Скамейка

Азербайджанский Кукольный театр готовился к осеннему сезону, до открытия которого оставалось две недели. Коллектив был небольшой, каждый знал свое дело, работа кипела вовсю.  Ставилось несколько спектаклей для марионеток из мировой и из азербайджанской классики.  

Акиф и мечтать не мог о том, что после художественного училища его первым рабочим местом будет Кукольный театр, это прекрасное здание, построенное в 1910 году архитектором Плошко и украшающего Бакинский бульвар. Как самый молодой работник Акиф все время был на подхвате: то красил, то шил, а бывало, и просто перетаскивал всевозможные сценические декорации-заготовки.

Акиф жил в Амираджанах, ему приходилось ежедневно ранним утром приезжать в город, а поздно вечером добираться домой. Это было для него не очень удобно и накладно, часть зарплаты уходила на дорогу, и когда директор предложил Акифу до открытия сезона пожить в театре, он тут же согласился и даже не спросил, где будет спать. Уже поздним вечером, после рабочего дня он нашел для себя уютный уголок, где сварганил из старых реквизитов постель, затем позвонил домой и предупредил маму, чтобы не беспокоилась.

Каждый вечер, когда все уходили по домам, он ужинал чем бог послал и, налив себе растворимый индийский кофе в чашку, садился с сигаретой перед единственным окном с видом на бульвар. Окно смотрело не на Каспий и даже не в сторону проспекта Нефтяников, оно выходило на боковую сторону театра и было огорожено буйной  листвой деревьев и неухоженными дико растущими кустами. Прямо под окном небольшой заасфальтированный островок со скамейкой. Эту скамейку ниоткуда не было видно, она, как отдельная планета, жила сама по себе и не была связана с бульваром и даже с городом. Акифу было бы интересно смотреть на людей и - особенно - на красивых девочек, которые разгуливали бы перед его окном и ласкали бы его взор. Но в этом ему не повезло, окно в никуда его разочаровало. А что делать, надо было довольствоваться тем, что есть.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

7 часов вечера, на улице еще светло. На скамейку плюхнулся заметно потрепанный мужчина, из тех, что не вылезают из бутылки. Что-то мучило его, он никак не мог устроиться на скамейке: то ерзал, то разваливался, то вставал и смотрел куда-то, при этом беспрерывно  ворчал.

Появился второй персонаж, ничем не отличающийся от первого, разве что длинной бородой с порыжевшей каймой вокруг рта. Они сходу, как старые знакомые, заговорили о чем-то, затем извлекли из карманов мелочь и начали пересчитывать, с сожалением покачивая головами, видимо, не хватало монет до нужной суммы для “эликсира” их жизни. Акиф с улыбкой следил за мучением этих двоих. Ему было интересно, раздобудут ли они эти жалкие копейки для бутыля.

Мимо “страдающих от нарзана" прошел мужчина в шляпе и с портфелем в руках. По всему видно, не местный кадр, случайно оказавшийся на этом островке.

Первый алкаш громко крикнул вдогонку незнакомцу: "Эй, уважаемый, третьим будешь?"

Человек в шляпе, наверняка командировочный, немного подумав, подошел к страждущим: "А сколько надо?"

"А сколько не жалко, у нас только это", - раскрыв ладонь, бородатый показал деньги.

"Да уж, не густо. Ладно, вот вам моя доля".

У рыцарей зеленого змия засверкали глаза. Акиф представлял себе их облегчение: кризис миновал, солнце выглянуло, Бог послал дающую руку.

Первый сглотнул слюну: "Байконур, давай заведи вертушку и быстро дуй, трубы горят, еще немного, и я завою, как Тарзан".

Бородач сгреб деньги из рук Шляпы и погнал большими шагами, прихрамывая и пoдпрыгивая на ходу.

"Его на самом деле зовут Байконур?"

"Нет, просто он легендарный человек в Баку. Когда он был солдатом, входил в поисковую команду на Байконуре. Юрия Гагарина он первый нашел и открыл люк капсулы. Вот все, кто его знает, и кликают “Байконур”. Ногу потерял в прошлом году от диабета, а сейчас, как огурчик, быстрей меня чешет. Наверное, после смерти ему поставят памятник на самом видном месте Баку. Жаль я не увижу, к тому времени я уеду к сыну в Америку", - он гордо огляделся, выпрямив грудь, и грязными граблями расчесал свои реденькие сальные волосы.

