Получить забытый пароль
IV. Днепропетровский период
Минует всё: и радости,и страсти,
Ушедшее вернуть не в нашей власти.
(Мирза Шафи Вазех)
Что будет,отвратить не в нашей воле.
И радости пугают нас всегда,
Мы опасаемся беды и боли:
Ведь вслед за радостью спешит беда.
(Мирза Шафи Вазех)
Вступление
Итак, к 1977 году жизнь моей семьи достигла определённого пика благополучия, к которому стремился каждый нормальный «совок». В плане материальном: у нас была хорошая, прилично меблированная квартира в посёлке на берегу моря в 20 км от столицы республики, машина, позволяющая в любое время дня и ночи видеться с родителями, а также содержательно и разнообразно проводить отпуск. В плане духовном также всё обстояло достаточно хорошо, чтобы доминантой в нашей жизни было приподнятое настроение: успешная творческая работа, активное участие в культурной жизни города, постоянный контакт с друзьями. Но вот жизнь потребовала, чтобы были предприняты решительные шаги, круто разрушающие достигнутое благополучие: были проданы машина и гараж, я уволился с работы, поехал в Днепропетровск, начинать всё с нуля. Этот период моей жизни оказался самым противоречивым, насыщенным переживаниями: счастливых минут, минут разочарования и горем, которое не измеряется ни минутами, ни часами…
Поиски работы
Года через полтора-два после моего прихода Антощенко добился-таки, чтобы ему дали «трубную» лабораторию, и он договорился с директором, что оставит вместо себя заведующим лабораторией меня. Я относился к этой перспективе без особого энтузиазма, понимая, что наряду с повышением оклада, я получу серьёзный груз ответственности за жизнь и здоровье людей, за состояние мощного энергоёмкого оборудования, то есть при моём отношении к работе это означало потерять значительную часть своей свободы и независимости, которыми в жизни я всегда дорожил больше всего. Поэтому я чувствовал некую обречённость: очередной раз отказаться от карьерного роста значило подвести Евгения Митрофановича, чего мне очень не хотелось. Но случилось непредвиденное, освободившее меня от этих переживаний. Как это не смешно, заведующим лабораторией вместо Антощенко внезапно стал Игнатенко. Дело в том, что, будучи завотделом, он где-то зарвался и оказался в центре какого-то скандала по работе. Влиятельные в институте люди просили директора выгнать его. Но сделать директор этого не смог, так как был звонок из МЧМ Украины - «просили» не наказывать Игнатенко слишком строго. Оказалось, что его покойный отец долгое время был крупным чиновником в Министерстве, и, когда сын обратился за помощью к его друзьям, они, естественно, откликнулись. Директор не знал, что с ним делать, но тут подоспела очень кстати вакансия в нашей лаборатории и он был разжалован из завотделом в завлабы. «Барин» сидеть в производственном помещении рядом с испытательным оборудованием не мог и сумел выклянчить у директора несколько комнат в основном корпусе. Одну из комнат он сделал своим кабинетом, а в другие - переселил ИТР. В первый же день он вызвал меня и спросил, что я намерен делать. Я ответил, что было бы нелепо превращать работу в дурацкую игру, поэтому я не намерен бегать от него. Он с удовлетворением воспринял мой ответ и выразил надежду, что мы всё-таки сработаемся. И действительно, по отношению ко мне он долгое время хамства больше не позволял, а напротив старался, чтобы между нами наладились хорошие и даже приятельские отношения. Как оказалось, для меня это было благом. Хочется немного подробней рассказать об этом довольно сложном и интересном человеке, общение с которым на протяжении более десяти лет оказало серьёзное влияние на все стороны моей жизни(и в части духовной, и в части материальной). Его внешность: высокий, широкоплечий с породистым лицом обрамлённым короткой седой бородкой, почти лысой головой и пронзительными сероголубыми глазами, дерзко и чуть насмешливо глядевшие на собеседника через толстостёклые очки. В приватной беседе он рассказал мне, что в школе был очень застенчив и терпел от товарищей насмешки и издевательства. Будучи студентом, он решил попробовать вести себя нагло и увидел, что люди пасуют перед ним. Это его вдохновило и, по его циничному признанию, наглость стала его натурой. Благодаря содействию отца он инженером практически не работал, быстро вышел в начальники, поэтому техникой интересовался постольку, поскольку это надо было