Игорь Абросимов. Победная весна сорок пятого: Красная Армия на немецкой земле (4)

Игорь Абросимов

Победная весна сорок пятого: Красная Армия на немецкой земле (Часть 4 - Окончание)

4. Советский солдат в Германии

Ожесточенное сопротивление нациского Рейха, несмотря на крайне тяжелое военное положение, сложившееся в феврале 1945 года, когда Красная Армия прорвалась к Одеру и оказалась в нескольких десятках километрах от Берлина, не ослабевало до последнего дня войны. Стены домов покрывали пропагандистские лозунги Геббельса: "Wir kapitulieren nie!" ("Мы никогда не сдадимся!") Большинство армии и населения верило гитлеровской пропаганде, которая предрекала гибель Германии и физическое уничтожение немецкого народа в случае поражения. Накануне ожидавшегося наступления на Берлин, 15 апреля 1945 года, в ротах дивизий Вермахта и войск CC читали приказ фюрера: «Солдаты Восточного фронта! Последний раз со смертельной ненавистью большевизм начал наступление. Он пытается разрушить Германию и наш народ истребить. Вы, солдаты востока, знаете, какая судьба ожидает ваших жен и детей, ибо все мужчины и дети убиваются, а женщины насилуются в казармах, а кто остается в живых, угоняется в далекую Сибирь. Мы предвидели это наступление и в течение января постарались создать сильное укрепление, мощная артиллерия встретит своим огнем врага. Его бесчисленные потери восполнены новыми частями, но новые части и фольксштурм усиливает наш фронт. Большевизм на сей раз встретит старая судьба, они будут обескровлены. Кто в этот момент не выполнит своего долга, будет предателем своего народа.»

Даже те немцы, кто относился к нацистскому режиму и его пропаганде весьма скептически, а такие, бесусловно, были всегда, причем число их увеличивалось по мере нарастания кризиса в связи с новыми поражениями, верили, что месть победителей за преступления против народов Европы обрушится на весь народ Германии. Самые мрачные предположения связывались при этом с наступашей с востока Красной Армией. Именно поэтому столь сильно было до последнего дня стремление любой ценой задержать ее продвижение, именно поэтому части и соединения германских вооруженных сил стремились сдаться армиям западных стран. Командование и фанатично настроенный костяк вооруженных сил до последних дней в самых тяжелых условиях сохраняли высокую боеспособность частей и соединений, а колеблющиеся и дезиртиры подвергались, как уже упоминалось, суровой каре в назидание другим. Повешенные и растрелянные на месте призваны были дополнить жертвенное воодушевление борца и солдата страхом быть наказанным подобным же образом.

Находились и такие, кто вместе с руководителями Рейха верил в чудо. Одни в «чудо-оружие», которое принесет победу, другие в чудесное изменение всей международной обстановки, при которой западные демократиии, «опомнившись», повернут оружие против вчерашнего союзника и встанут плечом к плечу против «большевистской орды». Вера в чудо подкреплялась в армии и народе незнанием общей обстановки на фронте, а также тем же страхом перед возмездием врага.

Большевистская власть вполне оправдано представлялась подавляющему большинству немцев враждебной не только нацистскому режиму, но и всему социальному устройству Германии. При этом ужасные бедствия, которые принесла война России, и об этом хорошо знало население Германии, подняли невиданную волну всеобщей ненависти среди этого чуждого азиатского народа, которая неминуемо ворвется в каждый немецкий дом, каснется каждого немца. Поэтому те из них, кто был информирован о зверствах Вермахта и особенно СС достаточно хорошо, считали вполне реальными заявления геббельсовской пропаганды о том, что всем немцам без исключения в случае поражения грозит неминуемая гибель. Надо сказать, что отношение бойцов Красной Армии к местному населению при вступлении на территорию Восточной Пруссии осенью 1944 года потвердило многие из самых мрачных прогнозов. Нацистская пропаганда широко пользовалась данным обстоятельством, усиленно обрабатывая население Германии и всячески расписывая ужасы, которые его ожидют. Именно поэтому миллионы беженцев, спасаясь от нашествия, в зимние месяцы и ранней весной 1944-1945 годов, несмотря на морозы и ненастье, устремились на запад. На 10 марта общее число немецких беженцев из восточных районов Германии оценивалось в одиннадцать миллионов человек.

В донесении начальника политуправления 1 Украинского фронта в Главное политуправление РККА подчеркивалось: «В немецких селах и городах, занятых войсками фронта, населения по-прежнему встречается мало, оно эвакуируется или убегает... Немецкое командование принимает все меры к эвакуации. С целью более успешного осуществления эвакуации населения фашистская пропаганда усилила агитацию, применяет запугивание населения ужасами, которые якобы будет чинить Красная Армия над населением. В населенных пунктах расклеены печатные призывы и воззвания к населению не оставаться дома, уходить в глубь страны.»