Хромой примчался запыхавшийся, и вернул сдачу до мелочи, как честный человек.

"Мужики, а закуски не будет? Как-то не по-человечески пить без закуски," - Эти слова Шляпы молнией ударили по другим. Байконур вытянул вперед руку, командировочный вернул сдачу и добавил еще. Через 5 минут хлеб с нарубленной колбасой лежал на скамейке.

Первый, открыв бутыль, пальцем показал на ней, сколько каждому положено пить. Шляпа тихо сказал что-то, Акиф не расслышал, но понял, что это совсем не понравилось другим. Наш без пяти минут американец заорал: "Блин, ты кто такой, люди гуляют, а мы еще не определились, будем отдыхать или нет, как нормальные люди!" - И он показал в сторону, где под кустами отдыхал "коллега по цеху".

"Ладно, я сейчас," - одноногий опять куда то умчался и через минуту прилетел со стаканом, позаимствованным из автомата для газированной воды. - "Вот тебе, интеллигент вшивый!"

Они начали по-очереди распивать “Агдам”. У наших участников спектакля после первого стакана открылись клапана, они раздавили еще два бутыля и сразу стали взаимно уважаемыми людьми, болтали, спорили и даже немного затронули политику страны. К концу банкета они дружно заснули на скамейке. Храп заглушал шум машин на проспекте.

Акифу стало неинтересно, он тоже пошел спать.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Рано утром перед началом работы Акиф выглянул в окно проверить, как там вчерашние на скамейке, живы ли? Третьего, со шляпой, не было, наверное, ушёл по делам: погулял, расслабился и хватит. Он и не был похож на двух других: опрятно одет, с портфелем и самое главное, со шляпой, интеллигентный такой алкаш. Двое  остальных, как двойняшки в утробе матери, в обнимку спали на скамейке после “тяжелой” ночки.

До обеда Акиф усердно работал, некогда было присесть. В час дня все скинулись и сообразили к обеду бутерброды из продмага: французские булочки с начинкой - тонко нарезанной докторской колбасой и голландским сыром. Акиф, взяв сладкий чай с бутербродами, подошел к окну.

На островке никого не было, но недолго. К скамейке подошла молодая мама с грудным ребенком в коляске. Ему хотелось крикнуть ей: “Не садитесь на скамейку, там вчера спали грязные алкаши!” Но молодая мама, даже не присев, нырнула в кусты между деревьями, оставив ребенка в коляске. Акиф сначала ничего не понял, высунулся из окна, как Ленин с балкона особняка Кшесинской. Увидев белеющую в кустах задницу мамаши, подавился бутербродом. Ему стало неловко, он закрыл рот руками, чтоб не спугнуть бедную, отошел от окна и там закашлялся от смеха. Ребята удивились, что за окном могло рассмешить его?

"Просто был голодным, подавился".

Но через секунду он вспомнил о младенце, и в его голове появились страшная мысль: "Твою мать, тут ходят всякие, от цыган до алкашей, а ребенок без присмотра".

Он осторожно подошел к окну, чтобы мамаша не заметила его. Чай с бутербродом застыл в его руках, он не жевал от напряжения: надо было не спугнуть мать, но проследить за ребенком. Немного погодя мамаша вынырнула из кустов. Подошла к коляске, взяла ребенка на руки и расцеловала. Видимо, она еле дотерпела до этого укромного места.

Акиф подумал: "Хорошо, что наш садик приют не только для алкашей,” - и тихо засмеялся. Он продолжал есть свой бутерброд и смотреть, как мать ласкает малыша и сюсюкает с ним. Потом женщина оглянулась вокруг, взглянула на окна театра. Было понятно, что она хочет увериться, не видит ли кто ее. Затем она обнажила свою пышную грудь и начала кормить ребенка.

Акиф тут же отпрыгнул от окна, было неловко смотреть дальше. С улыбкой на лице он вспомнил свое детство, как почти до 5 лет не отлипал от груди матери. Все кругом увещевали ее: "Йекя огланды (большой мальчик), пора его отучать от этого".

Но мама отвечала: "Он еще маленький, пока я только так и могу утихомирить его".

