльях Шехины, на высотах святых и чистых, лучащихся сиянием, подобным небосводу, - душе". Не может быть, чтобы это было со мной. Не может быть, чтобы в этом отполированном деревянном ящике со звездой Давида на крышке лежал мой папа. Эта проклятая болезнь убила его и ничего больше сделать нельзя. Она победила, а мы проиграли.

Один раз во время тихого часа мы сбежали из пионерского лагеря в лес собирать землянику и заблудились. Нам казалось, что мы отлично помним дорогу обратно, но чем дольше мы шли, тем яснее понимали, что сбились с пути и забираемся в чащу все глубже. Прошло несколько часов, и мы по-настоящему испугались. Сели под большим деревом и стали думать, что же делать дальше. Вдруг кто-то из нас услышал вдалеке еле различимый в шелесте листвы звук работающего мотора. Мы пошли на этот звук и через четверть часа оказались на поляне, от которой начиналась широкая просека. Здесь прокладывали дорогу. Бульдозерист выскочил из машины, подбежал к нам и стал расспрашивать кто мы и что здесь делаем. Мы ревели от ужаса, и страх перед неминуемым наказанием, казалось, терзал нас сильней, чем боязнь остаться в лесу на ночь. Нас окружили рабочие и вдруг один из них посмотрел на меня и сказал: "Глянь, так гэта ж Лазаревича дачкА! Вот цябе бацька дасць!" Они знали папу! Это была его бригада, его очередная дорога. Нас рассовали по кабинам машин и колонна строительной техники торжественно поползла по направлению к уже стоявшему на ушах лагерю.

Больше всего на свете он любил свою работу. Он мотался по объектам по всей области, уходил в 6 возвращался в 8, а то и позже. Мылся, ужинал и шел спать. А на следующий день начинал все сначала. По субботам он тоже часто работал, а в воскресенье с утра уходил с друзьями в баню и возвращался, обычно, к вечеру. Он не умел пожарить даже яичницы и не знал никакой домашней работы. Но именно он построил для нас дачный дом с баней на берегу реки, посадил сад с яблонями, сливами, кустами малины и черной смородины. Просиживая по ночам за кульманом, "выменял" комнату в коммуналке на большую двухкомнатную квартиру в центре города. Привозил мне из своих командировок красивые и модные туфельки, кофточки, сумочки и куколки, которых днем с огнем нельзя было сыскать в городских магазинах, потому что старший прораб трассы, строящейся невдалеке от забытой богом деревни - большой и могущественный человек. Он может проложить и заасфальтировать дорогу к клубу, магазину и домам местных жителей даже если эта дорога не была предусмотрена генеральным проектом. Так из поселкового магазина они с друзьями привезли мне пианино, долго и громко его обмывали, призывали хорошо учиться и стать новым Рихтером.

Он выбрал себе такую жизнь, стройки начинались и заканчивались, и на их месте появлялись тысячи километров шоссейных дорог и десятки мостов: через Днепр, Сев. Двину, Неман и Сож.

"Единственный еврей, висящий на городской доске почета", с гордостью говорила бабушка. Папa начал курить, когда узнал, что в трест пришла разнарядка на орден трудового красного знамени, и он был по всем параметрам идеальный кандидат для получения этого ордена, по всем параметрам , кроме одного. Орденоносец должен был иметь титульную национальность. Орден дали его приятелю, мы дружили семьями и все праздники отмечали вместе. Папа не обиделся, дядя Петя остался его другом. И курить потом тоже бросил. По фотографии на доске почета его нашел наш дальний родственник, чьи родители, двоюродные то ли братья, то ли сестры моего деда, были сосланы за Урал из Харькова, да там и остались жить. Он приехал в город, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто остался в живых, в центре наткнулся на доску почета, увидел папину фамилию, совпадающую с его собственной и поехал в Управление за адресом. У нас на пороге он появился с ящиком армянского коньяка и и словами: "Здравствуйте, я ваш родственник из Свердловска, меня зовут Витя!"

Я помню, как по коридору и комнатам нашей квартиры топтались мужики в тяжелых грязных сапогах, а мама, положив руки на колени, сидела и смотрела на них отсутствующим взглядом, как будто не замечая. Они заносили в дом коробки с красным вином, молча, как на поминках, только иногда вполголоса матерились - "держи ровно, б...!" Говорили, красное вино выводит стронций. Папа работал на ликвидации Чернобыльской аварии. Он возвращался из своих командировок все мрачнее и мрачнее. "Вывозим, переселяем, они не хотят, такой вой - что я, сынок, на старости лет в общежитии буду жить? Насильно мы не можем. Просто предупреждаем - умрете скоро, они говорят - лучше дома, мы все равно уже старые!" Из тех, кто с ним работал тогда, никого не осталось, все ушли намного раньше его. Дядя Гриша, дядя Петя, дядя Володя, дядя Миша. Все детство прошло рядом с ними, летом мы часто ездили на пикники в профилакторий дорожников, работники, их чадa и домочадцы. Жарили шашлыки , пили водку, пели "не жалею, не зову, не плачу.."

Обед закончился. Мы гуськом потащились за раввином по дороге к только что вырытой яме. Сытые могильщики опустили гроб в яму и раввин что-то запел. Неужели это со мной. Неужели.