Женитьба

Через несколько месяцев затворничества решил, что, если встречу хорошую, не испорченную девчонку - женюсь. И встретил-таки, и женился.

Так как много лекций я всегда пропускал, готовиться к сессиям приходилось по книгам в городской публичной библиотеке им.Ленина. Компанию мне составлял мой дружок, Анатолий Большаков. Тоска бледнозелённая: от толстых фолиантов голова пухла и клонило в сон. Поэтому мы часто выходили то покурить, то в буфет. Однажды, когда я с видом мученика поднял голову от учебника, встретился взглядом с девчонкой, сидевшей через несколько столов. Она была исключительной красоты: пышные, вьющиеся чёрные волосы, тёмно-карие глаза с поволокой и румянец… Не помню, слышал ли я в ту пору песню Ободзинского «Эти глаза напротив», но точно помню, что всё моё существо просило, чтобы она не «отвела глаз». Приведу несколько строк из этой песни, как-будто написанной специально для этого случая:

Эти глаза напротив калейдоскоп огней

Эти глаза напротив ярче и все теплей.

Эти глаза напротив чайного цвета

Эти глаза напротив что это, что это…

Вот и свела судьба, вот и свела судьба

Вот и свела судьба нас

Только не подведи, только не подведи

Только не отведи глаз…

(http://www.youtube.com/watch?v=IswKNymDN5Q)

И она несколько мгновений, достаточных, чтобы понять это как признак заинтересованности, не отводила глаз. Потом она встала и с толстой книгой в обнимку пошла в сторону буфета. Я предложил Анатолию пойти перекусить, на что он возразил, что, вроде бы, мы недавно были в буфете. Тогда я встал и сказал, что хочу пить. Анатолий пошёл со мной. Стоя в очереди, мы смогли перекинуться парой слов с «прекрасной незнакомкой». Мне понравился её голос. Не произошло того, о чём нам рассказывал Симановский ( артист горьковского театра драмы, руководитель драмколлектива нашего института).

А рассказал он нам случай из своей молодости. Каждое утро по дороге на работу он в одном и том же месте встречал очень красивую девушку. Постепенно они начали вглядываться друг в друга, потом, улыбаясь, стали наклоном головы приветствовать друг друга и, наконец, пришло время, когда они остановились и заговорили. Он был в шоке – её голос резанул его как серпом по… нежному месту. С тех пор он шёл на работу по другой улице…

В нашем случае всё было гораздо лучше. У неё оказался приятный тембр голоса. На наши шуточки она реагировала сдержанно, немного настороженно, иногда к месту улыбалась. Когда мы возвращались в общагу, Анатоль мне признался, что

он без ума от неё. Я сказал, что мне она тоже нравится.

Теперь в библиотеку мы шли значительно охотней, чем всегда. Всё чаще наши взгляды встречались, но уже в сопровождении улыбок как взгляды знакомых людей. Часто встречались в буфете. Я видел, как уважительно с нею разговаривали подруги, а ребята, обращаясь к ней, краснели и начинали заикаться. Однажды очередь в буфет была длинная, мы стояли рядом, было время поговорить. Мы узнали, что учится она на втором курсе пединститута на историко-филологическом факультете, что звать её Циля. В этот вечер мы вместе вышли из библиотеки и она была не против, чтобы мы её проводили. Анатолий вился вокруг неё мелким бесом, взялся нести её балетку (некое подобие современного кейса или дипломата). Но Циля, разговаривая, чаще обращалась ко мне. В конце концов, я решился предложить ей встретиться вне библиотеки, она согласилась. Анатолий погрустнел, понял, что он – третий… сказал, что вспомнил о каких-то неотложных делах, распрощался и ушёл. А мы ещё долго гуляли по городу, рассказывая каждый о себе. Оказалось, что она с Украины, из местечка Чуднов Житомирской области, что год она пропустила, из-за того, что при поступлении в Житомирский пединститут получила тройку по немецкому, на котором она может свободно говорить. Здесь, в Горьком, она поступила легко и учится на повышенную стипендию. Говорила она просто, без жеманства и кокетства. Она мне всё больше нравилась – редкое сочетание красивой внешности и развитого интеллекта. Через несколько недель мы уже были в ЗАГСе. Её подруга Мира и мой Анатолий согласились быть свидетелями. Свадьбу справляли в том же составе за столиком какого-то ресторана. Пошли искать жильё. Нашли что-то похожее на комнатушку в старом двухэтажном доме в Тихом переулке. Хозяева жили на втором этаже, а первый этаж они поделили на клетушки перегородками, не доходящими до потолка. По соседству с нами жила одинокая женщина. Ей приходилось не сладко, потому что, как бы мы не старались, всё было слышно… Кровать нам дали со старым престарым пружинном матрацем. Часть пружин давно были поломаны так, что поверхность его шла волнами (мы прозвали этот матрац «Дунайские волны»). За отдельную плату хозяева давали нам берёзовые дрова. Вечерами топить печь, смотреть на пылающие поленья было очень здорово. Настроение было в эти минуты лирическое и мы вполголоса пели: «бьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола как слеза…». В общем, мы не замечали всего убожества, которое нас окружало, мы были счастливы в этом закутке, в котором не было абсолютно никаких удобств. Родителей мы поставили перед фактом. Получили от них письма с благословением и сожалением, что не было свадьбы «как у людей». И ещё они нам прислали немного денег, что было очень кстати.