ему, чтобы блеснуть перед какой-либо аудиторией, выступая с докладом о достижениях своих лабораторий (готовился он, заставляя разработчиков подробно рассказывать ему о сути проблемы и способе её решения. Надо отдать должное, схватывал он всё налету). Я видел фильм, где он ловко манипулировал указкой по чертежам и рисункам, рассказывая министерским работникам о «своей» разработке. Слушатели восхищались оригинальностью его мышления и новизной его подхода к решению сложных проблем. Одним словом, в нём было что-то от Остапа Бендера. Кстати, он как-то рассказал мне, как они с Ободаном устраивались в гостиницы Питера. Известно, что это всегда было основной проблемой для командированных, со стола администраторов не убиралась табличка «Мест нет». Они проворачивали такую авантюру. Игнатенко звонил с автомата администратору гостиницы и вежливым, но не терпящим возражения тоном говорил примерно следующее: «Это из административно-хозяйственного отдела обкома по поручению Григория Васильевича(Романов Г.В. - 1-й секретарь обкома партии в 70-х годах прошлого века.Ленинградцы с разными оттенками интонации называли его «Сам»). К нам должны прибыть с Украины, из Днепропетровска, товарищи, разместите их так, чтобы не было нареканий. Запишите фамилии: Ободан и Игнатенко. Да, и ещё, надеюсь излишне напоминать вам,что в номере не должно быть никого посторонних». Сказав это он вешал трубку. Погуляв по городу, сходив в кино, они направлялись в гостиницу. Перед администратором стояли два рослых молодых человека интеллигентной внешности (макинтоши, галстуки, очки…). Ободан предъявлял паспорта и говорил, что мол вас должны были предупредить. Срабатывало безотказно.
Но это лишь одна сторона его личности. Другая – это мир его увлечений, в который он постарался вовлечь и меня. Он был страстным собирателем антиквариата: всяких статуэток, кубков, картин и гравюр, но в основном - книг.У него была богатейшая библиотека старинных изданий. Он много читал. Был своим человеком в Доме учёных и в магазине «Букинист». От него я заразился собиранием редких изданий и стал тратить много денег на их покупку(благо, Циля не была против, так как книги были и её страстью). Конечно масштабы моих покупок были значительно скромнее, чем у Игнатенко, но всё же в «Букинисте» меня уже знали, знали, что меня интересует, и часто придерживали для меня соответствующую литературу. А интересовали меня старые издания по истории культуры, по истории Древней Греции и истории театра. Затянул он меня и в Дом учёных, ходили мы с ним на выставки картин и на камерные концерты, проводимые в залах Художественного музея. В Доме учёных открылся Университет Культуры(УК), активными участниками которого стали и мы с Цилей. Регулярно там проводились встречи с интересными людьми, читали лекции преподаватели философии из университета, приезжали к нам работники музеев Москвы и Ленинграда, которые провели цикл лекций о музеях мира с демонстрацией слайд, делали доклады слушатели УК. Я тоже подготовил и сделал доклад об истории возникновения театра, который был с интересом воспринят слушателями и нашими преподавателями. Однажды в связи с премьерой в театре драмы спектакля «Солдаты» была организована встреча с режиссёром и артистами, занятыми в этом спектакле. После краткого вступления главный режиссёр театра(он же и постановщик этого спектакля) попросил тех, кто уже успел его посмотреть, высказать своё мнение. Выступавшие говорили о том, как важно не забывать тему войны и т.п. Выступил и я. Высказался примерно таким образом:
«Считаю отличной находкой сцену разговора солдата с погибшей(сейчас уже не помню, но кажется, c невестой): солдат говорит нежные и горестные слова, а вверху сцены возникает женский силуэт в белой рубашке. Площадка, на которой она стоит по цвету сливается с фоном и создаётся впечатление, что женщина парит в воздухе как ангел. Слова и интонации солдата просты – вся сцена исполнена лаконично с чувством меры и поэтому очень впечатляет, возникает пронзительная боль за то горе, за сломанные судьбы миллионов людей, которые принесла война. Но впечатление от спектакля портит сцена, в которой наши солдаты врываются в костёл(или кирху) и безобразно громко стучат кирзовыми сапогами по дощатому настилу, разрисованному под массивные каменные плиты.То, что можно простить самодеятельности, то непростительно для профессионального театра».
