Михаил Стрельцов. Окурок

Окурок

— Скажите, метр — это много или мало?

Девушка была почти симпатичной, молодой, не молоденькой, а уже молодой. Я приметил её, подходя к остановке, поскольку становился третьим. По количеству ожидающих можно строить предположения, давно ли ушёл автобус и скоро ли будет следующий. То есть, девушку я приметил не с целью завязать знакомство (хе-хе, не в этот день), а просто как человеческую единицу. Само собой, попутно отметил её молодость и симпатичность по сравнению с полной тётенькой с кудрями и пухлыми пакетами нараспашку. По всему выходило — автобус ушёл недавно.

Между мной и дамами на остановке стояло дерево, вероятно,— тополь. Не знаток в породах деревьев (тем более — в этот день), просто мимоходом зафиксировал: старое, небольшое дерево с искривлением и наклоном в сторону автострады. Собственно, и на дерево-то не похоже — так… растёт, непонятно что, непонятно где. Потому что и остановкой-то назвать было трудно небольшую асфальтовою дорожку в кармане-выемке автомобильного полотна. Ни тебе скамеечки, ни укрытия от дождя. Просто три человека, дерево, а на дереве прибита табличка с обозначением остановки. И если под такой табличкой собрались трое и стоят, рано или поздно автобус должен здесь оказаться, распахнуть двери, убаюкать на свободных — конечно, свободных! в девятом-то часу — сиденьях, отвезти домой, где я мигом, едва раздевшись, рухну спать.

Это был очень длительный и тяжёлый день. Я устал так, что едва стоял на негнущихся ходулях, которые раньше принимал за ноги. До шаблонной буквальности «я их не чувствовал». Так — ощущал, когда передвигались. Ощущение строилось на соприкосновении подошв с асфальтом. Или голова уже отказывалась воспринимать всякую фигню, вроде ощущений. Короче говоря, я стоял на незнакомой убогой остановке и «тупил». Помимо резкого желания немедленно спать, было ясное понимание полного безоговорочного счастья. Да, я устал, но так много сделал сегодня! Всё сделал! И трещащее по швам от усталости тело одновременно казалось лёгким, воспаряющим. Несомненно, этому поспособствовала и бутылочка пива, которая оказалась спасительной в этот ветреный, порывистый, но по-майски тёплый денёк.

Что ни говори, я был осоловело доволен, благодушен и готовился поспать. Как вдруг передо мной возникла эта пигалица и спросила:

— Скажите: метр — это много или мало?

Вообще-то я живу в центре мегаполиса и, передвигаясь, так или иначе попадаю то на соцопросы, то под объективы телекамер; время от времени выгребаю из карманов скомканные листовки и рекламные проспекты. По роду занятий сталкиваюсь с десятками сумасшедших женского пола, решивших, что пишут стихи. В большинстве случаев они начинают знакомство с нестандартных вопросов, щеголяя знаниями биографии Сурикова и Хабенского, цитируя Бродского и Фёдора Илоева (на этом месте может стоять любая фамилия местного поэта, ранее меня ознакомившегося с творчеством этих дам). И тут, подойди ко мне полная кудрявая женщина с таким вопросом, не задумываясь послал бы… к коллеге в литстудию. Поскольку, как правило, лит. сумасшествие — дело возрастное.

Девчушка с её математическим вопросом никак не могла оказаться узнавшей меня поэтессой. Вероятно — соцопросница, решившая скоротать ожидание дополнительным процентом к рабочему дню. И в любой бы другой день я бы с удовольствием ответил ей, какую марку сигарет предпочитаю, какие магазины посещаю и какие фильмы мечтал бы посмотреть. Но сегодня, включив автоматом чиновничий холодок и поставленный дежурный баритон, не предполагающие дальнейшего диалога, ответил чисто по-одесски:

— А почему вас это интересует?

Но нечаянная собеседница внезапно взбодрилась:

— А я решила именно у вас это спросить!

Озадачившись, я задумался над ответом. Но поскольку устал, как собака, и думалка не работала, ответил, как есть:

— Мне кажется, метр — это мало.

— Тогда почему вы не прошли этот метр и не бросили окурок в урну?

