Игорь Абросимов. Годы студенческие: наши учителя и наставники. Часть II

Игорь Абросимов Годы студенческие: наши учителя и наставники Отрывки из воспоминаний Окончание ...Пузыревский был опытным лектором и вдумчивым педагогом. Даже сегодня, вспоминая, как проходили его занятия, как безошибочно и быстро, используя цветные мелки, изображал он на доске сложнейшие эпюры из переплетения сплошных и пунктирных линий, диктуя одновременно четкие и логичные пояснения и определения, не перестаешь удивляться его преподавательскому искусству. Все у Пузыревского выходило аккуратно, все он успевал завершить буквально за считанные минуты до звонка, оставляя время для ответов на вопросы. И весь он был, несмотря на невысокий рост и несколько расплывшуюся фигуру, подтянутым и аккуратным. А вежливость, спокойствиие и невозмутимость не покидали его, кажется, никогда. Почти уверен, что никто из его многочисленных учеников не вспомнит ни одного случая, когда Пузыревский вспылил, что-то грубое сказал студенту, в чем-то ущемил его человеческое достоинство. А ведь некоторые преподаватели позволяли себе именно так разговаривть со студентами. Справедливости ради надо сказать, что и студенты были очень разные, с весьма своеобразными понятиями об этике поведения. Конечно, данное обстоятельство не оправдывает преподавательского хамства, не оправдывает преподавателя-самодура. Поэтому такие люди, как Пузыревский, влияли на атмосферу, на обстановку в институте самым благотворным образом. Как и о всякой легендарной личности, а Пузыревский безусловно стал таковой с годами, о нем существовало множество анекдотов, смешных и не очень смешных рассказов. Так например, как о достоверном случае можно было услышать следующее. Кто-то написал мелом по самому верху тщательно протертой дежурным доски два слова: «Пузырь - лопни!» Пузыревский, начав лекцию и уже обратившись к доске, чтобы изобразить очередной пример пересечения двух прямых в пространстве или проиллюстрировать метод совмещения плоскостей, увидел эту надпись. Однако, будучи человеком невысокого роста и не надеясь дотянуться до написанного, чтобы стереть обидные слова, он продолжил занятие как ни в чем не бывало. И только в конце лекции, прошедшей при особом настрое несколько возбужденной аудитории, он сказал, прощаясь: «В следующий раз прошу дежурного следить за доской. Ведь я тоже могу написать в экзаменационной ведомости то, что дежурному не понравится.» Однако, аналогичная надпись появлялась еще несколько раз, правда, далеко не каждый год. В нашем потоке такого не произошло. По свидетельствам очевидцев Пузыревский всегда относился к подобным выходкам невозмутимо, спокойно, но, как правило, тут же предлагал дежурному получше стереть с доски и впредь устранять посторонние надписи до лекции, так как иначе можно заподозрить его самого в авторстве или соавторстве. И это может повлечь за собой самые нежелательные последствия. Не думаю, что во время экзамена он незадачливому дежурному на самом деле как-то мстил. Добавлю, что при близком, «неформальном» общении, а мне случайно пришлось пообщаться с Пузыревским уже после окончания института и в домашней обстановке, он производил самое благоприятное впечатление. Исчезали жестко-официальные нотки в голосе и присущая многим преподавателям подчеркнуто значительная манера речи. Оставаясь сдержанным, немногословным и вежливым, Владимир Николаевич держался просто и естественно. Не менее колоритной фигурой был доцент Сергей Богданович Галустян, который читал курс высшей математики. Он не был столь широко известен, как Пузыревский, хотя бы потому, что в его преподавательскую орбиту попадало гораздо меньше студентов. Курс был большой, четырехсеместровый, еженедельная нагрузка немалой, и Галустян читал лекции только механикам и энергетикам, ни в чем не уступая Пузыревскому по лекторской квалификации и опыту. За многие годы преподавания на этих факультетах он выработал некие стандарты требований, которым должен был отвечать каждый студент, и на экзаменах строил свой опрос строго и отстраненно, в соответствии с этими требованиями. На оценку, полученную у Галустяна, не могли повлиять, в этом были мы все уверены, никакие внешние обстоятельства. На лекциях Галустян подавал материал четко, предельно лаконично и, конечно, математически строго. Чувствовалась тщательная, многолетняя обкатка на студенческтой аудитории каждой темы, каждого положения, даже каждого приводимого примера. Все было взвешено, продумано, многократно проверено. Дифференциальное и интегральное исчисление и более простая для понимания аналитическая