В студии

Примерно через полгода я, наконец, выбрался в студию ДК им.Шаумяна. Валентинов встретил меня с распростёртыми объятиями, но не скрыл своего разочарования тем, что я не «вытянулся», не стал выше ростом, так как он всегда считал, что я должен был играть героев-любовников. Я извинился, что не оправдал его надежд, и рассказал о том, как выполнял роль режиссёра, будучи студентом. Валентину Георгиевичу понравился мой рассказ и он решил, что, по-видимому, в этом направлении и надо будет работать.

В студии произошли некоторые перемены: стало больше молодёжи, среди которой особенно выделялся Валера Исаев (этот парень после школы пошёл работать на завод, рабочий-интеллектуал). Был он немного выше среднего роста с чрезвычайно привлекательной внешностью. Было впечатление, как-будто он стеснялся своей красоты, вёл себя подчёркнуто скромно.

Раз уж я начал о нём говорить, то расскажу, какая приключилась с ним история. Шёл он со своим другом около ДК и вдруг увидели они, что какой-то хулиган пытается вырвать сумочку у девушки. Бросились ей на помощь и наткнулись на нож, но сумели руку с ножом повернуть и им же ранить насильника. Под шумок девушка сбежала, а их всех троих забрали: раненного в больницу, а Валеру с другом в милицию. Шесть месяцев они просидели в СИЗО. Всё это время какой-то журналист газеты «Молодёжь Азербайджана» проводил кампанию по их освобождению. Он писал статьи на целые развороты. Поднял на ноги всю общественность завода, на котором они работали, и общественность города. Все были возмущены тем, что насильник выписался из больницы и разгуливает на свободе, а комсомольцы, активные общественники сидят в тюрьме. Была одержана победа, Валера вернулся в студию. Мы все были рады видеть его лысого и похудевшего, но всё такого же красивого.

Другой заметной переменой было отсутствие Реги Саркисова, о котором я рассказывал в первой части очерка(бывшего вагоновожатого, а потом исполнителя главных ролей в спектаклях студии). Он уже был студентом режиссёрского отделения ГИТИСа. Валентин Георгиевич рассказывал, что был в Москве и побывал у Реги в гостях. Жил он в коммунальной квартире с доброжелательными соседями – двери нараспашку. Валентин Георгиевич попросил его что-нибудь показать из того, над чем он работает. И Рега начал читать поэму Пушкина «Граф Нулин». Валентинов был поражён. Читал он, казалось бы, бесцветным, монотонным голосом, без обычного пафоса, присущего чтецам (то есть «без выражения»), но, когда он закончил, оказалось, что вся коммуналка стояла у дверей его комнаты и ещё с минуту, пока люди отходили от гипноза, тишина была необыкновенная (это мне напомнило сцену из фильма «Музыкальная история», где герой фильма, которого играл С.Лемешев, так же в коммуналке, запел и все замерли как завороженные). Кстати, Рега окончил режиссёрское отделение ГИТИСа (кажется в 1960 году) в числе двенадцати выпускников («штучный товар»: шесть наших и шесть из стран народной демократии). Я узнал это из журнала «Театр». В перечне выпускников Рега стоял вторым.

В студии теперь был штатный преподаватель артист из ТЮЗа, который давал нам уроки сценической речи.

Некоторое время спустя, по совету Валентинова я подал заявление с просьбой принять меня на режиссёрское отделение московских «Заочных курсов обучения» Центрального Дома Народного творчества им. Н.К.Крупской (которые потом были реорганизованы в «Заочный Народный Университет Искусств»).

К тому времени дочке было уже полтора года и она была с нами. Циле предстояло учиться ещё год. В этот период у нас установился такой режим жизни: она утром ехала в институт, я относил дочку в ясли, Циля после занятий заскакивала к маме перекусить, потом ехала домой, брала дочку из яслей, а я ехал после работы в студию, возвращался поздно вечером.

Когда Циля окончила институт, я тоже получил свидетельство о том, что с отличием завершил первый курс обучения в Университете. Но на этом моя учёба закончилась. Дело в том, что возникла проблема трудоустройства Цили в Гоусанах. С трудом при участии директора НИИ удалось устроить её преподавателем в вечерней гоусанской школе. А это значило, что ехать в студию я уже не мог – надо было после работы сидеть с дочкой (я с работы – Циля на работу).

С удовольствием вспоминаю год, когда я учился театральному делу, это был чрезвычайно насыщенный период жизни. Моим педагогом в Университете был Михельсон А.С., которого я так ни разу и не увидел и даже не знаю его имени, но с которым мы вели интенсивную и интересную переписку: он присылал мне задание, я писал работу (которую Циля переписывала своим нормальным подчерком и, конечно же, исправляя мои ошибки). На каждую работу я получал рецензии с множеством практических советов. Он сразу же раскусил, что меня надо хвалить, тогда я горы сверну. Курс должен был завершиться постановкой одноактного спектакля. Мне удалось поставить два одноактных спектакля. Валентинов выделил мне актёров и, конечно, помогал, указывая на промахи и подсказывая, как их исправить. Кроме того, он вычитывал мои работы перед тем, как я их отправлял. Обычно он был доволен, так как я приводил в них много цитат из массы перелопаченной мной литературы. Ему очень понравилось, когда в одной из работ я привёл основополагающие высказывания Немировича-Данченко и Станиславского о том, что «Театр строится на раздавленных самолюбиях», что актёр должен «Трудное сделать привычным, привычное - лёгким, а лёгкое - прекрасным» и, что настоящим актёром может быть лишь тот, кто «любит искусство в себе, а не себя в искусстве». А меня всё больше поражал профессионализм Валентинова. Обычно, когда он проводил репетиции, я сидел рядом с ним и внимательно следил за его работой. Во-первых, на его лице можно было читать всю гамму чувств, которыми должен был сопровождаться текст, произносимый действующими лицами: глаза его то становились жалкими, то жёсткими, то весёлыми, то грустными, губы его были в постоянном движении как-будто он проговаривал текст пьесы вместе с действующими лицами. Во-вторых, иногда он демонстрировал нам, как можно изменить звучание пьесы, изменив акценты произносимых монологов и диалогов, путём изменения интонаций и мизансцен. Например, одна и та же фраза «Я прошу Вас выслушать меня» звучит совершенно по разному: если она сопровождается пристройкой снизу, то интонация получается жалкой и просительной, а если – пристройкой сверху, то – высокомерной и требовательной. Получается в целом, что по одной и той же пьесе можно поставить несколько разных спектаклей.

(Продолжение смотри дальше в моём журнале)