Много беженцев из Восточной Пруссии и Померании скопилось в портах на побережье Балтийского моря. Для их эвакуации на запад по инициативе адмирала Деница использовались транспортные и пассажирские суда, вспомогательные корабли военно-морского флота и даже буксиры. За несколько месяцев было эвакуировано сотни тысяч беженцев. Всем известна трагедия, происшедшая 30 января 1945 года на Балтийском море, когда теплоход «Вильгельм Густлов», приписанный к германским военно-морским силам и использовавшийся как база школы подводников, следуя из Гдыни в Гамбург, был потоплен подводной лодкой С-13 под командованием капитана 3 ранга А.И.Маринеско. На борту, наряду с офицерами-подводниками, женщинами из вспомогательного состава флота и ранеными военослужащими, находились тысячи гражданских лиц. Всего на параходе было более 10 тыс. человек, в том числе более 6 тыс. беженцев. Большинство из находившихся на борту погибло, число жертв превысило 9 тыс. Одно время уничтожение «Вильгельма Густлова» считалось в Западной Германии военным преступлением. Позднее было признано, что действия Маринеско совершенно правомерны, так как потопленное судно по статусу являлось военным кораблем, имело камуфляжную окраску без знаков Красного креста, на борту было установлено вооружение, предназначенное для борьбы с кораблями и авиацией противника и оно шло в сопровождении боевого конвойного корабля. Трагедия «Вильгельма Густлова», наряду с памятью о бомбардировке Дрездена, до сих пор воспринимается в Германи как самая большая трагедия Второй мировой войны.

Советский боец вступил на немецкую землю с тяжелыми боями, ежечасно теряя товарищей по оружию, чувствуя непримиримость врага, его решимость воевать до последнего. Он понимал с каким упорством сражается враг уже по потерям своей роты, своего батальона, в котором, несмотря на прибывающие пополнения, не оставалась и трети, а иногда и четверти той численности, что была еще месяц назад. Все вокруг было пронизано опасностью - в развалинах и лесных массивах, даже в местах, уже отвоеванных, скрывались группы солдат и офицеров противника, иногда даже с артиллерией и бронетехникой, не желавших сдаваться и нападавших на тыловые части и отдельных военнослужащих. Среди убитых на поле боя и пленных он видел не только типичного немецкого солдата, с которым привык иметь дело все эти месяцы и годы, но и пожилого бюргера из фольксштурма, вполне гражданского с виду человека. Он видел пленных мальчишек из гитлерюгенда, которые в страхе сдались в плен, но которые только что, засев в развалинах, били фаустпатронами по штурмовой группе, уничтожив десятки его товарищей. Он воспринимал поэтому любого немца в гражданской одежде, любого жителя, любого беженца, укрывавшегося в подвалах от снарядов и пуль, как врага, который мог оказаться фаустником или снайпером. Для него врагом становился каждый невоенный человек даже без всякой повязки фольксштурма на рукаве. Тем более, он чувствовал степень недружелюбия, с которым не могло не относится к нему местное население, считавшего советского солдата «красным азиатом».

Советский боец воевал в составе измотанных частей, из последних сил решавших свои боевые задачи. Солдаты и офицеры были физически истощены непрерывными боями с противником, они давно не мылись в бане, имели крайне неопрятный внешний вид, были завшивлены, а многие болели дизентерией. В течение второй недели марта советское командование было сильно обеспокоено распространением среди войск тифа. В связи с напряженнными боями не каждый день удавалось накормить бойцов горячей пищей, а весенняя непогода, разливы рек и ручьев, необходимость круглые сутки находиться под открытым небом приводило к тому, что люди ходили насквозь мокрые, по несколько дней им было негде даже просушиться. При этом, в последний период войны части, как правило, не отводились в тыл на отдых и переформирование, поэтому каждодневные тяготы фронтовой жизни навалились на бойца с особой силой.

Крайнее ожесточение войск, вступивших на территорию Германии, объяснялось и другими, может быть, более вескими и действенными причинами. Политорганы Красной Армии и командование с самого начала войны использовали информацию о зверствах немецких войск на оккупированной территории для укрепления боевого духа армии, культивируя чувство ненависти к захватчикам и к Германии. Для стимулирования ненависти к противнику политработники не уставали повторять, что немцы должны заплатить за все их преступления на советской земле. В ходе войны на основании собственного опыта и страшных картин, увиденных собственными глазами, под воздействием этой целенаправленной пропаганды, ненависть к врагу перерастала в чувство праведной мести. Понятия «враг», «фашист», «злодей», «немец» стали тождественны. Лишь немногие красноармейцы считали немцев человеческими существами.