По окончанию встречи режиссёр подошёл к нам, поблагодарил меня за критику и пригласил нас приходить в театр, обещая, что мы всегда сможем пройти, сославшись на его разрешение. Лишь однажды мне пришлось воспользоваться его приглашением. Помнится это был экспериментальный спектакль по пьесе Гельмана «Скамейка», назвали его, кажется, «ОН и ОНА». Был аншлаг, билеты разошлись среди интеллектуальной элиты города, в кассе, по-моему, их не было вообще. Я набрался наглости и попросил кассиршу позвонить главному режиссёру и напомнить ему о себе. Он вспомнил меня и сказал, чтобы нас пропустили без билетов.Эксперимент заключался в том,что сцены, как таковой, не было. В небольшом зале, вмещающем около сотни зрителей, действие разворачивалось как на боксёрском ринге(не было только канатов, отделяющих нас от артистов). Мужчина и женщина разыгрывали перед нами острую, эмоциональную любовную драму. Артисты и зрители составляли единое целое: Он или Она часто апеллировали к зрителям, заставляя сопереживать им. Мы получили колоссальное удовольствие. Вот так благодаря Игнатенко складывалась наша духовная жизнь в, вобщем-то, чужом для нас городе. Только приятельские отношения с этим незаурядным человеком позволили нам вписаться в эпицентр культурной жизни Днепропетровска. Я же со своей стороны старался быть полезным для него на работе. Утратив своё реноме в глазах директора, он стремился как-то реабилитировать себя, но к творческому мышлению он не привык, поэтому придумать ничего путного не мог. А тут я выхожу к нему с предложением расширить функции нашей лаборатории. Дело в том, что тематические лаборатории часто, составляя техническое задание при заключении договора на разработку какого-либо средства автоматизации, так хитро формулировали требования к нему, что положительные результаты испытаний в нашей лаборатории на соответветствие этим требованиям вовсе не означали, что оно будет работать на объекте. Это всякий раз приводило к тому, что, при наличии положительных протоколов испытаний в нашей лаборатории, изделие потом долгое время доводилось на объекте, что естественно вызывало недоумение и претензии заказчиков. Поэтому я предложил,чтобы все технические задания, все программы испытаний и технические условия без экспертизы нашей лаборатории не имели бы законной силы и не могли быть сданы в архив. Игнатенко мгновенно усёк, какие это сулит ему выгоды, как высоко поднимется статус лаборатории, если она из пассивного помощника в проведении испытаний превратится в мощнейший контрольный орган. И всё это именно с его приходом. Он сейчас же побежал к директору и поделился с ним «своими» соображениями. Директору идея понравилась и он оперативно издал соответствующий приказ. А Игнатенко добился прибавки к своей зарплате в связи увеличением объёма выполняемых лабораторией работ. Сам «барин», конечно, ничего не делал. В рабочее время он или читал очередной «антикваритет» у себя в кабинете, или уходил в «Букинист». Время от времени делал профилактический разнос кому-то из сотрудников(не трогал только Феликса и меня) так, что те выходили из его кабинета со слезами на глазах. Но зато, если кому-то надо было отлучиться в рабочее время, он без разговора отпускал, даже не желая слушать причину. Ему понравилось, когда я определил его отношение к людям как безразлично-доброжелательное. Часто Игнатенко затевал дискуссии на разные темы(не по работе, конечно). Например, однажды он спросил нас, что такое «судьба» и есть ли она на самом деле? Все задумались. Меня этот вопрос никогда не интересовал, а тут вдруг произошла «вспышка» и я сказал, что судьба человека – это его характер. Было видно, что для него это оказалось откровением. Он попросил привести примеры и, когда я рассказал несколько случаев подтверждающих эту мысль, он согласился. Однажды ему «посчастливилось» купить в «Букинисте» книжку стихов, изданную каким-то