Свобода и Красота

Сегодня мне пошёл восьмидесятый год. От этого, казалось бы, неоспоримого факта меня просто гомерический хохот душит. Я посмотрел на себя в зеркало, гордо поиграл мускулами, которые тесняться на моём организме помимо моего желания, поскольку я никогда такой глупостью, как физкультура, не занимался, и подумал: ведь по общечеловеческим нормам я же уже древний-предревний дедушка! И получается то, о чём я всю жизнь осторожно подозревал. Получается одно из двух: или всё человеческое мне чуждо или же я категорически чужд всему человеческому. И я с большим удивлением прошептал в зеркало: "Ни хрена себе!" Прошептал с точно такой же интонацией, с какой произносил эту формулу один мальчик в нашем бакинском детском саду.

"Человечество" - термин очень неконкретный, размазанный. От природы люди донельзя непохожи друг на друга. Похожими друг на друга они становятся под давлением социума, который их равняет под давлением тех, которые благополучно выскочили из социума, шагая по плечам его членов, и которым по большому счёту капитально плевать на этот самый социум. Они не катаются на метро, не шатаются по улицам, не ходят по магазинам, встречаются с социумом в основном только перед переизбранием. Для меня эти чушки-мушки, как говорили у нас в Баку, просто-напросто ничто. Я с ними на одном гектаре не сяду пить виски, поскольку я пью, а с появлением интернета виртуально пью, только с теми, кого я уважаю за непохожесть на других и за присущие им моральные ценности, а не за то, что их за счёт социума обслуживают сотни спичрайтеров, советников и суфлёров, без которых они - голые короли.

Я всю жизнь не имел никакого отношения к такому социуму, который собирался включать меня в себя, совершенно не интересуясь моим согласием на включение. Я избегал участия в демонстрациях, придумывал фантастически красивые варианты непоездок на сбор картошки где надо артистически притворялся... У меня полсотни с лишним изобретений, но некоторые из самых ценимых мною изобретений я не смог запатентовать. Например, когда мне надоело учиться на химфаке бакинского университета, я в конце четвёртого курса устроился старшим техником в лабораторию вице-президента Академии наук Азербайджана академика М.Ф. Нагиева и на середине пятого курса университета сподобился получить звание и.о. младшего научного сотрудника. Дело в том, что в те мои времена за беспричинное двухдневное непосещение выгоняли из Университета, а я в течение всего обучения на пятом курсе честно находился на работе в здании Института нефтехимических процессов на проспекте Нариманова. Невозможно было целый год не посещать Университет, не занимаясь напряжённой изобретательской деятельностью. 

Другое моё незапатентованное изобретение отражалось в том факте, что в течение тридцати с лишним лет рабочего стажа я ходил на работу тогда, когда хотел. Начальник отдела кадров ловила на входе в институт опоздавших на 10-15 минут, а для меня опоздание на полтора часа было, как правило, минимальным. И так было во всех трёх институтах, в которых я работал. Работал часто по двое суток без сна и отсыпался сутки. Нельзя сказать, чтобы меня не пытались прибить гвоздями административных полномочий к асфальту повседневной жизни моих коллег по работе. Но ничего у дирекций со мной не получалось. Я продолжал приходить на работу тогда, когда считал нужным. Суть изобретения состояла в том, что работая во все времена свободным художником, имея постоянную прерогативу не иметь фактических научных руководителей, я умудрялся на некоторых ключевых путях научной институтской деятельности оставлять своеобразные метки, свидетельствующие о том, что без меня здесь обойтись будет очень непросто. И это всегда срабатывало.

Социум на меня всегда давил. И сильно давил. "Клянусь мами", как говорили во времена моего детства в Баку, все кто давил, сами подавились. Исключение составлял, конечно, семейный социум и животный социум: у меня три собаки и два кота. Когда собаки и коты давят на меня, не спрашивая моего согласия, я тут же отрываю курдюк от кресла и бегу их ослуживать, подхалимски заглядывая им в глаза на предмет выяснить, насколько хорошо я их обслужил. Что касается внесемейной жизни, то я могу сказать, что первейшей моей целью всегда была Свобода. Всегда я хотел жить так, как мне хотелось бы жить, а не так, как меня хотели бы жить. Именно поэтому, будучи автором 200 научных статей и полусотни изобретений, я всегда плевал на научную карьеру. Я очень уважаю свою задницу, и никогда не шёл на компромисы с теми, кто даже теоретически мог бы держать меня за задницу.

Я могу в свои древние годы сказать, что всем этим на первый взгляд (только на первый!) несложным установкам мне всегда удавалось придерживаться. Я всегда молился только двум богиням: богине Свободы и богине Красоты и никогда им не изменял, не довольствовался эрзацами. Почти всё, что я пишу, пишу я всегда прежде всего для себя. Смешно и нелепо самому перед собой хвастаться. Мысли плавают в мозгу, сталкиваются, расходятся. Как только напишешь членораздельный текст, мысли получают прописку в тексте, правильно друг с другом взаимодействуют, становятся ручными, а не дикими, как тогда, когда бродят в мозгах туда-сюда по своей прихоти, хорошо запоминаются, когда расставлены по законам логики. Моё случайно вырвавшееся замечание "Ни хрена себе!" побудило меня рассказать самому себе о себе. Я сегодня получил больше двух сотен поздравлений, поэтому не сомневаюсь, что, как минимум, двум-трём десяткам поздравивших этот мой рассказ будет интересен.