Илья Эренбург писал 24 июля 1942 года в газете «Красная звезда»: «Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал... Убей немца! - это просит старуха-мать. Убей немца! - это молит тебя дитя. Убей немца! - это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!». Широко распространялись плакаты с призывами «Папа! Убей немца!» или «Бей немецкого зверя!». Когда советские войска начали бои в Германии, появился лозунг: «Солдаты Красной Армии, теперь вы на германской территории. Час мести пробил!» Эренбург, ставший за годы войны самым, пожалуй, популярным публицистом и причисленный Гитлером к «самым опасным врагам германского народа», написал 11 апреля 1945 года в статье «Хватит!», опубликованной «Красной звездой», по-настоящему выстраданные строки: «Горе нашей Родины, горе всех сирот, наше горе - ты с нами в эти дни побед, ты раздуваешь огонь непримиримости, ты будишь совесть спящих, ты кидаешь тень, тень изуродованной березы, тень виселицы, тень плачущей матери на весну мира. Я стараюсь сдержать себя, я стараюсь говорить как можно тише, как можно строже, но у меня нет слов. Нет у меня слов, чтобы еще раз напомнить миру о том, что сделали немцы с моей землей... Вот почему немцы так страшатся нас. Вот почему легче взять десять городов в Вестфалии, чем одну деревню на Одере».

Однако, в последние недели войны тон советской пропаганды кардинально изменился. Жестокость и произвол со строны воинов Красной Армии провоцировали упорство в бою немецкого солдата и бегство мирного населения, что в конечном счете, не содействовало успехам советского оружия на поле боя. Знаменательно, что накануне решающей схватки, через несколько дней после появления статьи «Хватит!», газета «Правда» выступила 14 апреля с директивной статьей «Товарищ Эренбург упрощает», подписанной начальником Агитпропа ЦК ВКП(б) Г.Ф.Александровым. Ведущий партийный идеолог указывал направление, которого должна отныне неуклонно придерживаться политическая работа в войсках и среди населения: «Тов. Эренбург пишет в своих статьях, что Германии нет, есть лишь «колоссальная шайка»... Незачем говорить, что тов. Эренбург не отражает в данном случае советского общественного мнения... Если признать точку зрения тов. Эренбурга правильной, то следует считать, что все население Германии должно разделить судьбу гитлеровской клики... Когда гитлеровцы фальсифицируют позицию наших войск, нашего государства и вопят, будто бы Красная Армия истребляет всех немцев поголовно, - это понятно... Когда же с подобными взглядами выступают настоящие антифашисты, активные участники борьбы против гитлеровской Германии, это является странным и непонятным. Советский народ никогда не отождествлял население Германии и правящую в Германии преступную фашистскую клику.» 20 апреля 1945 Ставка Верховного Главнокомандования за подписью Сталина и Антонова приказывала: «Потребуйте изменить отношение к немцам как к военнопленным, так и к гражданским. Обращаться с немцами лучше. Жесткое обращение с немцами вызывает у них боязнь и заставляет их упорно сопротивляться, не сдаваясь в плен... Более гуманное отношение к немцам облегчит нам ведение боевых действий на их территории и, несомненно, снизит упорство немцев в обороне.»

Изменение политической линии произошло, к сожалению, слишком поздно, а реального перелома в отношении к военнопленным и гражданскому населению удалось добиться далеко не сразу. Недаром в докладе военного прокурора 1-го Белорусского фронта от 2 мая 1945 года утверждается: ««Факты бесцельных и необоснованных расстрелов немцев, мародерства и изнасилований немецких женщин значительно сократились, тем не менее даже и после издания директив Ставки Верховного Главнокомандования и Военного совета фронта ряд таких случаев еще зафиксирован. Если расстрелы немцев в настоящее время почти совсем не наблюдаются, а случаи грабежа носят единичный характер, то насилия над женщинами все еще имеют место...»

Следует добавить, что зачастую советский боец был человеком неграмотным или малограмотным, призванным в армию из разоренной коллективизацией деревни, где испытывая лишения и невзгоды существовал на грани выживания. Или призывался из рабочих кварталов или заводских и шахтерских поселков, где также, испытывая еще большие лишения, не видел ничего, кроме тяжкого физического труда, с трудом удовлетворяя свои самые элементарные потребности. Было немало и таких, кто еще вчера составлял контингент исправительно-трудовых лагерей и мест ссылки, причем многие из них попали туда за реальные и тяжкие уголовные преступления. Известно, что к сентябрю 1944 года Красная Армия приняла в в свои ряды свыше миллиона заключенных. В последние месяцы войны отправка заключенных на фронт продолжалась в столь же широких масштабах. Среди пополнения, пришедшего в войска уже во время боев в Германии, находилось большое количество молодых людей 18 и 19 лет, призванных из районов, долгое время оккупированных немцами. Формирование этих людей происходило в условиях смерти и насилий, поэтому нравственный уровень их был предельно низок. В действующую армию для восполнения боевых потерь были направлены также десятки тысяч советских граждан, только что освобжденных из плена, концлагерей, а также восточных рабочих, привезенных в Германию для подневольной работы в промышленности и сельском хозяйстве. Их судьба сложилась еще более тяжело, чем у тех, кто жил на оккупированной территории и, соответственно, отношение к гражданскому населению было также жестким и непримиримым.