помещиком в XIX веке, тираж которой составлял всего 100 экз. Он позвал нас с Феликсом к себе в кабинет, чтобы похвастать приобретением, и, прочитав несколько стихов из неё, что-то о сиренево-голубом закате и о деревьях, засыпающих в седой дымке, с видом победителя вопросил: «Ну,как?!». Я ответил, что пока он читал, я слышал какое-то «чваканье». Он не понял. Я пояснил, что слышал, как автор высасывал эти стихи из пальца. Игнатенко был страшно расстроен. Он отвалил за этот редчайший экземпляр хорошие деньги. Вот такой я противный – испортил человеку кайф. По его инициативе в наш коллектив пришло, хоть и весьма поверхностное, увлечение йогой, каратэ, акумптурой и т.п. По его заданию нашими умельцами была изготовлена макевара, на которой мы отрабатывали удары ногами и серии ударов руками. Анатолий Дмитриевич по гороскопу – Близнец. Во многом он точно соответствовал характеристике этого знака. Я уже отмечал его интеллектуальные способности и авантюрные наклонности. «К развитому уму следует добавить болезненную чувствительность, непостоянство и склонность к преувеличению пустяков. Они…практичны, чувствительны, эгоистичны, а также мелочны…Близнецы, как правило, женятся не один раз… Близнецы заболевают в основном не от переутомления, а скорее от скуки и одиночества» («Звёзды и судьбы»,изд. «Исида»,1993). Каждая перечисленная чёрточка характера находит отражение в его поведении. Болезненная чувствительность переросла у него в мнительность. Он никогда не открывал дверь, взявшись за ручку. Пользуясь своим ростом, он брал дверь за её верхний угол, а если это было невозможно, то терпеливо ждал, когда кто-нибудь её откроет. Склонность к преувеличению пустяков проявлялась в том, что он бледнел и сейчас же стремился что-то предпринять, если узнавал, что директор отпустил какую-то реплику в его адрес. О его практичности говорит хотя бы то, что он сумел выбить прибавку к окладу, когда директор согласился расширить функции лаборатории. Об его эгоизме говорить излишне – он был всегда нацелен только на реализацию своих интересов, всё остальное для него не существовало и он не уступал даже в мелочах. Он несколько раз женился, но так и не имел ни детей, ни семьи, ему комфортней жилось в мире своих увлечений и коротких любовных связей. Больше всего ему была противопоказана скука. Настоящих друзей, мне кажется, у него не было, но были приятели, разделяющие его взгляды на жизнь. Вспоминается эпизод, который свидетельствует о том, насколько он и его приятели были для меня далеки и непонятны. Была довольно суровая зима.Умерла мать его очередной жены. Меня он попросил отвезти на кладбище ограду, сказав, что следом прибудет автобус с покойной и провожающими. Мы с шофёром выгрузили ограду и он уехал, а я, естественно, не мог оставить её без присмотра, остался охранять. Был довольно сильный ветер, мела позёмка. Прошёл час – я один и начинаю потихоньку замерзать. В поисках укрытия, набрёл на свежевырытую могилу и без раздумий нырнул в неё – стало немного легче, хоть скрылся от пронзительного ветра. Наконец, спустя ещё час,они прибыли, вытащили меня закоченевшего из могилы, влили в меня стакан водки и я постепенно ожил. После поминок в кафе, его жена и их приятели пошли домой к Игнатенко и пригласили меня с собой. И вот началось то, ради чего я затеял этот рассказ. Сели в кружок, выпили ещё понемногу, один из них взял гитару и они под её аккомпанимент начали петь песни в том числе и весёлые. Я не верил своим глазам и ушам – молодая женщина только что похоронила родную мать и уже совершенно спокойно пела и смеялась. Мне стало не по себе, я увидел, что у этих людей нет ничего святого, и ушёл по английски. Думаю, что Игнатенко привлекало общение со мной не только потому, что я разделял его интеллектуальные увлечения, но и потому что он чувствовал, он знал, что со мной не соскучишься: наши внешне доброжелательные