Да, в детстве Акиф был очень активным и шумным, а мамина грудь успокаивала его, и когда мама напевала ему лай-лай (колыбельную), он сразу засыпал, ощущая любовь, уют и защищенность ото всех. Сейчас для него эта молодая мама была чем-то родным из детства. Он закончил обед с мыслями о матери: “Надо бы позвонить маме, как она там? Да что звонить, просто поеду в Амираджаны".

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Весь следующий день Акиф работал в хорошем настроении, не вспоминая о скамейке за окном. По окончании рабочего дня он открыл холодильник, оторвал ножку курицы, привезенной  из дома, взял кусок хлеба и подошел к открытому окну. Акиф взглянул в сторону скамейки. На ней в нечеловеческой позе спал один из тех алкашей, которых мы помним. Увиденное напоминало стоп-кадр на видео. После употребления дешевого портвейна наш приятель застыл на земле, держась за скамейку, и  напоминал балерину, делающую растяжку перед станком. Акиф подумал: “Как он умудрился так раскорячиться? Когда проснется, от боли ходить не сможет”.

Поужинав, он отошел налить себе чаю и сразу же вернулся назад, боясь упустить пробуждение "спящего красавца". Выглянув в окно, он увидел, как трое шумных гагашей подошли к скамейке. Один из них, крутя в руках тясбех (четки), присел на корточки, чтобы понять, жив ли товарищ, лежащий в абстрактной позе, или давно остыл.

Он заорал: "Ала, Майя Плисецки, дур бас бурдан!" (давай вали отсюда).

Алкаш, открыв глаза, не понял, сон ли это или он уже проснулся.

"Ала, май гюлю, давай вызгыр бурдан!" (придурок, выдувайся отсюда).

Проснувшись окончательно, наш герой тщетно пытался встать с земли и протянул руку гагашам, чтобы ему помогли. Но те засмеялись, никто не подал ему руки, лишь обозвали его "чмо". Поднявшись с большим усилием, он хотел быстро отдалится от неприятной троицы, но ноги не шли, затекли от непривычной позы. Шаркая башмаками, с полусогнутыми коленками, еле удерживая равновесие, он медленно удалился.

Устроившись на скамейке, гагаши дружно закурили. Из их разговора Акиф понял, что двое из них случайно встретили "мяхялля ушагыны" (дворового парня).

Самый толстый  спросил: "Шамиль, чем занимаешься?"

"Гагаш, чем занимаются на бульваре? Хава алырам" (воздухом дышу).

Пузатый засмеялся: "Насчет воздуха я понял, про работу спрашиваю".

"Брат, паркет вурурам". (паркет стелю)

"Ты когда стал паркетчиком, весь ваш род ювелирные мастера?"

Шамиль засмеялся, засверкав золотыми зубами: "Ай брат, ты же знаешь, чего спрашиваешь? Паркетчик кодовое название, ты спроси у Алишки, он знает".

Алишка, третий, сидевший у края скамейки, тут же подключился к разговору: "Ала, Шамиль, я краем уха слышал, отец твой "гатыглайыб" (облажался).

"Хя е, братишка, киши йолуну азыб, мамаша она отвал вериб" (мужик сбился с пути, мамаша отвалила его).

"А что случилось? Он же уже не молодой. В этом возрасте кто разводится?"

Шамиль начал рассказывать: "Аде, на ювелирном заводе он знаменитый человек, начальник цеха. Он себе конфисковал одну топпушку (пухленькую). Шуры-муры крутил с ней. Один день поздно пришел, залез в постель и тут же заснул. А утром, мамашин голос знаешь да, мяхяллядя (во дворе) самый громкий, она бивахт хоруз кими запела (петух, кричащий не вовремя). Оказывается, козлина с постели встает, а на нем женские дарбалаги (трусы). А мамаша, как джанавар (волк), накидывается на него, нябилим, “ограш, бигейрят, бинамус” (бессовестный, бесчестный) и так далее. А он не может понять, в чем дело. Живот его видели да, он эти трусы не видит. Начинается гыргын (война), мать хватает трусы чуть ли не с причиндалами вместе и снимает с него. В общем, мать чуть отца не зарезала. Оказывается, пахан к бабе пошел, в самый интересный момент пришел муж этой топпушки, так он растерялся и в темноте надел ее дарбалаги. В свои 60 лет через окно сиганул”.

"А ты откуда знаешь подробности?"