Всех этих людей Родина в час страшного народного бедствия поставила в ряды Красной Армии, они дошли до Одера, не погибли в жестоких боях за Данциг или Бреслау, переправились на Кюстринский плацдарм, ворвались на улицы Берлина. Перечисленные выше факторы, объясняющие их поведение в оккупированной стране, являются только общесоциальными и военными. Но существовали еще и особые социальные факторы. Не вызывает сомнений, что трагические революционные события и последующие болезненные преобразования, происходившие в СССР, как и не менее страшные бедствия войны, не могли не создать особый тип личности, проявивший себя в условиях фронта.

Таким образом, на облик советского солдата, прошедшего тяжелые военные испытания и вступившего на немецкую землю, повлияли, наряду с индивидуальными особенности личности, социальное происхождение, общий культурный уровень, возраст, жизненный опыт, уровень образования и общественное положение, а также особенности страны, в которой он родился, вырос и жил. В результате, он оказался социальным продуктом как бы иной цивилизации, иной бытовой и духовной культуры. Это был человек вполне определенного жестокого жизненного опыта, приобретенного за годы довоенной жизни и в годы жизни фронтовой. И неудивительно, что на войне самым причудливым образом проявились темные стороны его натуры, когда в сложной обстановке ослабевали социальные и дисциплинарные запреты. Такой боец, ослепленный ненавистью к врагу, вполне мог застрелить пленного, он мог, уже спокойно и расчетливо, ограбить мирного обывателя, расправившись с ним при малейшем неповиновении. Он напралял автомат на встречного немца и отбирал часы, ведь ни у него, ни у его знакомых и родственников в далеких родных краях ни ручных, ни карманных часов не было никогда. Вчерашний враг сверял время по часам, а у него, чудом уцелевшего в этом аду победителя, их не было и иначе, иным путем никогда и не будет!

Мародеры, крупные и мелкие, - непременные спутники войны. Но тогда, в сорок пятом, явление это в Красной Армии своей массовостью обязано было вполне конкретным объективным причинам и обстоятельствам. Не все из них названы или хотя бы обозначены, вопрос этот ждет еще своих исследователей. Однако и сейчас понятно, что такие причины и обстоятельства существовали, что очень трудно, а порой невозможно было их преодолеть. Поэтому самая решительная борьба с жестоким насилием над мирным населением, с марадерами или «барахольщиками», как их тогда называли, не привела к искоренению этого явления.

Непременным атрибутом войны является не только насилие над мирным населением вообще, но и насилие над женщинами. Проблема отношений между солдатами окупационной армии и женщинами всегда и везде стояла довольно остро. Известно, что обвинения в изнасилованиях выдвигались в свое время и против французской армии, особенно там, где действовали части, состоящие из марокканцев. Случаи изнасилования немецких женщин военнослужащими Красной Армии, которые в некотрых местах в период военных действий становились массовым явлением, безусловно, имели место. Однако, мы не можем судить о подлинных масштабах этого явления, так как свидетельства очевидцев стардают совершенно объяснимой необъективностью. Усилиями нацистской пропаганды немцев заставили ненавидеть этих нецивилизованных недочеловеков. В умы населения вдивалась мысль о том, что от них нельзя ждать пощады. На этой почве в рассказах беженцев с востока правда вполне определенным образом перемешивалась с домыслом, что сеяло ужас среди всего немецкого населения. Русских описывали дикими варварами, безжалостно насилующими и убивающими женщин.

Сегодня утверждения некоторых авторов, что насилия не выходили в данном случае за рамки привычного для подобной статистики в больших городах, чередуются с однозначными оценками о поголовно и неоднократно изнасилованных немецких женщинах в возрасте от 12 до 80 лет. Имеются также вполне заслуживающие внимания сведения о том, что освобожденные молодые женщины, вчерашние «остарбайтеры», русские, украинки, польки, также подвергались насилию. Вероятно, на поведение некоторых военнослужащих повлияли сообщения о том, что освобожденные женщины запятнали себя, якобы, сотрудничеством с врагом, согласившись уехать в Германию, поэтому и к ним вполне можно относиться не как к полноценным гражданам, их можно насиловать и грабить. Некоторых недалеких и аморальных личностей, а в рядах армии таких было немало, подобная мотивировка вполне устраивала.

