Гердт про Марка Бернеса, Никиту Богословского и идиш

Это был пятьдесят седьмой год. Москва, фестиваль молодежи и студентов.

Толпы иностранцев! Впервые! И приехали пять французских композиторов, сочинители всех песен Ив Монтана: Франсис Лемарк, Марк Эрраль, еще какие-то… Знаменитейшие фамилии! И к ним был приставлен Никита Богословский — во-первых, как вице– или президент общества СССР—Франция,  а во-вторых, у него прекрасный французский.

Ну вот. А я тогда играл в Эрмитаже «Необыкновенный концерт», а по соседству выступал Утесов. И так как только от меня, «конферансье», зависело,  два часа будет идти наш «концерт» или час двадцать, то я быстренько его отыгрывал, чтобы успеть на второе действие к Леониду Осиповичу. Я его обожал.
И вот я выбегаю, смотрю: стоит эта группа — пятеро французов, Никита и Марк Бернес. Он к ним очень тянулся…  И идет такая жизнь: Никита что-то острит, французы хохочут. Я ни слова не понимаю, Бернес тоже. И он все время дергает Богословского за рукав:

- Никита, что ты сказал?

Тот морщится: погоди, Маркуша, ну что ты, ей-богу!

Через минуту опять хохочут. Бернес снова:

- Никита, что он сказал?

На третий раз Богословский не выдержал:

- Марк, где тебя воспитывали? Мы же разговариваем! Невежливо это, неинтеллигентно…

Потом он ушел добывать контрамарку — французам и себе, и мы остались семеро совсем без языка.
Что говорит нормальный человек в такой ситуации? Марк сказал: «Азохн вэй…»  Печально так, на выдохе.

Тут Фрэнсис Лемарк говорит ему — на идиш: «Ты еврей?». Бернес на идиш же отвечает: «Конечно». «Я тоже еврей», — говорит Лемарк. И повернувшись  к коллегам, добавляет: «И он еврей, и он еврей, и он…»
Все пятеро оказались чистыми французами! И все знают идиш!

Марк замечательно знал идиш, я тоже что-то… И мы начали жить своей жизнью, и плевать нам на этот концерт Утесова!
Тут по закону жанра приходит — кто? — правильно, Богословский!
Мы хохочем, совершенно не замечаем прихода Никиты…

Он послушал-послушал, как мы смеемся, и говорит:

- Маркуша, что ты сказал?
А Бернес отвечает:

- Подожди, Никита! Где тебя воспитывали, ей-богу? Мы же разговариваем!

Это был единственный раз в моей жизни, когда мое происхождение послужило мне на пользу…