Я работал заведующим лабораторией в Институте синтетических спиртов и органических продуктов в г. Новокуйбышевске. Заведующий соседней лабораторией А. переехал работать в Институт микробиологии АН СССР в Пущино на Оке. В институте был организован отдел биоорганической химии, руководителем которого назначили тогдашнего члена-корреспондента АН СССР Михаила Николаевича Колосова, работавшего в Институте химии природных соединений АН СССР. Колосову это заведование было костью в горле. Этот высочайшего класса специалист занимался своими делами. Отдел ему был нужен для получения звания академика АН СССР. Он это звание получил в 1974 году. Будучи хорошо знакомым с женой А., он пригласил его на должность своего зама для того, чтобы поменьше ездить из Москвы в Пущино. У меня остались наилучшие воспоминания о рано скончавшемся академике Колосове. Он как-то столкнувшись со мной в коридоре, остановил меня и сказал с неожиданной теплотой в голосе: "Я Вам, Лёня, очень благодарен за то, что Вы ни разу меня ни о чём не просили, ни о чём не спрашивали и ни на кого не жаловались", пожал мне руку и ушёл. Всё было крайне необычно. Я долго остолбенело смотрел ему вслед.

А. расхвалил меня дирекции Института, которая пригласила меня на должность заведующего кабинетом хроматографии. Когда я переехал в Пущино, я узнал от людей, что А. восстановил против меня всех научных сотрудников отдела. Всем он говорил, что вот приедет Андреев и покажет вам, как нужно работать. Оказалось, что у него был свой расчёт. Через пару недель после моего поступления на работу, А. вызвал меня в свой кабинет и сказал мне следующее: "У Вас, Леонид Владимирович, больше статей, чем у меня. Но теперь я - Ваш начальник и делать Вы будете теперь только то, что я Вам буду говорить!"

Я ему сказал, что со старой должности, где был начальником лаборатории я уволился потому, что он меня уговорил уволиться. Теперь после его выступления я должен уволиться из этого института, поскольку никогда никому в жизни не подчинялся не по своей воле. Я думаю, сказал я ему, что мне проще будет сделать так, чтобы он сам уволился из института. Сначала А. показалось, что он что-то неправильно понял. Он вперил в меня свои по-медвежьи расставленные глазки на большом широком лице и попросил меня повторить то, что я сказал. Я ему повторил, и он начал непритворно хохотать. Не дожидаясь окончания приступа хохотания, я покинул его кабинет. Не буду вдаваться в подробности. Всё оказалось не таким уж сложным. При всех своих блатных связях через три месяца А. таки да уволился.

"Ты не боишься, Лёня, что тебя объявят сумасшедшим?", спросил меня главный учёный секретарь АН СССР академик Г.К. Скрябин в присутствии академика А.А. Баева, когда я категорически отказался продолжать работы по военной тематике. Как я потом узнал, у него было официальное право, полученное специальным постановлением (это постановление в виде брошюры ДСП после смерти Скрябина я невероятными усилиями разыскал и с ним ознакомился) "делать" сумасшедшим любого сотрудника Академии наук. "Нет, не боюсь я, Георгий Константинович!", ответил я. Я, честно говоря, любил покойного академика за его неоспоримую индивидуальность. Любимый академик и мой неоднократный соавтор организовал целую кампанию в попытке удавить меня и заставить подчиниться. В течение 4 часов я отбрехивался от всех специально подготовленных против меня выступающих на специально организованном для этой цели Учёном совете. И в итоге академику пришлось пойти на попятную, он назначил меня заведующим лабораторией, после чего я сразу же гордо уволился. 

Это я к тому, в те далёкие времена я ни на что кроме активного научничанья под своим личным руководством способен не был. И прекрасно понимал, что, уволившись, я могу больше нигде не устроиться. А у меня была жена, двое детей, кот Беня и две прекрасные мне по пояс хортые борзые. Я уволился, но выкрутился, потому что всю жизнь нахожусь под покровительством, как я уже говорил, двух богинь - Свободы и Красоты - и никогда им не изменял. Мы с женой многократно и разнообразно надували советскую власть. Я умудрился, не выезжая из Москвы, заработать довольно большие деньги на германской фармацевтической фирме, открыть банковский счёт в Австрии, куда перечислялись деньги за синтезированные мною препараты. Это было 1989-1991 годах. Будучи носителем секретной информации и не имея права выезжать заграницу, не оставив в заложниках жену и детей, я умудрился так технично надуть МИДоумные ведомства, что без проблем оказался в Мюнхене с женой, детьми и персидским котом Беней.      

Я привёл несколько фактов из своей жизни для того, чтобы показать, насколько просты для меня критерии радостного и счастливого жизнепровождения. Я не анархист, я очень уважаю принципы либертарианства, но понимаю, что мир в обозримом будущем вряд ли дорастёт до принципов этой социальной философии. У меня на первый взгляд совершенно скромные требования к жизни. Мне нужно, чтобы мне не мешали жить так, как хочу. И, глядя на себя в зеркало в это раннее аризонское утро, я подумал, что счастье, во всяком случае для меня, - это не такая уж сложная конструкция. Для меня счастье - это когда мне не нужно применять никаких усилий, чтобы противостоять тем, кто хочет меня заставить жить по правилам, которые я не приемлю. А как следует из нескольких приведённых мною примеров, ясно, что противостоять я умею, хотя крайне ленив от природы. 

Это то, что касается Свободы. Вторая важная часть моей жизни - это Красота. В отличие от Свободы, о Красоте говорить я не буду из-за того, что она этого не любит. Здесь всё строится на интимных отношениях. Я много в своей жизни размышлял о том, что такое красота. Даже настрочил несколько эссе на эту сложную для философской интерпретации тему. А сегодня утром до меня дошло, что такое Красота, и как очень просто охарактеризовать этот феномен. Красота - это то, что заходит в тебя без спроса, устраивается поудобнее и никогда тебя не покидает, поскольку вросла намертво в твою сущность. Любовь - это Красота. Если она покидает человека, то это была искусственная имитация Красоты.