Низкая дисциплина в частях, широко распространенное пьянство, нежелание многих командиров вступать в такой обстановке в конфликты с подчиненными также способствовали наличию самых неприглядных примеров из указанного ряда. Кроме того, в тылах советских войск находились сотни военнослужащих, которые выдавли себя за отставших от своих частей, а на самом деле являлись дезертирами, совершавшими акты грабежа и насилия. Частями НКВД по охране тыла и органами СМЕРШ 1-го Белоаусского и 1-го Украинского фронтов только в первой половине апреля было арестовано в прифронтовой полосе сотни военнослужащих, дезертировавших из своих частей и творивших произвол в отношении местного населения.

Насилия и грабежи были, конечно, не только нежелательным побочным продуктом мести и ненависти со стороны людей определенных нравственных оснований. Здесь присутствовала и жажда наживы при виде непривычного для большинства уровня бытовой культуры и благосостояния, а также возможность бесконтрольного поведения и удовлетворения своих сексуальных потребностей в обстановке безнаказанности и низкого уровня военной и общей культуры и элементарной дисциплины в рядах армии.

Продолжающиеся споры по вопросам грабежей и насилия имеют явно проступающий политический подтекст, призванный обвинить в происшедшем задним числом не только высшее руководство страны, армию и ее командный состав, но и весь народ вцелом. Либо полностью оправдать, ссылаясь на недоказанность происходившего или, в крайнем случае, на сильное преувеличение масштабов преступлений по отношению к мирному населению. К сожалению, подлинную и полную картину происшедшего предстваить сегодня чрезвычайно трудно. Мы можем лишь обозначить общие тенденции, определявшие ход этих трагических событий завершающего этапа войны.

Следует при этом иметь в виду, что преступления военнослужащих Красной Армии, направленных против гражданского населения Германии, не только никогда не одобрялись командованием и руководством страны, но и вызвали реакцию в виде жестких репрессивных мер против виновников бесчинств. Под суд военных трибуналов пошло более 5 тыс. человек, причем многие из них были приговорены по законам военного времени к высшей мере наказания и даже расстреляны перед строем. В этом ситуация резко отличалась от той, что была характерна для Вермахта.

Известно, что ни руководители Третьего Рейха, ни военное командование не принимали действенных мер против бесчинств, творимых немецкими солдатами на оккупированной территории. Имеются в виду даже не организованные бесчеловечные карательные акции войск СС и Вермахта, проводивших государственную политику уничтожения, в результате чего погибли сотни тысяч мирных жителей, нежелательных в политическом или расовом отношении. Широкий размах имели насилия и убийства, которые совершали оккупанты, так сказать, по своей инициативе, движимые чувством ненависти или крайнего презрения к местному населению. Нормой поведения немецкого солдата на Востоке стали постоянные конфискации продовольствия у местных жителей, убийства на месте всех подозрительных, сожжение домов и целых населенных пунктов, нечеловеческое отношение и расправы с военнопленными. Гитлер больше чем за месяц до нападения на СССР, 15 мая 1941, подписал «Директиву об особой подсудности в районе «Барбаросса» и об особых мероприятиях войск», в которой с немецких военослужащих снималась всякая ответственность за военные преступления на Востоке: «Возбуждение преследования за действия, совершенные военнослужащими и обслуживающим персоналом по отношению к враждебным гражданским лицам, не является обязательным даже в тех случаях, когда эти действия одновременно составляют воинское преступление или проступок». Директива была подписана еще до начала военных действий, таким образом, речь здесь не шла о противодействии гипотетическому партизанскому и подпольному движению, а с самого начала нацеливала германские вооруженные силы на террор против мирных жителей, на ведение уничтожительной войны.