отношения, в любой момент могли закончиться, если бы я почувствовал посягательство на мою свободу и независимость. Он развлекался со мной как с ёжиком, стремясь повлиять на меня и не уколоться. Я ему был нужен, так как именно из-за моей принципиальности в работе с тематическими лабораториями лаборатория «испытаний и надёжности» приобрела до того невиданный вес в институте. Контролируя разработку ТЗ(технических заданий), я добивался чёткого формулирования параметров изделия, однозначно соответветсвующих его функциональному назначению, а это значительно осложняло жизнь разработчиков. Игнатенко нравилось, что перед ним теперь заискивали заведующие и сотрудники всех лабораторий института в надежде, что наша лаборатория будет к ним не так требовательна. Иногда он шёл на то, что подписывал документы без моей визы, когда я не соглашался, а ему было выгодно не портить отношения с «нужными людьми». Когда в Днепропетровске заработала биржа, Игнатенко параллельно с основной работой, а вернее взамен её, стал дилером. Теперь он целыми днями устраивал по телефону различные торговые сделки. Можно было слышать, что он кому-то предлагал вагон листового проката или пару вагонов леса и т.п. Чтобы завершить свой рассказ о нём, должен забежать далеко вперёд.
В январе 1989 года мне на работу позвонила Мария Иосифовна (жена Наумыча) и сообщила, что в моей квартире пожар. Когда я добрался до дома, огонь в основном был погашен Колей(нашим соседом по дому). Он сумел подобрать ключи и вместе с Валей(его женой) сделали всё, что могли: сдвинули мебель, сорвали со стены ковёр и залили очаги пламени. Мне осталось отыскивать и ликвидировать участки скрытого тления. Обгорела стена (общая с Наумычем) и выгорела полностью прилегающая к ней часть потолка в комнате и на кухне. Как установил прибывший пожарный, причиной возгорания было то, что раскалился боровок(горизонтальная часть дымохода), который шёл по нашему потолку от квартиры Наумыча к общей дымоходной трубе. Январские морозы, Мария Иосифовна, пожилая женщина, мёрзла и постоянно подбрасывала в печь уголь… Первую ночь мы провели как-будто в степи под открытым небом(в просветах крыши были видны звёзды). Спали одетые, в шапках.Следующий день ушёл на то, чтобы привести квартиру в относительный порядок(вынес около тонны обгоревшей глины с опилками, предназначенной для теплоизоляции потолка, а теперь лежащей двумя большими кучами на полу). Потом поехал в институт, выписал два больших листа дикта и закрыл ими дыры в потолке,подперев их брёвнами. Со стороны чердака на это место настелил доски и накрыл всё старыми одеялами.Теперь можно было жить, не боясь морозов. Когда я вышел на работу, Игнатенко сказал мне, что он перестанет меня уважать, если я, пользуясь случаем, не сумею добиться, чтобы мне вне очереди дали квартиру, и посоветовал начать с визита в горисполком. Полгода продолжался марафон. Горисполком передал моё дело в райисполком по месту жительства, тот назначил комиссию, которая должна была установить возможность или невозможность ремонта. Потом дело передали в райисполком, к которому относился институт, так как квартиру могли дать только из фонда института. Везде, где нужна была какая-то подпись, намекали мне, что надо «позолотить ручку», но я стойко сопротивлялся и никому ничего не дал, если не считать нескольких бутылок коньяка мелким чиновникам, от которых зависила скорость передвижения моей папки. Наконец, райисполком, получив от меня заявление, что квартиру в частном доме я безвозмездно передаю в его распоряжение, дал заключение, что она ремонту не подлежит. На этом основании зампред горисполкома «по планированию» выделил нам 2-х комнатную квартиру в строящемся доме в микрорайоне Левобережный-3. Осталась последняя инстанция – получение ордера у другого зампреда. И вот, когда «счастье было так возможно, так близко», меня ждал удар. Зампред, здоровенный