Эльчин Сафарли. Тутовое дерево по имени Маяк

Летний сезон Фатма-хала завершала восклицанием: «На Абшероне нет зимы. Вместо нее недоразумение из слякоти, ветра… Пора в город!» Запихивала разноцветные вещи в плетеные сумки, которые, тяжело передвигаясь на толстых ногах-колбасках, закидывала в багажник мужниного «Москвича».

Мы с братом не любили Фатму-халу. На просьбы Соны помочь соседке по даче с вещами убегали к большому тутовому дереву. Сидели под ним и грустили. Лето подходило к концу, впереди зима, значит приезжать на Абшерон будем реже.

Тутовое дерево росло в ста четырех шагах от дачной калитки и носило гордое имя Маяк. Его было видно с четырех сторон поселка. Когда к нам приезжали гости, они ориентировались именно по Маяку. «Добираетесь до него, затем левой тропинкой сто четыре шага, и вы на месте», — поясняла родственникам Сона. Три раза в неделю, в закатные часы, она носила Маяку ведро колодезной воды, поливала корни.

О приближение холодов я узнавал не по прогнозу погоды, а по коре Маяка. Прикасался к ней: повлажнела — значит приближается зимняя разлука. С надеждой на новую встречу.

***

В нашей семье осязание ценилось выше слов.

Мама не отмеряла ингредиенты для шекербуры весами или мерным стаканом. На десять ладошек муки пять шариков домашнего масла-нехре, которое в глиняной маслобойке сбивала тетушка Лейла.

Бабушка, поливая шербетом горячую пахлаву, определяла количество на глаз, прикасаясь мизинцем к поверхности теста: если подушечка пальца соскальзывает, к ней ничего не пристает, значит сиропа достаточно.

Мы с братом обожали поводить руками по голове после летней стрижки. В первый день июня папа жужжащей машинкой коротко остригал наши кудри, называя нас «шиншиллками» — ежик на головах блестел, забавно торчалиуши.

Дедушка Асад любил пересыпать руками теплый ракушечный песок, пока поглядывал за нашим морским купанием. Если мы уходили далеко от берега, он издавал мастерский свист. Два коротких подряд означали «время погреться», три — «пора домой».

Бабушка познавала жизнь через прикосновения. «Это самое честное ощущение. Слова можно подделать, поступки сыграть, а вот посмотришь в глаза или прикоснешься нечаянно к руке — и понимаешь, твое или нет. Не делать того, что противоречит внутреннему импульсу,

какую бы выгоду с этого ни имел, и не терпеть общество тех, кто не делает тебя лучше, — не изменяй этому правилу, Финик. Иначе потеряешь себя, а меня не будет рядом, чтобы помочь».

Для меня было ценным не только тактильное, но и услышанное. Не слова, а звуки мира. Тишина утра, громыхание зимнего моря, скрежет ракушек под ногами, бульканье закипающего чайника, сказки маминым голосом, треск гейчайского* граната в руках дедушки, шипение котлеты в масле, хруст новой книги, звук папиных ключей во входной двери, мурлыкание кота в объятиях, стрекот цикад жаркими вечерами и гул ветра на Абшероне.

***

Фатма-хала заблуждалась. На Абшероне есть зима. Просто не все ее понимают — к счастью. При первой встрече она отталкивает, задувает песком с набережной, брызгается волнами — оберегает свое право тишины после месяцев летнего хаоса. Словно энергетические запасы абшеронской земли истощились и для восстановления ей нужно время.

Зимой дедушка с бабушкой навещали Абшерон раз в неделю. Нас не брали: «У вас школа, финики! На каникулах поедем». В дни их отъезда барометр моей тоски по даче настолько зашкаливал, что, стоило прозвенеть звонку последнего урока, как я срывался и бежал домой. Чтобы быстрее позвонить на дачу и послушать Абшерон: бабушка высовывала трубку из окна веранды. Издали я слышал пение хазри, лай дворовой собаки, скрип калитки, проржавевшей в непогоде. Эти звуки наполняли силами, и я мог дождаться зимних каникул и встречи с Абшероном.

***

В первый день зимних каникул приезжаю на натопленную дедушкой дачу и сразу же несусь к морю. Сона протестует: «Ты же песка наешься, Финик». Натягиваю шапку, обвязываю лицо шарфом и бегу к морю: «Мне достаточно его услышать, бабуль». Сона выбегает за мной — не оставит внука наедине с бушующим хазри.

Мы с Соной прячемся за перевернутой лодкой. Она кутает меня в плед. Над нами парят чайки — замерли в потоке воздуха. Нам сегодня повезло: волны уходят в море, но по берегу все равно невозможно передвигаться из-за ударов песка.

Сначала Сона бранилась за непослушание, но потом крепче прижала к себе, поцеловала в макушку: «Ты прошел еще один урок, малыш. Не отказываться от того, что любишь, кто бы и что тебе ни сказал. Не испугаться сложностей — дождя, урагана, снегопада — и дойти до весны... Никогда не изменяй своим стремлениям».

Возвращаемся домой под вальс утихшего ветра. Тучи разошлись, появилось солнце. Сона встряхивает плед у перевернутой лодки: возвращает песок берегу.

***

В честь нашего зимнего приезда на дачу Сона готовила долму из виноградных листьев. В медном казане, доставшемся в наследство от предков. Бабушка его берегла, готовила в нем по особым датам и держала в кладовке обернутым плотной бархатистой тканью.

По мере использования казан чернел. Тогда Сона принималась за чистку: замешивала «уксусное тесто» из муки, столового уксуса и пары щепоток соли, наносила на металлическую поверхность, давала высохнуть, после чего счищала мягкой щеткой.

Летом, специально для долмы, Сона собирала в дачном саду крупные виноградные листья. Срезала их хвостики, сворачивала рулетами. Посыпая крупной солью, плотно складывала в стерилизованные банки и закатывала.

Зимой бабушка открывала банки, и по дому разносился аромат лета. Правда, листья успевали потемнеть. Чтобы смыть соль, Сона обливала их кипятком и вываливала передо мной на поднос: «Финик, а ну-ка услужи старой бабке. Расправляй, собирай их на край подноса, а я буду брать и начинять фаршем». От мокрых листьев подушечки пальцев сморщивались и пахли приятной кислинкой.

Бабушка вымешивала фарш, добавляя в него круглый рис. Положив в центр листа фарш, Сона складывала лист конвертиком и прошивала толстой ниткой. «Бусы» из долмы закладывались в казан, на дне которого уже лежала тарелка (чтобы не подгорело) и несколько жирных кусочков баранины.

К долме бабушка подавала соус из йогурта с мятой и чесноком, маринованный кизил и горячий хлеб-тендир, кусочки которого мы обмакивали в зеленый бульон...

Разливая алычовый компот в наши стаканы, Сона улыбалась хазри, завывающему в оконных щелях. «Кто-то сейчас злится на хазри, мол, от него пыль да холод. А я с детства люблю хазри. Он учит ценить тишину и солнечную погоду. Нужно нести мирудоброе, финики. Постоянно искать возможность приносить пользу живому, избавляться от дурных привычек. Например, грызть ногти, отковыривать болячки, оставлять еду в тарелке и не верить в себя».

*Гёйчай— азербайджанский город, знаменитый сладким сортом граната.

www. baku-eto.az

09.01.2015

ссылка на источник

2015

Эльчин Сафарли