Образ «врага на Востоке» был вылеплен нацистской идеологией и пропагандой, политикой нацистских вождей, а также прямыми приказами военного командования, предписавших поведенческие стереотипы обращения с этим врагом. Авторами приказов, формировавших образ врага и устанавливавших нормы поведения по отношению к военнопленным и мирному населению, являлись высшие руководители Верховного главнокомандования Вермахта и Главного командования сухопутных войск. Затем эти документы дублировались за подписью командующих групп армий, армий, корпусов и даже дивизий. Так например, командующий 4 танковой группой (4 танковой армией) генерал-полковник Э.Гепнер, указывал, что «война против России является важным отрезком в борьбе немецкого народа за существование. Это - старая борьба германства против славянства, защита европейской культуры от московско-азиатского наводнения, защита от еврейского большевизма. Эта борьба должна иметь целью разрушение сегодняшней России и поэтому будет вестись с неслыханной жестокостью». Отметим, что Гепнер не являлся фанатиком-расистом, недаром позднее, в 1944 году, за участие в заговоре, направленном против Гитлера, он был казнен нацистами, а в наши дни считается одним из героев антигитлеровского Сопротивления. Но таковы были устоявшиеся нравы в кругах руководства германских вооруженных сил, сделавших Вермахт активным соучастником преступлений. Немецкое командование уже тогда хорошо понимало, однако, что подобные приказы являются преступными, поэтому им придавали секретный характер и доводили в письменном виде только до сведения офицеров сравнительно высокого уровня, которые были обязаны уже в устной форме знакомить с ними своих подчиненных. В 1944 - 1945 годах за преступления против народов Европы, особенно на Востоке, вызванные политикой вождей Третьего Рейха и руководства Вермахта, вынуждено было расплачиваться немецкое гражданское население.

Уже в последние дни войны отношение немцев к советским солдатам стало постепенно меняться. Они были по-прежнему озлоблены грабежами и насилием, творящимися над ними, но в то же время у них возникало чувство удивления и благодарности за те усилия, которые Красная Армия предпринимала, чтобы накормить их, наладить условия жизни, хоть в чем-то напоминающие нормальные. Нацистская пропаганда на протяжении долгого времени убеждала немцев, что после прихода советских войск они будут постоянно голодать. Между тем, бои в Берлине еще не закончились, а берлинцы уже стояли в очереди к полевым кухням, развернутым красноармейцами по приказу советского командования. Были получены специальные продовольственные лимиты для населения и организована раздача хлеба и горячей пищи. 13 мая введены продовольственные карточки, по которым ежедневно выдавалось по 400 г хлеба всем взрослым жителям, по 300 г детям и по 500 г работающим. Тогда же берлинцы стали получать картофель, жиры, мясо, сахар. В это время в советской стране люди хронически недоедали, а кое-кто и просто голодал, т. к. население сельских районов не получало в порядке нормированного распределения ни хлеба, ни какого-то иного продовольствия. Но это не влияло на политику советского руководства. Необходимо было завоевать доверие немецкого народа.

Изменения в отношениях как со стороны немецкого населения, так и со стороны советских военослужащих, несмотря на вполне определенную линию, проводимую властями, происходили достаточно медленно. Тем более, советские оккупационные власти, действали со свойственной сталинскому режиму жестокостью при интернировании настоящих и предполагаемых функционеров нацистской партии и государства и депортации их на принудительные работы. Данное обстоятельство не встречало по вполне понятным причинам симпатий со стороны местного населения. С другой стороны, далеко не все советские военослужащие считали правильным и справедливым складывающиеся отношения с немецким населением. В отчете начальника политуправления 1 Белорусского фронта от 31 мая 1945 года можно прочесть, что за столь короткий срок невозможно «добиться абсолютного перелома в отношениях военнослужащих к немецкому населению». При этом отмечается, что «в частях фронта еще есть такие люди, которые никак не могут смириться с изменением отношения к немцам. Это в первую очередь те люди, семьи которых сильно пострадали от зверств немцев и имеют к ним личные счета мести. Для этой группы военнослужащих характерны такие настроения: «У меня немцы сожгли дом, убили всю семью. Теперь у меня ничего не осталось. Война кончилась, и я не знаю куда идти, где найти родной уголок. Я бы убил каждого немца. Просто обидно, зря им дают хлеб. Пусть бы они померли. Они этого заслужили.» (Ст. лейтенант Корнийченко). Особо распространены настроения, выражающие недовольство тем, что для немецкого населения установлены высокие нормы снабжения. Говоря об этом, бойцы и офицеры ссылаются на то, что немцы в Берлине сейчас получают хлеба и других продуктов больше, нежели некоторые семьи военнослужащих в Советском Союзе».

Судя по публикациям в современной печати, несмотря на время, прошедшее со времени окончания войны, тема ограблений и насилий, а также связанная с нею тема страданий немецких беженцев по-прежнему присутствует в немецком национальном самосознании. Причем нередко как своеобразное идеологическое наследие эпохи «холодной войны» высказывается мнение, что все это происходило с ведома и согласия советского руководства. Одновременно с признанием вины за Холокост, в результате которого были уничтожены миллионы евреев, делались и делаются попытки вытеснить из национального самосознания вину перед другими народами, в первую очередь русскими, поляками, украинцами, белоруссами, сербами, против которых также проводились акции массового унитожения. С другой стороны, национальное самосознание многих российских, украинских, белорусских, польских граждан выделяет именно эти трагические страницы войны, однако, старается затушевать, либо принизить масштабы трагедии, которую перенес немецкий народ. «Национальный интерес» в постижении проблем Второй мировой войны по-прежнему далек от общегуманной позиции. При этом, к сожалению, историческая наука также очень часто в своих суждениях и выводах ставит интерес этот выше объективных знаний, добытых в результате добросовестных научных исследований.