"Ала, он дяде расказал, а дядя всему миру, агзы джырыг ограш” (подлец, язык за зубами не может держать).

Акиф за окном умирал со смеху, но не издавал ни звука, ему хотелось послушать дальше. Даже чай у него остыл.

“Мамаша с папашей сами разберутся, не мое дело, только вот во дворе опозорились. Моей жены все родственники на меня косо смотрят”.

Пузатый задал вопрос: "Ала, Шамиль, ты женат? Когда успел, сколько детей?"

"Отец заставил 6 лет тому назад, пока дети не получаются. Вы помните да, когда совсем молодой был, денег куры не клевали, а я баловался анашой. Все время под мухой. Фика, - обратился он к  пузатому, -  помнишь мою Наташу, из Ичери шяхяр? Обалденная телка была. Каждый день я вечером ходил к ней домой. Она меня накормит, напоит, а потом, накурившись анаши, лезла на стол и под музыку раздевалась. У нее зор фигура была, как будто Микеланджело слепил. А я ей в этот момент: “Атам-анам сяня гурбан, Нятяшя!” - И дарил ей бриллиантовый комплект. А утром просыпался и видел на ней комплект моего клиента. Отнимал у нее и по шеям давал. Она орала, плакала, а на следующий день то же самое творилось. Вот так всю молодость я из наркоты не выходил. А сейчас дети не получаются. А как у вас, дети есть?”

Двое других хором: "Конечно".

"Ала, Фика, ты у нас образованный, как думаешь? Мне советуют много грецких орехов кушать, гоз, говорят, поможет. Хя?"

Алишка вмешался в разговор: "Ала, Шамиль, хоть гоз агаджыны (ореховое дерево) засунь себе в зад, уже не поможет. В свое время я тебе говорил, гагаш бясди уйдунда (хватит ширятся). Ты не слушал, а сейчас твои колокольчики без язычка. Просто не звучат”.

"Ай брат, ты доходчиво говори, какой колокольчик, какой язычок. Это что, медицинские слова?"

"Ала, гуюву гурудмусан (колодец твой высох), медицина беспомощна. Но есть вариант, сестра тебе пускай родит".

"Ты что, Алишка, ты видел мужа моей сестры? Точно, как этот чмо, которого мы выгнали отсюда. А видел их детей, как будто шайтаны в плоти? Нет, брат, нет".

"Тогда пусть отец тебе настрогает на стороне. Он у тебя бык-производитель".

Они засмеялись. Алишка с Фикой встали со скамейки. Обняв Шамиля, пожелав ему удачи в решении проблемы, они распрощались.

Акиф был немного озадачен  участью Шамиля. Вылив холодный чай, он лег в постель, думая о чем-то.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Уже четвертую ночь проводит Акиф в Кукольном театре. Жизнь за окном изредка развлекала его, но обычно ничего не происходило. От полудня до двух скамейка нагревалась под палящими солнечными лучами, и никто не садился в пекло. Но сегодня Акиф услышал громкий голос за окном. Молодой парень, положив чемодан и связку книг на скамейку, с выражением читал стихи. Он старался звучать эмоционально, помогая себе движением рук, как актер. Потом начал показывать пантомимы. Акиф понял, что парень приехал поступать в театральный. Наверное, негде репетировать, и он оттачивает свое умение тут, перед скамейкой. Пантомима получалась у него неважно, но он старался, понимая, что это слабое место в его актерском мастерстве. Немного посмотрев на молодого и, возможно, известного в будущем актера, Акиф пошел работать. День был в разгаре, и дел до открытия сезона оставалось достаточно.

Вечером Акиф увидел в окно продавца пирожков, который после длинного дня пересчитывал свой доход, расположившись во всю длину скамейки; рядом стоял его лоток с зонтом на колесах. Мелочи было очень много, он медленно пересчитывал ее, перекладывая из одной руки в другую, и когда сумма округлялось, отправлял деньги в карман белого халата. А в это время из кустов за ним следили несколько пацанов. Пошушукавшись, они отправили одного к продавцу. Мальчик, подойдя к продавцу, спросил: "Дядя, пирожки у вас почем?"

Не отрывая глаз от важного дела, тот ответил с завокзальным акцентом с армянскими нотками: "Питнацыть капеек".

Мальчик продолжает: "Дядя, а пирожки с чем?"

Дядя, не поднимая головы: "С мясоммм".