геометрия, которыми мы занимались, не представляли, казалось, в изложениии Галустяна никаких особых трудностей. Впечатление это было обманчиво и возникало под впечатлением своеобразного лекторского гипноза. Вообще же на младших курсах математика была самым серьезным, самым трудным, во всяком случае для меня, предметом. Дважды в неделю слушали мы лекции, еще два раза в неделю были у нас упражнения с частыми контольными работами. Упражнения вел довольно молодой тогда преподаватель Багдасаров, тот самый, что принимал у меня вступительные экзамены и поставил отличную оценку, открывшую фактически дорогу в институт. Меня не оставляло впечатление, что Багдасаров помнил меня по вступительным экзаменам и неизменно относился с невысказываемой внутренней симпатией. Тем неприятнее были частые «проколы», когда приходилось краснеть из-за неправильно решенного примера или недостаточно хорошо выполненной очередной контрольной работы. Анекдоты и всякие байки, которые традиционно расказывались о Пузыревском, не обошли стороной и Галустяна, что само по себе говорит о его известности и популярности. О преподавателях серых и ничем не примечательных ничего и никогда студенты не рассказывают. Устная традиция эксплоатировала в данном случае всем известную слабость нашего математика - неравнодушие к спиртному. Галустян не был пьяницей, никогда не впадал в запои. Но благодаря своей известности все время находился на виду. И стоило ему как-нибудь вечерком возвращаться домой навеселе или просто показаться таковым случайному встречному, как это немедленно становилось общеизвестным и неопровержимым фактом. Как-то раз, но надо отметить, что всего один-единственный раз, Галустян предстал перед нами в очень подозрительном состоянии, мрачный и раскрасневшийся. Излагая материал, он периодически надолго останавливался и внимательно просматривал выкладки, только что написанные на доске. Один раз даже стер несколько написанных строк и переписал их заново, без ошибки. Такого с Галустяном еще не бывало. Нельзя было не заподозрить, что накануне вечером он неплохо провел время, сильно превысив свою обычную норму. Естественно, все мои сокурсники навсегда запомнили этот случай, а некоторые часто потом об этом рассказывали и вмеру таланта копировали нашего лектора, внося этим свой вклад в создание фольклорной студенческой традиции. Широкое хождение имел рассказ и о том, как явившись на экзамен примерно в таком же состоянии, как и на нашу лекцию, Сергей Богданович стал, как всегда придирчиво, опрашивать студентов. Экзамены по математике проводились обычно в аудитории, где предварительно устанавливались дополнительные доски. Готовясь к ответу, каждый экзаменующийся в соответствии с вопросами своего билета выполнял на этих досках необходимые выводы, рисовал графики и кривые, решал предложенные примеры. Галустян, перемещаясь от доски к доске со стулом, подходил к очередному студенту, садился, просматривал написанное и приступал к опросу. И вот что-то ему не понравилось, он долго присматривался, даже приподнялся и с удивлением спросил, ткнув носком ботинка в заинтересовавшее его место: «Непонятно, откуда вы это взяли?» «А вот отсюда, Сергей Богданович», - не смутившись, парировал студент, указывая также ботинком на нужное место. При этом ему пришлось задрать ногу посильнее, так как ссылался он на выражение, записанное гораздо выше. Сергей Богданович, оставаясь внешне невозмутимым, тут же выпроводил дерзкого ученика из аудитории. Правда, через несколько дней шутник-неудачник все же пересдал экзамен. Мелкая мстительность была Галустяну совершенно чужда. Шесть долгих семестров, три года изучали мы общеобразовательные предметы. Помню, в конце третьего курса, как бы завершая этот общеобразовательный цикл, защитил я свой первый курсовой проект по деталям машин. Несколько тщательно исполненных листов чертежей и пояснительная записка с расчетами редуктора потребовали усилий и волнений в течение всего семестра. Но сама защита прошла гладко и быстро. На третьем курсе, два семестра проходили мы сопротивление материалов. Лекции читал доцент с подходящей к его званию фамилией Доценко. На упражнениях по этому предмету мы стоили бесконечное количество эпюр напряжений балок, консолей, ферм. Сопромат всегда считался одним из самых сложных теоретических инженерных предметов. Недаром дореволюционные студенты говорили: «Сдал сопромат - можешь жениться.» На первой же своей лекции Доценко привел это историческое высказывания с чувством гордости за свою столь сложную и наукоемкую дисциплину. Навсегда запомнился