5. Вместо заключения. История войны и историческое знание

Пропагандистская по своему характеру советская историческая литература военных и послевоеных лет, которая подвергалась жесткой идеологической цензуре, представляла последние военные месяцы как период триумфальных побед и славных подвигов советских воинов, проходя мимо горечи потерь, упущенных возможностей и прямых неудач, сопряженных с громадными жертвами. Не отражались в ней и подлинные причины стойкости немецкого сопротивления, а также трагическое положение, в котором оказалось население Германии, ставшей местом жестоких сражений. Данная историографическая традиция не изжила себя и сегодня.

Представления о прошедщей войне искажались, как известно, не только идеологизированной исторической наукой и сросшейся с ней в единое целое пропагандой, но и многолетним творчеством писателей и деятелей искусства, которые, в частности, гипертрофировали момент добровольного массового жертвенного поведения советских людей военного времени, их отказ во имя Родины и Победы не только от собственного блага, но и от самой жизни, а также утверждали безусловное и столь же самоотвержанное следование своему служебному и партийному долгу руководителей всех рангов и уровней. Из сознания людей подобные произведения пытались вытеснить дегероизирующие мотивы и «окопную правду» редко допускаемых произведений иной направленности, а «литературные генералы» и партийные идеологи подвергали произведения эти дискредитации и гонениям. С течением времени тенденции официальной историографии, внедряемые массовой пропагандой и произведениями литертуры и искусства, внедрились в сознание как стереотипы коллективной исторической памяти. Вызревавшая таким образом при тоталитарном идеологическом диктате, историческая память оказывала, в свою очередь, негативное влияние на историографию. Полезно заметить, что сама по себе историческая память ничего общего с исторической наукой не имеет, даже будучи сформированной в иных условиях, вполне допускающих широкий плюрализм мнений. При этом влияние исторической памяти на освещение исторических событий отнюдь не ограничилось временными рамками существования упомянутого диктата, так как коллективная память существует по своим собственным социальным законам, воздействуя, в том числе, и на историков-профессионалов.

С другой стороны, ряд идеологически ангажированных историков, придерживаясь противоположных взглядов на исторический процесс и желая любыми путями доказать позорный и бесчеловечный характер сталинизма, использовали в этих целях и трагедию войны. Масштабы, причины и характер поражений, неудач и тяжелых потерь вольно или невольно искажались, а вина за свершившуюся трагедию целиком возлагалась на руководство страны. Как следствие такого подхода не раскрывались причины и движущие силы, которые привели страну к столь дорого доставшейся победе, а значение этого события и вовсе подавалось в виде политизированных деклараций, не имеющих отношения к исторической науке. Излишне доказывать, что подобными средствами невозможно достигнуть желаемого результата на пути исследований особенностей и преступлений советского тоталитарного режима. А вот содействовать дальнейшей дискредитации исторического знания, над чем в свое время многие годы трудились коммунистические идеологи, вполне возможно.

Вторая мировая война была жестокой и беспощадной, это было время, о котором даже его пережившим, судить трудно. Ибо опыт любого отдельного человека всегда ограничен. Между тем, понимание эпохи и осмысливание исторических реалий не может быть адекватным, если прикладывать к ней оценки и мерки, чуждые тому времени и характерные, к примеру, для сегодняшнего дня. Поэтому при историческом анализе важно понять эпоху и ее общественный контекст, реконструировать присущую ей систему ценностей, исходя из нее самой, проникнув во внутренний мир фигурантов происшедших событий, в общественную атмосферу времени. Только в этом случае наши выводы будут по-настоящему характеризовать исторические события и помогут нарисовать картину, близкую к реальной. Важно при этом отделить официальные представления прошедших времен, так или иначе зафиксированные официальной идеологией и подцензуной печатью, от истинного их наполнения, выявить подлинный смысл эпохи и настроения «безмолствующего» народа. Без исследования проблемы массовых представлений, ментальности и систем ценностей, что само по себе является сложной научно-исторической проблемой, трудно представить себе решение этого вопроса.