мужик с наглой физиономией, прозрачно дал понять мне, что он не намерен принимать на себя «просто так» возмущение восьмидесяти человек, которые впереди меня в институтском списке очерёдности на получение жилья. Не увидев с моей стороны нужной реакции, он меня выставил из кабинета и сказал, чтобы я его больше не беспокоил. Вернулся на работу я в удручённом состоянии. Игнатенко поинтересовался, как дела. Я рассказал ему, что полгода хождения по мукам окончились ничем на последней инстанции. Он выслушал меня и изъявил желание пойти со мной снова к этому зампреду. На моих глазах развернулась баталия двух рослых и породистых мужиков. Один пытался брать горлом, другой (Игнатенко) - невозмутимым спокойствием. Наконец,зампред сдался и сказал, что выдаст ордер, если на то будет решение Совета трудового коллектива института. Оперативно собрали Совет, составили соответствующий Протокол и ордер был получен. В июле 1989 года почти всей лабораторией отпраздновали новоселье в прекрасной
2-х комнатной квартире на первом высоком этаже десятиэтажного дома. Всё, казалось бы, закончилось благополучно, но отношение ко мне Игнатенко резко изменилось. Он стал раздражаться при разговоре со мной без всякого повода. Несколько раз просил посмотреть на него внимательно и сказать, похож ли он на Мать Терезу. В конце концов, до меня дошло, что он ждёт от меня денег за оказанное содействие в получении ордера. А я-то уже начал было менять своё мнение о нём, считая, что его помощь мне продиктована нашими добрыми приятельскими отношениями. Оказалось,что он оставался в своём амплуа – ничего просто так не делать,из всего извлекать выгоду. В бочку мёда он добавил ложку дёгтя. Я знал, что он вцепился в меня бульдожьей хваткой и не отстанет пока не выудит из меня деньги. Я знал также, что, если я ему их дам, то работать с ним не смогу, что возврата к прежним приятельским отношениям уже не будет. Выхода не было – мы должны были расстаться. Для меня это решение не было простым. Я вновь и вновь мысленно проходил по путям полугодового марафона. Первый человек, который меня сочувственно выслушал, был зампред горисполкома по планированию. Это был крупный мужчина с умными уставшими глазами(когда подошла моя очередь, он уже часа четыре принимал просителей). Он же, в конце концов, выделил нам квартиру в строящемся доме без даже тени намёка на какую-то мзду. В промежутке между этими эпизодами мне пришлось иметь дело с чиновниками нижнего и среднего звена, профессиональными вымогателями, и я устоял не потому, что жалко было денег, просто противно и унизительно было «давать на лапу»(этого я никогда не мог делать), а тут в качестве вымогателя выступил мой сотрудник, как мне казалось, ставший мне близким за долгие годы общения человек.
На протяжении почти десяти лет работы в испытательной лаборатории не раз я получал предложения от завлабов тематических лабораторий перейти работать к ним. Некоторые предложения были очень заманчивы, но меня останавливало то, что я понимал и видел: в каждой лаборатории есть свои ведущие инженеры, лидеры с солидным опытом работы по своей тематике, для которых появление нового человека в ранге ведущего инженера, будет встречено, мягко говоря, без энтузиазма. Но в сложившейся теперь ситуации я вынужден был не считаться с такими нюансами. Об участившихся наших конфликтах пошли по институту слухи. Наверное, именно поэтому сразу же после очередной бурной сцены с Игнатенко ко мне подошёл заведующий лабораторией виброизмерений, Рындак Виктор Кузьмич, и предложил перейти к нему. Я сейчас же написал заявление и принёс его Игнатенко, чтобы получить его визу о согласии. Он стал бледен как стена и визировать отказался. Тогда я отдал заявление Рындаку, чтобы он сам пошёл к директору. Переход состоялся. Так закончились борьба и сотрудничество с этим неординарным человеком, сыгравшим заметную роль в моей жизни.