случай, происшедший при выполнении курсовой работы по теории механизмов и машин. По заданию необходимо было построить многоугольник векторов сил, действующих в полном цикле работы кривошипно-шатунного механизма, причем при правильных расчетах и графических построениях многоугольник этот обязательно должен был получиться замкнутым. Все это вычеривалось на большом листе ватмана и требовало немалого времени. У меня многоугольник не замкнулся, совсем немного оставалось, чтобы начало первого совпало с концом последнего вектора. Переделывать работу очень не хотелось, да и времени не оставалось, и... Не смущаясь, я «подогнал» результат. Папа, вероятно, помнил, как студентом он выполнял расчеты кривошипно-шатунного механизма, это было, можно сказать, классическое задание при обучении инженеров-механиков. И поэтому он с интересом рассматривал только что законченный и снабженный необходимыми надписями ватманский лист, еще закрепленный на доске. Заметить ошибку было совершенно невозможно, для этого следовало заново повторить все построения. Но я сам признался папе в совершенном подлоге, поделился с ним, не считая, вероятно, сделанное достойным особого осуждения, ставящим под сомнение качество проделанной работы. Мое признание произвело на папу очень сильное впечатление. Он, несмотря на присущую ему сдержанность, изменился в лице и неожиданно разорвал лист, безвозвратно загубив сфальсифицированный, а следовательно, по его твердому убеждению совершенно неприемлимый разультат. Признаюсь, такой оборот событий меня поначалу сильно рассердил и обидел. Ведь все надо было начинать сначала! Но поостыв немного, я не смог не оценить присшедшее совсем по-иному. Я понял, насколько инженеры старой школы (а папа мой уже закончил курс технологического института в годы гражданской войны) органически не воспринимали любые сознательные искажения, любые подгонки и подделки в расчетах и выкладках. Чувство профессиональной этики и личного достоинства, если угодно, не позволяло им скрывать подлог за формулами, цифрами и техническими выкладками. Не имеет значения, касалось ли дело учебного примера или студенческого проекта, который нужно было сдать в срок и забыть о некоторых сопутствующих не совсем приятных обстоятельствах... На втором курсе приступили мы и к изучению некоторых дисциплин, обязательных для всех электриков, независимо от выбранной узкой специальности. Если раньше лекции проходили на общем факультетском потоке и для электриков, специализирующихся по электростанциям и электросистемам, и для электромехаников, будущих специалистов по электроприводу и электрооборудованию промпредприятий, а также для теплотехников, то теперь теплотехники учились по иной программе. Начиная с четвертого курса предметы по электроприводу и электрооборудованию читали уже отдельно, только для нашей группы. Уже на втором курсе Борис Максимович Плющ, зав. кафедрой электропривода, встретился с нами и прочел небольшую лекцию об особенностях нашей будущей узкой специальности. Тогда же под руководством преподавателей этой кафедры мы побывали на экскурсиях, во время которых подробно познакомились с производством на Бакинском электромашиностроительном заводе (БЭМЗ), заводе промыслового оборудования в Черном городе, побывали на крупной районной электростанции (ГРЭС) на Баилове. Для нас, пришедших в институт прямо из средней школы, выбравших свою профессию и специализацию скорее интуитивно, чем сознательно, такие мероприятия оказались очень своевременными и полезными. С самим Борисом Максимовичем, как с преподавателем, встретились мы позднее, на четвертом курсе. Плющ показался мне тогда человеком очень немолодым. На самом деле Плющу было тогда не больше пятидесяти, он еще много лет после нас преподавал и возглавлял кафедру, стал доктором наук и профессором. Все отзывались о Плюще с уважением, как о серьезном и знающем специалисте, его бывшие ученики часто заходил к нему на кафедру поговорить и посоветываться по волновавшим их техническим проблемам. Однако, у меня не осталось о Борисе Максимовиче никаких ярких воспоминаний, он не увлекал своих студентов, изучением своего предмета не прививавал им интереса и увлеченности. Лекции его были сухими и даже безликими, прочитанными монотонным, скучным, глухим голосом... Сравнивая их с курсом теоретических основ электортехники (ТОЭ), который прослушали мы гораздо раньше, понимаю, как по-разному повлияли эти предметы на мое электротехническое, если можно так выразиться, образование. Фундоментальный курс ТОЭ стал первым электротехническим предметом, изучение которого началось на