История не является изложением того, как прошедшие времена представляются нам сегодня, в свете нынешних социально-политических установок и предпочтений. Как не раз подчеркивал М. Блок на страницах знаменитых «Анналов», современность позволяет дать верный взгляд на прошлое отнюдь не в том смысле, что историк модернизирует его, переносит понятия, применяемые в наше время, на другие исторические периоды. Но, с другой стороны, современность ставит перед историей проблемы, подлежащие изучению, открывая нашему взору историческую перспективу во всей ее глубине, а видение прошлого не может не меняться в зависимости от времени. Да, в этом одно из противоречий, преследующих историческую науку. И все же, если история наукой действительно является, определенные методологические подходы должны позволить истории находить выходы и из этого противоречия. Вместе с тем, указанное противоречие представляется в определенной мере плодотворным, ибо создавая интеллектуальную напряженность при сосуществовании вновь добытого исторического научного знания и традиционных как научно-исторических представлений, так и убеждений, закрепленных исторической памятью, позволяет в результате научных дискуссий и общественных дебатов двигаться по пути углубленного изучения подлинной исторической картины прошедшей войны.

Сегодня существует разнообразная литература и опубликованы сотни чрезвычайно интересных документальных источников, на основе которых разработываются и накапливаются различные варианты трактовки и интерпретации тех или иных военно-политических событий Второй мировой войны. При этом во многих случаях объявленная приверженность к исторической правде и следованию принципам изучения исторического процесса в реальных исторических связях, в целостном и конкретном историческом контексте не приводит, к сожалению, к адекватным выводам. Моральные и политические оценки, трактовка исторических событий в русле исторической памяти, публицистическое обличение или оправдание, а все это не является, как известно, предметом исторической науки, способствуют подмене беспристрастного анализа иллюстрацией уже заранее предрешенных истолкований прошлого, связанных с мировоззренческими предпочтениями данного автора. Именно указанное обстоятельство, тесно связанное с упомянутой выше внеисторической оценкой людей и событий, как правило, мешет плодотворному использованию литературных и документальных источников. Поэтому в любых текстах на историческую тему, в первую очередь в тех, что используют опубликованные ранее материалы и рассматривают исследованное ранее, должно присутствовать по крайней мере стремление, если не отвергнуть, то пересмотреть оценки и выводы, не отвечающие исторической закономерности явлений и событий.

Можно сколько угодно негодовать, рассуждая с позиций сегодняшнего дня, по поводу тех или иных жестоких поворотов историического процесса. Однако, не наше эмоциональное, а вернее сказать, идеологизированное отношение к истории, но беспристастный анализ могут дать основания для серьезных суждений и выводов. Иначе мифы о Второй мировой войне советского времени будут всего лишь заменены (и заменяются!) новыми, также имеющими лишь слабое отношение к истоическим реалиям.

Использованная литература

Бивор Э. Падение Берлина. 1945. М., 2004

Великая Отечественая война 1941-1945. Энциклопедия. М., 1985.

Гудериан Г. Воспоминания солдата. М., 1954.

Действия артиллерийских подразделений в Великой Отечественной войне. Сборник 13. Артиллерийские части и подразделения в боях за крупные населенные пункты. М., 1958.

Ермаков А. М. Образ врага в расовой и мировоззренческой войне: преступные приказы Вермахта 1941 года. «Ярославский педагогический вестник», 2004, N1-2.

Желтов И., Павлов И., Павлов М., Сергеев А. Танки ИС в боях. «Танкомастер» (специальный выпуск), 2002.

Здровомыслов А. Г. Россия и русские в современном немецком самосознании. «Общественные науки и современность», 2001, N4.

Исаев А. В. Берлин 45-го. М., 2007

Киличенков А.А. Т-34 против панцерваффе: Из истории противоборства на советско-германском фронте (1941-1945 гг.) «Новый исторический вестник», 2005, N12

Кынин Г. П. Секретная телеграмма И.В.Сталина Д.Эйзенхауэру накануне битвы за Берлин. «Новая и новейшая история», 2000, N 3.

Лобанов А. В. Войсковая артиллерия РККА в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.. «Военно-исторический журнал», 2005, N 5.

Его же. Артиллерия резерва Верховного Главнокомандования в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. «Военно-исторический журнал», 2006, N 2.

Мюллер-Гиллебрандт Б. Сухопутная армия Германии 1933-1945 гг. М., 2002.

Орлов А. С. Крушение «Третьего Рейха». «Новая и новейшая исторя», 2005, N2.

Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил. Статистическое исследование. М., 2001.

Русский архив: Великая Отечественная. Битва за Берлин (Красная Армия в поверженной Германии). Т. 15 (4-5). М., 1995.

Федосеев C. Оружие пехоты Второй мировой. «Вокруг света», 2004, N10.

Хальбвакс М. Коллективная и историческая память. «Неприкосновенный запас», 2005, N 2-3.

Черчилль У. Вторая мировая война. Том V. Кольцо смыкается. М., 1991.

Чуйков В. И. Конец третьего рейха. М., 1973.

Шмелев И. Танк Т-34. «Техника и вооружение», 1998, NN 11-12.