На секунду мне стало стыдно, и я даже попытался найти глазами урну, куда я должен был выбросить бычок. Видимо, машинально курил и машинально отщёлкнул. Знаете, в юности у нас было одним из признаков крутизны отщёлкнуть большим пальцем окурок небрежно и нарочито, причём как можно дальше. Въелось, вошло в привычку.

Но урны не было! Остановка, тётка, девушка напротив, дерево справа. Никаких урн! Наоборот! За спиной девушки порывы ветра мотали по асфальту целлофановые пакеты, обёртки из-под «сникерсов», упаковки из-под семечек, старые листья. Мой окурок в этой вакханалии мусора, пожалуй, был самым смирным и незримым. И я хотел было об этом сказать. Но девчушка опередила и произнесла, гордо отвернувшись:

— Загадили город,— внезапно добавив: — На х…

Организм вспомнил, что существуют ощущения, но сделал это зря. Ибо ощущение было такое, словно ударили. Если бы не это её «на х…», я бы извинился, поскольку был не прав. И если бы она, мило улыбаясь, попросила, поднял бы, не задумываясь, свой бычок и бережно водрузил бы туда, куда мне скажут, поскольку был благодушен и до последней секунды — счастлив.

Но девчушка, в два раза моложе меня, отошла на несколько шагов, словно и не было никакого разговора. И мне внезапно захотелось подойти к ней, попросить прощения, поинтересоваться, откуда у неё возникла тяга к чистоте: с субботника, по работе или просто по жизни? Словом, сделать всё, чтобы умиротворённое настроение вернулось.

Я мог бы ей рассказать о конце 80-х, о захудалом райцентре, где рос среди «гопоты», где умение «щёлкать бычком» выручало от тягучего выяснения «ты чьейных будешь?». Я мог бы рассказать, что после долгожданного телефонного звонка от тёщи в полдвенадцатого ночи выпил рюмку водки и лёг спать, заведя будильник на семь утра. О том, что полвторого меня разбудил другой звонок, от жены. Которая слабо прошептала, что лежит в коридоре на сквозняке, и просила ей отдельную палату. О том, как, так и не уснув, я с утра снял деньги и понёсся на другой конец города, муторно и долго выяснял с врачами, что почём, купил палату (в больницах это называют добровольной материальной помощью). С беляшом и пивом дождался во дворе, когда она мне отсигналит по телефону, мол, теперь порядок, но привези мне то, то и то. И поесть чего-нибудь. Как выяснял в приёмной, что ей можно, что нельзя. Как съездил домой, собрал, по дороге купил, отвёз. Встретился с тестем, нанял машину, заехали в магазин, загрузив такси под завязку. Как расставляли с ним всё дома. Как тёща сварила, отвёз горячего, а теперь еду домой, вновь через весь город…

Мы уже сидели в автобусе. Мне досталось свободное место — лицом к салону. Сидевшая напротив, чуть поодаль, девушка, смотрела в окно, делая вид, что ни о чём не спрашивала. Или не в её силах более смотреть на козлов, разбрасывающих окурки. А я сожалел, что так и не подошёл к ней на остановке, не сказал самое главное. И вероятно стоило бы сейчас подсесть и сказать просто:

— Девушка, простите меня. Я так сегодня устал, замотался. Но я больше так не буду. Ведь у меня сегодня родился сын. И я счастлив.

И тогда бы она оторвалась от безучастного рассматривания города, повернулась бы ко мне и резюмировала бы:

— А мне по х…

Поэтому я так и сидел на месте — лицом к салону. Девушка вышла минут через пять. Оказавшись дома, я выпил ещё рюмочку. За то, что обошлось. Что мои в отдельной палате и больше не лежат на сквозняке. Что кроватку, ванночку, коляску, распашонки, конверт и кучу другого из заранее составленного списка я купил и привёз. Жену накормил… Уже засыпая, нащупал зазвонивший телефон:

— У меня молоко слабо идёт! — чуть ли не плакала.— Привези завтра грецкого ореха и томатного сока, хорошо?

— Да, да, хорошо, конечно.

— Вы всё купили?

— Да, да. Только той синей ванны не было. Зелёную купил. Ничего?

Утром, после посещения роддома, я вновь оказался на остановке с прибитым к дереву её обозначением. Курил. И знаете что? Урна оказалась сразу за деревом. Переполненная через край.

http://magazines.russ.ru/din/2010/4/st22.html