Началась семейная жизнь. Днём каждый был в своём институте, а вечера проводили или в библиотеке, или гуляли по откосу. В системе Станиславского есть такое понятие: «круг публичного одиночества». Артист на сцене перед лицом сотен глаз должен уметь полностью от них абстрагироваться, чтобы естественно жить в сценическом образе – одиночество на публике. Мы с Цилей никого вокруг не замечали, полностью погружённые в созерцание друг друга. Куда делись мои прожитые к тому времени годы и приобретённый «любовный» опыт: мы как дети спорили, кто из нас сильнее любит. Летом мы побывали в Баку. Циля была уже «в положении». Как-то мы с нею ходили в магазин, а когда возвращались, то около больницы нефтяников ей вдруг стало плохо, она обвилась вокруг меня и стала медленно оседать, теряя сознание. Я схватил её и с трудом удерживал, чтобы она не завалилась на асфальт. Положение было критическое. Почему я вспомнил этот эпизод? Как всё-таки хорошо в родном городе! Ехал мимо на машине Коля Бабаян, старший брат моего соученика Жорика Бабаяна. Увидел он нас, сразу оценил ситуацию. Помог мне занести Цилю в машину и привёз нас домой. Тётя Варя, мать этих ребят, работала с моей мамой в больнице. Часто, ещё в детстве я видел Колю, когда он приходил к своей маме. Это был весёлый, доброжелательный, открытый молодой человек, явный экстраверт. Как во-время он оказался рядом!

Вернувшись в Горький, мы снова занялись поиском жилья. Поселились в районе частного сектора, недалеко от Сенного рынка. Хозяева - пожилая пара. Она - дочь какого-то сибирского фабриканта, революция отняла у неё всё. Он - обрусевший бельгиец по фамилии Варен. Их сын погиб на войне. Остались они одни коротать свою невесёлую старость. Нам они сдали закуток на кухне за русской печью. Дрова мы заготовили на зиму вскладчину, я помогал хозяину их пилить, колоть. У нас сложились неплохие отношения. Всё было хорошо до тех пор, пока хозяйка не заметила Цилин живот. Наученные жизненным опытом они рассудили так, что если появится ребёнок, то они не смогут от нас избавиться, а терпеть крики чужого дитя им совершенно не хотелось. Их можно было понять и я попытался заверить хозяйку, что как только отвезу жену в роддом, сразу же найду другое жильё и к ним мы уже не вернёмся. Но, опять же, жизненный опыт подсказывал им, что никому верить нельзя. И они начали нас выживать. Когда наступили холода, они топили печь в своих комнатах, а русскую печь топили только для приготовления пищи, когда мы были на занятиях. Ночами был колотун, от нашего дыхания шли клубы пара, как на улице. Меня беспокоило то, что Циля могла простудиться и потом эта нервотрепка с хозяйкой – всё могло отразиться на ребёнке. Нашёл я опять же в частном секторе большую комнату с отдельным входом в добротном доме с единой отопительной системой для всего дома (это была гарантия, что всегда будет тепло). Но хозяин соглашался нас пустить только при условии, если мы заплатим за несколько месяцев вперед. Но где взять столько денег? Решил я записаться на приём к Тузову, ректору института. Рассказал ему ситуацию и он из какого-то фонда оказал мне помощь. Всё складывалось хорошо. Я достал машину и начал грузить наши пожитки, среди которых основную часть составляли книги. Не досмотрел я, как Циля, решив мне помочь, принесла две связки книг. Этой же ночью на новом месте у неё начались боли, причину которых мы не могли понять (лишь позже мы узнали, что это были схватки). Под утро я сбегал к автомату и вызвал «скорую». Мне сказали, чтобы я встречал карету. Повесив трубку, я никак не мог врубиться, откуда в наше время вдруг появится карета. Я представил себе, этот экипаж и коней в упряжке. Выскочил на дорогу, смотрю едет «Волга». Притормозили около меня и спрашивают, не знаю ли я, кто тут должен рожать. Лишь тогда я сообразил, что это и есть карета. Наш районный роддом был на ремонте, поэтому повезли нас в роддом автозаводского района (фактически это был город-спутник, на приличном расстоянии от Горького). Всё это произошло в ночь с 31 декабря 1958 г. на 1 января 1959 г. Часов в десять вечера 1-го января у нас родилась дочь, недоношенная на полторы-две недели. Пока Циля была в больнице, я дал телеграмму маме и она прилетела к нам со всем необходимым для ребёнка: распашонки, пелёнки, одеяло и т.п. Мама научила нас купать малышку, пеленать, няньчить. Несмотря на то, что она была в этот период инвалидом 2-ой группы (у неё в связи с тромбофлебитом была красная и распухшая нога), мама успевала всё: и приготовить еду, и убрать в комнате, и присмотреть за ребёнком. Через два месяца я понял, что мама может слечь, тогда будет всё очень плохо. Решил маму проводить на вокзал, а Цилю отвезти к её родителям на Украину. Пошёл покупать билеты на самолёт до Киева. Оказалось, что пассажирского прямого рейса Горький-Киев нет. Я рассказал ситуацию кассиршам, они приняли всё близко к сердцу и стали думать, как нам помочь. Куда-то звонили, с кем-то договаривались и, в конце концов, сообщили мне, что полетим мы грузовым рейсом на самолёте ИЛ-14. Летели мы ночью. В салоне были какие-то большие ящики и мы трое. Ясно, что ради нас лётчики пошли на серьёзные нарушения. Оставив своё семейство в Чуднове, я сразу же вернулся в Горький – мне предстояло пройти преддипломную практику на горьковском радиозаводе, сдать госэкзамен по «военке» и защитить дипломный проект. Я снова пошёл к Тузову, объяснил ему ситуацию и попросил общежитие. Он, в который уже раз, пошёл мне навстречу. Напряжённые занятия не могли отвлечь меня от тоски по жене и как-то вечером, когда до окончания разлуки оставался месяц, сами собой вылились на бумагу довольно длинные стихи, которые заканчивались такими строками:

Вот снова наступает хмурый день,

Один по городу брожу я словно тень.

Сажусь писать стихи,чтоб в сердце боль унять.

Кто любит так, как я, лишь тот может понять,

Что день вдали от милой – это ГОД,

А месяц – ВЕК. Когда же он пройдёт?!

Кончилась защита, началось распределение. Впервые в комиссии по распределению принимал участие представитель из Баку. Это была молодая женщина из какого-то НИИ союзного подчинения, работающего на оборонку. Зная, что я родом из Баку, председатель комиссии предложил мне поговорить с этой женщиной. Она мне рассказала, что НИИ находится на берегу моря, что рядом с институтом постоянно пополняется ведомственный жилой фонд, в котором молодые специалисты, как правило, довольно быстро получают квартиры, что институт молодой(чуть больше двух лет), что основной контингент составляют специалисты из Ленинграда и Москвы, которых прельстила возможность быстрого карьерного роста на новом месте и, конечно же, обеспечение жильём. Я представил себе, что такое солидное предприятие находится где-то в районе бульвара или площади Азнефти и, долго не раздумывая, согласился распределиться в этот НИИ.

Получив диплом, я поехал за своим семейством. Дочке уже было полгода. Нам предстояло теперь решать очень серьёзную проблему. Дело в том, что, не закончив третий курс, Циля в связи с родами была вынуждена взять академический отпуск. Теперь надо было решать: или сидеть с ребёнком, или продолжить учёбу. Решили перевести дочь на искусственное кормление, оставить её у Цилиной мамы (так как моя мама в это время тяжело болела) и ехать устраиваться в бакинский пединститут. Так закончился горьковский этап нашей жизни.

Подводя итог этому периоду своей жизни, должен отметить те изменения, которые произошли во мне за эти пять лет. Институт научил меня работать с технической литературой, культурная жизнь г.Горького способствовала моему эстетическому воспитанию, Волга обкатала меня и я физически окреп, общежитие научило меня ладить с разными людьми, умению защищать своё достоинство и осознать ту истину, что «никто тебе не друг, никто тебе не враг, но каждый человек тебе учитель», армейские сборы научили ценить ту свободу, которая дала возможность мне в значительной степени «перебеситься» и определить место в жизни любовных приключений и застолий, ну а с женитьбой кончилась безответственная юность, начался период вживания в роль мужа, отца и инженера...

(Продолжение смотри дальше в моём журнале)