третьем семестре. Лекции читал профессор Зиновий Борисович Ельяшевич, один из старейших и по стажу работы и по возрасту преподавателей АзИИ. Окончив политехнический институт в Петербурге, он еще до революции работал в Баку и преподавал в нашем институте с момента его основания. Все инженеры-электрики, получившие образование в нашем городе, были его учениками или, если говорить о студентах азербайджанского сектора, которые слушали лекции на своем языке, то учениками его ученика (им был доцент, позднее профессор Касум-заде, автор учебника ТОЭ на азербайджанском языке). Причем, Ельяшевич не был учителем лишь формальным, поскольку читал нам лекции и принимал экзамены, но педагогом, который на самом деле подвел к пониманию самой сущности электотехники. Без такого понимания, уверен, невозможно грамотно решать проблемы самых различных дисциплин, относящихся как к сильноточной, так и слаботочной электротехнике, постигнуть в этих областях что-то новое. Это был высокий, поджарый, слегка сутулый старик, всегда чисто выбритый, по-старомодному элегантный, который никогда не улыбался, но и не сердился, и не отвлекался на посторонние рассуждения. Лекции читал он ровным, бесстрастным голосом, стоя за кафедрой и перекладывая листки небольшого формата, исписанные его мелким четким почерком. Обращаясь к доске и не пользуясь уже листками, он так же четко выписывал формулы и выражения, проводил необходимые выкладки и рисовал схемы. Несмотря на внешнюю неброскость лекторской манеры, Ельяшевич был, как и Пузыревский, и Галустян, лектором - виртуозом, в материалах которого все было строго обосновано, не было ничего лишнего, ненужного и необязательного для понимания и, напротив, ничего не было и не могло быть забыто. Я оценил это в самом начале, когда готовился по конспектам его лекций к первому же экзамену. «Не знаю, как кто из вас относится к моим лекциям, но одно могу сказать с уверенностью, - с точки зрения методики изложения теоретической электротехники они не уступят никому,» - высказался как-то наш профессор. Случилось это на третьем курсе, когда мы заканчивали изучение ТОЭ. И тогда, и сейчас я не нахожу в этом высказывании никакой саморекламы, а лишь желание указать своим слушателям, что при изучении предмета с использованием его конспектов, следует, ничего не упуская, продумать каждую «мелочь». Ибо только в этом случае можно расчитывать на глубокое знание ТОЭ. Самореклама и сдержанный, корректный профессор Ельяшевич - вещи несовместимые. На третьем курсе мы уже полным ходом изучали электротехнические дисциплины – электрические машины, электрические аппараты, электрические измерения, автоматическое регулирование, промышленная электроника. А на четвертом курсе появились предметы конкретно-специальные, такие как основы электропривода и электроснабжение промышленных предприятий. В рамках последнего мы должны были сделать курсовой проект, самый громоздкий и сложный за время нашего обучения. Но самыми непростыми были лабораторные работы по электрическим машинам, а затем по электроприводу. Машинная лаботатория располагалась во дворе института, в большом одноэтажном помещении зального типа. На фундаментах были установлены электрическе машины различных типов, силовые трансформаторы. Прежде чем собрать на стенде у соответствующего фундамента необходимую схему и приступить к выполнению измерений необходимо было пройти беседу с преподавателем и правильно ответить на все его вопросы, касающиеся данной работы. Позднее следовало оформить отчет с таблицами результатов, построить многочисленные графики и сформулировать выводы. После этого каждая работа сдавалась преподавателю, который придирчиво все проверял, задавал контрольные вопросы и только затем ставил зачет. За семестр по разным курсам приходилось выполнить и сдать десять-пятнадцать лабораторных работ. На лабораторных работах по физике, ТОЭ, электрическим измерениям мы уже приобрели необходимые навыки. Но теперь задания усложнялись, а понимание исследуемых процессов давалось не всегда просто. Надо отметить, что лично я, начиная с третьего курса, постепенно переставал чувствовать напряжение, характерное для первых лет учебы. Инженерные предметы давались мне сравнительно легко, я сразу понимал, что в них основное, на что надо обратить особое внимание, а что может быть усвоено попутно. И самое главное, почему мне было легко учиться на последних курсах. Я не сомневался в том, что обязательно освою все то, что мне преподавали, пойму все правильно, сознательно и достаточно глубоко. При этом, мне было очень интересно разбираться, на каких