Только отошел первый пацан, как к продавцу подходит другой: "Дядя, дядя, а пирожки у вас сколько стоят?"

Продавец, невозмутимо считая мелочь: "Питнацыть капеек".

"А они с чем?"

"С мясоммм".

Третий пацан задает те же вопросы, и продавец пирожков, не прерывая подсчет своих грошей, отвечает то же самое.

Акиф понимает, что шeбутные пацаны решили поиздеваться над бедным продавцом, пока он занят. Сорванцы по второму кругу отвлекают его своими вопросами, и, отвечая, он уже не в первый раз сбивается со счета, закипает, и в этот момент к нему подходит солидный пожилой мужчина в летнем макинтоше молочного цвета и в соломенной шляпе и … задает тот же  вопрос: "Уважаемый, у вас пирожки почем?”

Раздраженный продавец, не поднимая головы и начиная по новой отсчитывать деньги, отвечает с нарастающей агрессией: "Питна-цыть капе-йик!"

"А с чем они у вас?"

Сбившись еще раз, продавец выкрикнул, взмахнув руками: ”С гаа-вномссс!!!”

Солидный мужчина вздрогнул, затем строго произнес: "Тогда, уважаемый, сам ешь эти пирожки".

Раздался дружный хохот. Продавец, наконец, оторвался от своих денег и увидел, как от скамейки отходит пожилой человек, а из-за кустов во все стороны с издевательским смехом разбегаются пацаны.

Акиф со смехом отошел от окна, качая головой.

Прошло часа два, уже стемнело, когда на скамейку присела, воркуя и не разнимая рук, молодая влюбленная пара. Понятно, что они искали укромное место на бульваре. Акиф читал книгу, смотреть на них было не интересно: обычное дело, влюбленные уединились, наверняка будут целоваться. Книга постепенно завлaдела его вниманием. Услышав выкрики, он оторвался от чтения и глянул в окно. Два милиционера, один за другим, выскочили из кустов и налетели на молодых. Первый скрутил парню руки за спиной, другой ударил его под дых. Громко возмущаясь и стыдя парочку, они начали требовать пройти с ними в участок. Акиф был в шоке и не знал, как помочь влюбленным. Он начал метаться туда-сюда, но так ничего и не придумав, снова взглянул в окно. Парень, откупившись от ментов, обнял девушку и быстро увел из этой ловушки. А менты, довольные добычей, поделили по-братски деньги и пошли прочь. Они проходили под окнами театра в сторону моря. Акиф от злости швырнул в них бутылку от лимонада и быстро прикрыл окно. Милиционеры испуганно отбежали от стен театра и стали вычислять, откуда могла вылететь бутылка, но все окна здания были закрыты, ни света за ними, ни движения. В конце концов, они отдалились от этого места.

Глубокой ночью Акиф опять услышал шум за окном. Выглянув, он увидел, как алкаш прогоняет молодого парня со словами: "Это мое место, я всегда здесь сплю!"

Акиф узнал парня, это абитуриент, репетировавший тут в полдень. Парень пытался объяснить, что ему некуда идти, еле нашел укромное место для сна. Но пьянчуга начал громко ругаться и даже махать руками. Молодой тоже перешел на крик.

"Что тут случился, что вы не поделили?" - у скамейки появился пожилой милиционер.

Алкаш начал рассказывать, что его обычное место занял этот чушка.

Старый милиционер, подняв руку, остановил пьяную ругань: "Бульвар тебе не принадлежит, и ты не Господь Бог определять, кому где быть. Бульвар для всех наших горожан и гостей, но ночью надо спать не здесь, а дома в постели. Давайте, оба шагайте отсюда!”

Алкаш тут же исчез подальше от греха. Но будущий студент не торопился. Увидев это, милиционер сказал: "Сынок, ты можешь оставаться, я вижу ты не из таких, - он похлопал указательным пальцем по горлу, - но только на сегодня, завтра найди себе, где приютиться, хорошо, бала?" - Похлопав парня по плечу, он удалился.

Акиф сидел на подоконнике под лунным светом и слушал серебристую трель соловья. Невидимая в темноте птичка с удовольствием показывала свое мастерство, и волшебное исполнение - прелесть красок, переливы, дроби, россыпи, бесконечные импровизации - переносили Акифа в детство, и на душе становилось легко.  