C удовольствием вспоминаю ещё одного человека. Это Константин Николаевич Кривошеин. В ипытательной лаборатории он был самым старшим по возрасту. Николаич прошёл войну, потом некоторое время работал в ГДР. Видимо, уроки отношения к работе, полученные им там, упали на благодатную почву. Он органично воспринял немецкую любовь к порядку, пунктуальность и обязательность. Но это не сделало его тупым педантом. Внешне он напоминал русского мастерового или учителя труда, умного, спокойного и улыбчивого. У Николаича был стеклянный шкаф с аккуратно разложенными инструментами, у него всегда был запас запчастей к испытательному оборудованию, он чётко соблюдал график регламентных работ. Не было случая срыва испытаний из-за неисправности стендов. Олег Поправка и Саша Диденко, сами мастера на все руки, не скрывали своего уважения к Николаичу и старались учиться у него. Вспоминаются некоторые моменты, связанные с этим человеком. Михаил Яковлевич Флакс был с Николаичем в приятельских отношениях и бывал у него дома. Он был худощавый и немного вертлявый, одевался в модный тогда вельветовый пиджак. Жена Николаича, женщина курящая и грубоватая, напускала на себя серьёзный вид и говорила ему: «хипуешь, плесень!» (в ту пору в нашей печати много писали о движении «хиппи»на «гнилом Западе»). Иногда мы просили Николаича рассказать нам о войне. Запомнились лишь два, но очень характерных эпизода из его рассказов, в какой-то степени отражающие лицо войны без прикрас. Плацдарм - голое поле. Свистят пули, рвутся снаряды. Он и его товарищ пытаются вжаться в землю. Рядом разорвался снаряд, образовалась воронка. Они мгновенно нырнули в неё, памятуя о том, что дважды в одно место снаряд не попадает. Отлежались, осмотрелись. Николаич наметил маршрут следующей перебежки и выскочил из воронки, а товарищ, видимо, решил отсидеться. Пробежав метров двадцать, Николаич обернулся на очередной взрыв и увидел, что снаряд угодил прямо в ту воронку, где остался товарищ…
Другой эпизод. Бой шёл на улицах города среди развалин домов. Беспорядочная пальба. Солдаты, отстреливаясь, мечутся в поисках укрытия. Николаич устремился спрятаться за угол дома и лицом к лицу столкнулся… с немцем. Они оба оторопели от неожиданности, мгновение тупо смотрели друг на друга и, как по команде, разбежались в разные стороны... Для нас, привыкших о войне судить по фильмам, показывающим, как солдаты спокойно и расчётливо заняты тяжёлым ратным трудом, его рассказы были откровением. Однажды во время работы у Николаича случился инфаркт, были все признаки смерти. Мы вызвали бригаду реаниматоров. На наших глазах его вернули к жизни путём нескольких электрических разрядов на область сердца. Николаич прожил ещё полтора года. Умер он от того, что поднял что-то тяжёлое, работая на своей даче.
Хочется назвать ещё несколько сотрудников института, оставивших в моей памяти приятные эмоции. Я уже упоминал Олега Витальевича Лобачевского. Это был высокий, на вид грузный человек, когда сидел за столом, но поднявшись, он оказывался лёгким и подвижным. Привлекал Олег меня тем, что я чувствовал в нём масштаб, было ясно, что у Игнатенко он человек временный. И действительно, он принял участие в организации солидной монтажно-наладочной фирмы и стал её главным инженером. Несмотря на то, что он ушёл из института, мы ещё многие годы поддерживали с ним контакт. Я вечерами заходил к нему на работу и мы часами наслаждались беседами, обсуждая различные проблемы как по работе, так и связанные с психологией, литературой и искусством. Олежек обладал великолепной памятью и часто читал мне наизусть целые поэмы.