основах, какими методами и приемами решаются практические инженерные задачи, как проектируется, изготавливается и эксплоатируется окружающий нас совершенный и сложный технический мир. Четветый курс ознаменовался одним примечательным событием. Зав. кафедрой Плющ вполне справедливо решил, что в нашем образовании существует один весьма заметный изъян. Мы не научены самостоятельно творчески мыслить, самостоятельно решать пусть самые несложные научно-технические проблемы. Ведь весьма стандартные курсовые проекты, не говоря уже о заучивании и сдаче материалов различных курсов, к такого рода деятельности не приучают. Поэтому в рамках работы научного студенческого общества, о котором мы до этого и не слышали, преподаватели кафедры составили перечень тем, которые могли стать предметом самостоятельной исследовательской работы. Большинство студентов выбрали что-то из этого списка, некоторые довели дело до конца, то есть сделали доклад на конференции, некоторые, ссылаясь на занятость учебныи делами, бросили это необязательное занятие, едва к нему приступив. Мне досталась тема, связанная с использованием для управления электроприводом магнитного усилителя. В качестве источника рекомендовалась статья из журнала, в которой кратко излагался принцип работы устройства и пути его использования. Следует пояснить, что на магнитные усилители (МУ) возлагались тогда большие надежды, так как силовой электроники, способной управлять двигателями переменного тока, в то время практически не существовало. Однако, и магнитных усилителей промышленость тогда еще практически не выпускала. Так что проведение исследований нужно было начинать с создания макетного образца такого аппарата. Изготовить макет не представлялось возможным, поэтому мой доклад мог превратиться в сухое сообщение о применении МУ, составленый по литературным источникам. В раздумьях над тем, как мне поступить, я пошел в машинный зал, где мы занимались лабораторными работами, и попытался обсудить ситуацию с преподавателями кафедры, приставая с вопросами то к одному, то к другому. Не помню, как созрело решение, но один из ассистентов, по-моему это был Нанишвили, предположительно высказал мысль, что в качестве макета-модели нужного мне устройства можно приспособить многообмоточный трансформатор, соответствующим образом продумав подключение его обмоток и выбрав какие-то из них в качестве управлящих обмоток подмагничивания. Загоревшись этой идеей, я в течение нескольких дней подобрал нужный трансформатор, провел необходимые измерения и эмпирические расчеты. Нанишвили придирчиво все проверил, так как подавая напряжение на фундамент с собранной мною «подозрительной» схемой, он рисковал нарушить правила техники безопасности и навлечь на всех большие неприятности. Наконец все вопросы разрешились, и я приступил к работе. Мой макет-модель функционировал как МУ с характристиками, вполне подходящими для управления двигателем средней мощности! После этого оставалось снять эти харакеристики в разных режимах, а затем исследовать работу двигателя под управление МУ. Доклад на студенческой конференции прошел хорошо, но никакого продолжения этой работы не последовало. На кафедре МУ никто не интересовался, мне же нужно было напряженно заниматься учебными делами, а не уделять внимание и время продолжению своей работы, к тому же, без всякой реальной мотивации. Однако, первый опыт самостоятельности даром не прошел. Я почувствовал в себе силы не только правильно и достаточно глубоко понять любой технический вопрос, который разъясняется в книге или на лекции, но и проникся уверенностью, что смогу ухватить суть явлений самостоятельно, пользуясь соответствующими методами измерений и исследований. На пятом курсе подробно изучалось электрооборудование промышленных предприятий. Этот предмет составлял основу нашей специализации и являлся как бы продолжением и конкретизаций того, что преподавали нам в рамках курсов по основам электропривода, электроснабжения промышленных предприятий, а также других спецдисциплин электротехнического направления. Рассматривалось электрохозяйство конкретных отраслей промышленности и конкретных производств, в том числе типовые примеры реализации и их научно-технические основания. Лекции по электрообурудованию, которые начались еще во время предыдущего семестра, читал сам зав. кафедрой Борис Максимович Плющ. В рамках этого предмета всем были утверждены к концу семестра темы дипломных проектов, которые следовало выполнить в течение завершающего, десятого семестра, предварительно пройдя производственную практику. Регулярных