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Сегодня с утра в Кукольном театре было особенно много работы. Все кипело и бурлило, работники носились по коридорам, перекрикивались, смеялись, фотографировались; задуманная главным режиссером подготовка к главному действу подходила к концу. К 9 часам вечера все разошлись по домам, и Акиф с чашкой чая привычно направился к окну.

“Интересно, что там сегодня я упустил? - подумал он.

За окном никого не было, скамейка пустовала. Акифу даже показалось, что скамейка скучает в одиночестве. Он удобно устроился у окна и начал читать.

Через некоторое время появилась парочка. Они так светились любовью, что Акифа почувствовал зависть. Он еще не влюблялся, но очень хотел, чтобы и с ним случилось это волшебство, которое дается далеко не каждому. Вдруг он вспомнил вчерашнюю пару, которую двое нелюдей в погонах обобрали, испугали и оставили неприятный осадок в их душах. Интересно, они вот такими рождаются или становятся подлецами, когда выбирают эту профессию. Нет, наверняка это от рождения, потому что вчера он был свидетелем благородства старого мента, и будь таких милиционеров в нашем городе побольше, может, и жили бы лучше. Он быстро, пока влюбленная пара не присела на скамейку, высунулся из окна и крикнул: "Ребята, тут не садитесь, за вами менты будут охотится".

Молодые его не поняли. Парень показал рукой: “Что ты хочешь?”

Ариф добавил децибелов: "Это место - ловушка для таких, как вы, милиционеры сидят тут рядом в кустах, только вы поцелуетесь, как они вас захватят. Так что уходите отсюда быстро, пока вас не обобрали".

Парень понял, поблагодарил и, взяв любимую за руку, быстро увел ее на бульвар. Акиф хотел бы увидеть рожи недовольных ментов.

На улице уже стемнело, но бульвар был полон бакинцами. Народ вышел отдохнуть после рабочего дня, подышать горьковато-соленым морским воздухом, посмотреть, как волны бегут одна за другой и бьются о причал с тихим всплеском. Много влюбленных пар, у девушек в руках букеты, а кто-то катит перед собой коляску. Все повторяется изо дня в день, как приливы и отливы под луной.

Акиф разлегся в постели и думал о своем будущем, как оно у него сложится. За окном послышались тихие голоса, Акиф встал и подошел к окну.

На скамейке сидела хрупкая девчушка. Она жадно, как будто впервые, ела мороженое. Вокруг ребенка крутился старый мужик. Он вытирал руки и рот девочки платком с такой любовью, что Акиф поразился заботе старика об этом худеньком нежном создании. Было трогательно смотреть на них. Наверное, дедушка с внучкой. Иногда девочка останавливалась, прикладывала руку ко лбу и жаловалась старику на головную боль. А он, в свою очередь, предупреждал ее откусывать понемногу и каждый раз при жалобе целовал ее в лоб. Старик кого-то напоминал Акифу, но он, как ни силился, никак не мог вспомнить, откуда знает его. Только когда он, наконец, повернул лицо к единственному фонарю возле скамейки, Акиф узнал старика. Это был его отец. Сильно постарел, спина совсем согнута, а лицо все в глубоких морщинах. 11 лет назад он ушел от матери Акифа к молодой деревенской жене. Девочка была его дочкой. Акиф знал о рождении ребенка, даже знал о том, что она родилась с пороком сердца, и ее хрупкость и худоба говорили о ее нездоровье. Но отец души не чает в девочке, как будто она единственный его ребенок. Он порхает вокруг нее. Акиф ненавидел отца за предательство, но это сцена глубоко тронула его. Он слышал от родственников, что девочке недолго жить, но сейчас он думал о том, что в ней течет его кровь, и она его родная сестра, которую он никогда не видел, а может быть, больше и не увидит. Почему они в это позднее время в Баку? Автобусы уже не едут в Товуз.

Надев обувь, он спустился вниз к скамейке. Отец, увидев Акифа, остолбенел. Акиф, не поздоровавшись с ним, присел на корточки у ног девочки.

"Как тебя зовут?"

Она взглянула на отца и еле слышно ответила: "Ширин".

"Очень красивое имя, а меня зовут Акиф, и я твой брат".