занятий, лекций, упражнений, лабораторных работ, во время завершающего семестра не проводилось. Темой моего проекта стало электрооборудование морского нефтепромысла с проектированием автоматизированного управления станками-качалками, а местом практики определили нефтепромыслы острова Артема. Еще в конце XIX века здесь начали добычу нефти, а в тридцатых годах ХХ века остров рассматривался в качестве одной из самых перспективных площадей Бакинского нефтяного района. Уже в 1935 году здесь пробурили и сдали в эксплоатацию первую морскую нефтяную скважину, которая располагалась в полукилометре от берега. Это была первая скважина, пробуренная со специальной металлической свайной площадки. В конце пятидесятых годов остров Артема был окружен многочисленными основаниями, с которых были пробурены и эксплоатировались сотни морских скважин. Большинство оснований связывались с сушей многокилометровыми эстакадами, но имелись также свайные островки, связь которых с берегом была возможна только по воде. Остров Артема был к тому времени соединен с материком земляной дамбой, по которой проходила автомобильная и железная дорога. От города Баку до острова Артема нужно было добираться на электричке около двух часов. На острове сложилось несколько небольших поселков, но многие нефтяники приезжали на работу издалека, пользуясь электричкой. От станции до рабочих мест их доставляли крытые грузовые машины со скамями в кузове. Бакинские нефтяники называли такое транспортное средство «алабаш». Настоящих автобусов для перевозки людей на нефтепомыслах Апшерона тогда не было совсем. Территория острава представляла безрадостную картину, характерную, впрочем, для всех старых нефтяных площадей Бакинского нефтяного района. На слегка всхолмленной местности, лишенной всякой растительности, были разбросаны станки-качалки, которые на некоторых участках плотно группировались, а на других стояли в нескольких десятках и даже сотнях метров друг от друга. Почва на территории промыслов была сильно загрязнена нефтью и глинистым раствором, который использовался при бурении скважин. Кое-где можно было увидеть буровые вышки, кое-где на устях скважин стояли фонтанная или компрессорная арматура, которая по мере уменьшения дебита скважин заменялась станками-качалками. Часто встречались открытые отстойники с глинистым раствором и громадные лужи и даже целые озера с водой, использовавшейся для технологических нужд. Воду, как правило, покрывал слой нефти. На промысловых дорогах, чаще всего грунтовых, проложенных между скважинами, можно было встретить операторов нефтедобычи, в кирзовых сапогах, а если дело было зимой, то в ватниках и одетых поверх них длинных брезентовых плащах с копюшоном. Операторы обходили скважины, следили за работой оборудования, устраняли мелкие неисправности. В некоторых местах работали бригады по ремонту скважин. Всю смену, в любую погоду, рабочие находились под открытым небом, что было одинаково тяжело как летом, так и зимой. На морских нефтеностных участках работа была еще тяжелее и опаснее, особенно во время нередких штормов. Мне предстояло весь январь проходить преддипломную практику в электроцехе нефтепромыслового управления (НПУ) «Артемнефть». В первый раз я поехал на работу с провожатой – на соседней улице жила наша бывшая студентка, которая вот уже год работала в лаборатории электроцеха и каждый день ездила на службу электричкой. Не было и пяти часов утра, как мы встретились с ней на углу у нашего дома и минут за пятнадцать по темным безлюдным улицам дошли до Сабунчинского вокзала. В вагонах сидели редкие, до конца не проснувшиеся пассажиры, но по мере приближения поезда к конечной станции народу становилось все больше. Благодаря Гале, моей провожатой, мы быстро нашли «алабаш» электроцеха и к началу смены, а она начиналась, по-моему, в половине восьмого, были на месте. Галя познакомила меня с цеховым начальством, и сразу после «оперативки» я сидел у замначальника цеха и обсуждал с ним план работы на время практики. Мой руководитель выглядел человеком немолодым и не очень здоровым. Несмотря на то, что кабинет его хорошо протапливался газовой печкой, он накинул на плечи пальто и не снял зимней шапки. Позднее я узнал от Гали, что замначальника только недавно был реабилитирован и вернулся из ссылки. Был он репрессирован еще в 1937 году, а остров Артема и электрохозяйство НПУ знал неплохо, так как до ареста несколько лет здесь работал и даже возглавлял электроцех. На работу мне следовало являться вместе со всеми, к половине восьмого, то есть выходить из дома около пяти утра. И не потому, что мой руководитель был так строг и решил приучать меня к порядку. Напротив, он показал себя человеком мягким и сговорчивым. Позднее, случайно встретив Галю после окончания практики, я узнал от нее, как мой руководитель удивлялся, что я безропотно согласился, вняв его пояснениям, ежедневно приезжать на работу в такую рань. Кроме того оказалось, я слишком редко понимал его намеки-разрешения пропустить денек-другой, хотя и пользовался иногда этой возможностью и отпрашивался на день, оставаясь в городе под предлогом посещения кафедры или библиотеки - надо же было иногда выспаться, ведь в то время мы работали шесть дней в неделю, с одним выходным. Дело в том, что приезжать к началу работы было необходимо. Сразу после «оперативки» бригады электриков, получив задания, разъезжались и расходились по всему острову и обширной акватории морских промысловых участков. Даже немногочисленные сотрудники лаборатории на своем фургоне почти ежедневно отправлялись для проведения различных работ на электроподстанциях. Таким образом, днем делать в электроцехе было просто нечего. Разве что наблюдать за тем, как два или три электрослесаря ремонтировали в мастерской вышедшее из строя оборудование. А мне хотелось узнать что-то новое, чему-то на практике научиться. Тема моего дипломного проекта была связана с морскими нефтепромыслами, поэтому через несколько дней я стал ездить с бригадами электриков на морские участки. «Алабаш» выезжал на эстакаду и останавливался на площадке у очередной электроподстанции, где необходимо было проводить профилактические работы. Электромонтеры, с которыми мне приходилось иметь дело, были люди немолодые, опытные в своем деле. Как известно, работа с высоким напряжением требует опеределенных качеств и профессиональной подготовки, чтобы ежедневный и ежечастный труд, усталость и привычка, притупление внимания и надежда на «авось» не привели к печальным последствием. Тем более, в моем присутствии монтеры подчеркнуто скрупулезно следовали всем многочисленным правилам и инструкциям техники безопасности, когда заходили на подстанцию, проверяли работу аппаратуры, снимали напряжение, проводили различные переключения, а затем занимались профилактическим операциями. Как-то раз я отправился на работу с бригадой, обслуживающей морские основания, не связанные с берегом эстакадой. Для работы на таких основаниях нефтяники имели в своем распоряжении катера. Несколько раз я выходил с бригадой в море, причем один раз при довольно сильном волнении, когда высадиться на площадку было не так уж просто. Во всяком случае мне, человеку в этом деле совершенно неопытному. Однако, эпизод по-настоящему заставивший меня поволноваться, произошел при довольно спокойном море. Переходя по мосткам с одного основания на другое, мы подошли к месту, где деревянный настил не сохранился. Участок был давно освоенный, сооружению было много лет, поэтому неудивительно, что при хроническом дефиците лесоматериалов в наших безлесных краях кто-то эти доски снял и использовал. Хорошо, если использовал для производственных нужд, а ведь, весьма вероятно, что для личных. Настил, вероятно, отсутстврвал уже давно, поэтому оба монтера без раздумий двинулись вперед по трубе, которая являлась одним из элементов конструкции перехода. Труба была довольно большого диаметра, миллиметров 400, однако, пройти по ней несколько десятков метров, в грубых кирзовых сапогах, когда нет возможности подержаться за ограждение, пройти высоко над морской поверхностью совсем не просто. Людей привычных, какими были промысловые электромонтеры, такое, может быть, и не волнует, но меня... Однако, остановиться перед препятствием, продемонстрировать свою «слабину» мне было стыдно. И я пошел вперед, отогнав мысль, что плаваю я очень плохо, а в сапогах и теплой тяжелой куртке вряд ли смогу удержаться на поверхности. Но самое неприятное ощущение возникло уже после того, как я преодолел опасное место. Ведь нужно было возвращаться обратно, и это не давало мне покоя почти час, пока монтеры заканчили необходимые работы и все двинулись в обратный путь. Но и на этот раз все прошло без происшествий. Беседуя на следующее утро с замначальника цеха, я рассказал ему, не драматизируя и не выдавая своих волнений, о вчерашнем приключении. Он, вроде, особо внешне не отреагировал, но после этого на морские участки меня не направлял. Только раз я ездил с лабораторным фургоном на электроподстанцию, связанную с сушей эстакадой. Впрочем, все это случилось в конце практики, поэтому опасения моего руководителя почти не повлияли на знакомство с нефтяными