У девочки расширились глаза, она не могла поверить неожиданной новости и вопросительно смотрела на отца. Отец кивнул головой, Ширин соскочила со скамейки, крепко обняла брата и шепнула: "Как я этого ждала! Папа обещал привести меня к тебе. У меня в шкатулке есть твои детские фотки. Я не знала, что ты уже такой большой... Мой братишка, я тебя давным-давно, с самого детства люблю".

У Акифа от этих слов на глаза навернулись слезы, он быстро поднялся, чтобы Ширин их не увидела. Взяв легкую, как пушинка, сестру на руки, он пошел к зданию театра. Отец молча следовал за ними, он все еще не мог осознать происходящее и не знал, что сулит ему встреча с позабытым сыном.

Акиф сказал сестре: "Я здесь работаю. Иногда я здесь сплю, и сегодня ты будешь здесь у меня  ночевать".

Уложив сестру в свою постель, сел рядом и посмотрел на нее. Она улыбнулась ему, погладила его руку и через мгновение заснула.

Акиф долго беседовал с отцом. Его интересовало, как можно вылечить сестру от этого недуга. Пока отец отвечал на вопросы, Акиф выкурил несколько сигарет подряд. Потом сказал отцу, что тот может лечь рядом с дочкой.

Ему самому было не до сна, мысль о спасении сестры сверлила мозг: куда нужно обратится, кто может помочь? Размышляя, он не заметил, что привычно стоял перед окном. Было очень поздно, на скамейке, положив рядом свои вещи, сидел наш будущий студент,  ему опять негде было спать. Голова его все время падала на грудь, но он почему-то боялся заснуть, может, думал, что его могут обокрасть, поэтому мучился, но упорно не хотел прилечь.

“Бедный парень, - подумал Акиф, - наверное, день выдался тяжелый”.

Он собрался было отойти от окна, как вдруг увидел вчерашнего старого милиционера: "Сынок, просыпайся, здесь нельзя спать".

Парень: "Дядя, я не сплю, просто отдыхаю".

"Почему ты опять здесь? Тебе негде жить?"

Парень поднялся и собрал вещи: "Нет, есть, я живу у дяди дома на Щорса. Он там снимает комнату, вот я у него и поселился. Просто когда к нему приходит его женщина, он просит меня ночевать где-нибудь в другом месте".

"Так он не знает, что тебе некуда идти?"

Парень пожал плечами.

"Я тебе так скажу, сынок, твой дядя говно, а не человек. Давай собирай манатки, пойдем, у меня дома переночуешь. А завтра пойдем к твоему любвеобильному дяде."

Парень начал просить милиционера: "Дядя, я прошу вас, позвольте я буду спать здесь, а дядю не надо беспокоить, с ним потом мой отец разберется".

"Ну хорошо, я тебе не могу позволить здесь спать. Баку большой город, и в нем живут разные люди, могут тебя обокрасть, обидеть. Так что пойдешь со мной, будешь спать у меня дома, а не на улице".

Уводя парня, старый милиционер спрашивал, из какого тот района, куда поступает, нравится ли ему Баку. Постепенно они исчезли из виду, и голоса утихли. Слава богу, подумал Акиф, парень не будет спать на улице. А к старику-милиционеру он почувствовал уважение.

Утром он попрощался с сестрой и пообещал позже навестить ее. А отца он просил не опускать руки, бороться за жизнь дочери, и он в этом поможет, будет договариваться с большими врачами, чтобы обследовали ее и решили, как лечить.

На следующий день главный режиссер дал Акифу последнее задание, отныне он будет ночевать дома. Подготовка к осеннему сезону в Кукольном театре закругляется, остается работа артистов, их репетиции продлятся еще неделю, а там уже наступает сентябрь - и сезон открыт.

Вечер. Автобус увозил Акифа домой в Амираджаны. Он решил не говорить маме о своих ночных гостях, чтобы не ранить сердце матери, пусть эта история останется с ним.

Акиф смотрел на мелькавшие за окном пожухлые от палящего солнца деревья. Глаза маленькой Ширин все время стояли перед его мысленным взором. Теперь его жизнь никогда не будет такой, как прежде.  

За эти несколько дней скамейка стала сценой жизни, а он был созерцателем спектаклей-судеб людей, живых, трепетных, порой равнодушных, а порой просто усталых. Как говорила бабушка Акифа: "Пять пальцев на руках - и ни один на другой не похож". Так и люди, живущие в одном городе, не похожи, и у каждого своя судьба.