промыслами и с условиями работы нефтяников. При этом, в значтельной мере знакомство происходило не со стороны, присутствовал я там не в качестве экскурсанта или наблюдателя, а поэтому атмосферу производства и реальные жизненные проблемы почувствовал довольно неплохо. Этим, а не какими-то решенными техническим вопросами по теме диплома и запомнилась мне преддипломная практика. Руководителем дипломного проекта был у меня преподаватель-почасовик Михаил Давидович Эльбирт. Он работал тогда начальником электроцеха НПУ «Лениннефть» в Сабунчах, у него в электроцехе я тоже прошел двухнедельную практику после «Артемнефти». Мой руководитель довольно долго беседовал со мною о предполагаемом содержании работы и остался недоволен тем, что я фактически думал повторить ту схему электроснабжения, которую увидел на острове Артема. Высказав мнение, что новый проект нельзя делать копией сложившейся под влиянием разных обстоятельств несовершенной системы, он предложил взглянуть на проблему по-новому. В то время в промышленности внедрялась система «глубокого ввода» высокого напряжения, с макимальным приближением понижающих подстанций к потребителям энергии. Это сулило резкое уменьшение потерь при передаче электроэнергии. «Попробуйте установить трансформаторную подстанцию на каждом морском основании или группе оснований, а не тянуть низковольтные сети на десятки километров. Конечно, все надо технико-экономически обосновать, если не даст такая схема эффекта, надо придумать что-то иное... Понимаю, что время идет. Поэтому так нужно разместить подстанции, в таком сочетании, чтобы эффект был. Но все это делать по-старинке вам же будет неинтересно!». Примерно на этом закончился наш разговор. Вслед за Эльбиртом я очень скоро преставил, какая эта тоска делать проект, копируя структуру артемовских промыслов, но зато как интересно решить проблему по-новому. Постепенно я даже стал забывать, что идея «глубокого ввода» принадлежит вовсе не мне, настолько я с этой идеей сжился. Так мне преподали конкретный пример творческого, нерутинного похода к решению инженерных задач. Дипломный проект написал я довольно легко, одним из первых подготовил все необходимые чертежи и пояснительную записку, выполнил необходимые формальности и защитился перед факультетской комиссией. Знания реалий и специфики морского промысла помогали мне отвечать на обязательные в этом случае вопросы с некоторой ноткой нескромного превосходства, так как я непременно упоминал при ответах такие детали, о которых в академических кругах могли лишь догадываться. Доценту с кафедры, который у нас никогда занятий не вел и поэтому был мне почти незнаком, назидательно, к примеру, объяснил, почему его вопрос вообще не имеет отношения к делу, так как в условиях моря сделать можно только так, как показано в моем проекте и рассказал почему. Не могу уже вспомнить сути вопроса и моего ответа, но хорошо помню, что некоторые члены комиссии, преподавателю тому, вероятно, не очень симпатизирующие, пытались скрыть улыбки, удовлетворенные моим ответом, а наш всегда вежливый и внешне доброжелательный декан Вартанов поспешил меня, поблагодарив, отпустить и вызвать следующего дипломника. Он мог позволить себе быть вежливым и доброжелательным, так как все неприятные вопросы со студентами решал замдекана Расул-заде, который принимал решения о дисциплинарных взысканиях, в частности, о лишении степендии за пропуски занятий, а также прочих наказаниях. Михаил Давидович Эльбирт, несмотря на то, что я был у него единственным студентом, специально приехал из Сабунчей на защиту и остался очень доволен. Я заметил еще раньше, что и ему, как и мне, очень по душе пришлась нестандартная направленность нашего технического решения. Кстати, «глубокий ввод» в нефтяной промышленности развития не получил, но вовсе не из-за своей неэффективности, а по причине повсеместной низкой культуры эксплоатации электроустановок. Работа с высоким напряжением такого не терпит. Защищались в тот день первые десять человек. Большинство, в том числе и я, получили по традиции отличную оценку. Нас всех пригласили в аудиторию, где заседала комиссия, объявили результаты защиты и поздравили. Последнее испытание нашей студенческой жизни осталось позади. Мне было приятно осознать, что стал я инженером. Ведь это было в какой-то степени звание, кстати сказать, оказавшееся не только первым, но и единственным званием, полученным мною в жизни, если не считать воинского звания старшего лейтенанта запаса. Смешанное чувство радости и печали в день защиты дипломного проекта запомнилось мне по сей день...