Очень доброжелательные отношения сложились у меня с Юрием Венияминовичем Черниховым. С ним мы немного были связаны по работе (я принимал участие в разработке блока питания для его аппаратуры), потом он стал мужем моей сотрудницы, Ирины Михайловны Шифрин, и я (не помню по какому поводу) даже бывал у них дома. Оба они интеллектуально развитые, общительные и улыбчивые. Общение с ними доставляло удовольствие.
С Витей Либерманом мы разрабатывали систему автоматического розжига и контроля газовых горелок печей. В связи с этим мы с ним ездили в командировку на Уралмаш. И позже, когда мы уже работали в разных лабораториях, продолжали поддерживать доброжелательный контакт. При встречах он сообщал мне о переполнявших его идеях, тянущих на предполагаемые изобретения.
Очень симпатичным мне был Лёня Ицкович. Он занимался разработкой программного обеспечения систем управления оборудованием железорудных шахт. С ним легко и приятно было работать. В отличие от многих других, он очень внимательно относился к замечаниям и охотно правил программу, если я обнаруживал в процессе испытаний в ней «дыры». Небольшого роста, смуглый с чёрными как смоль длинными волосами и чёрными как ночь глазами, Лёнчик напоминал бы цыгана, если бы не застывшая грусть во взгляде. Он очень редко улыбался. Общение с этим умным и серьёзным человеком доставляло мне большое удовольствие.
Ну, и конечно, Саша Сесь в лаборатории Рындака. С ним мы общались не только на работе, но и время от времени помогали друг другу в быту, хоть и жили в разных концах города. Кроме того, он помогал мне в освоении виброизмерений, с ним мы разработали бесконтактный тахометр (прибор для измерения частоты вращения). Саша уже имел семью и ребёнка, поэтому стремился к карьерному росту. И я, как мог, старался в этом ему помогать.
Командировки
V. Израиль. Нагария – …
В час, когда ветер бушует неистово,
С новою силою чувствую я:
Белой акации гроздья душистые
Невозвратимы, как юность моя!
Белой акации гроздья душистые
Неповторимы, как юность моя...
(Романс, к-ф «Дни Турбиных»)
Есть только миг
Между прошлым и будущим
И этот миг называется жизнь…
(Песня, к-ф «Земля Санникова»)
Вступление
Я никогда не склонен был обобщать характер окружающих меня людей: везде и всегда встречались люди разные. Могу только с уверенностью сказать, что чаще всего, куда бы не забрасывала меня жизнь, я встречал больше людей отзывчивых, сочувствующих и добрых. Израиль не стал исключением в этом плане.
Должен сказать даже больше того: здесь я оказался в самом тяжёлом в своей жизни положении и выжил (без преувеличения) только благодаря отзывчивости, поддержке и активной помощи доброжелательных людей (прежде всего, наших репатриантов, ещё не утративших «совковый» менталитет). Здесь под давлением обстоятельств значительно изменился мой характер – я во многом утратил свою самодостаточность. Незнание языка и законов страны ввергло меня в состояние полной зависимости от людей, расположенных ко мне и желающих мне помочь.
В пути
Во время полёта у мамы начался приступ.Она не жаловалась, но видно было,что её беспокоила страшная боль – с неё потоками стекал пот, она сидела сцепив зубы, не могла ни есть, ни пить. Циля тоже неважно себя чувствовала, но держалась, стараясь не показывать,что её беспокоит.
Приземлились в аэропорту «Бен Гурион» утром. Мама нашла силы сойти по трапу, но в зале ожидания она стала терять сознание. Я побежал искать кого-нибудь из русскоговорящих работников. Нашёл мужчину, его звали Марк. Он помог перевезти маму в служебное помещение и вызвал фельдшера, который был явно растерян, он не мог понять, что с мамой происходит, и вызвал Амбуланс (Скорую помощь). Марк объяснил мне, что маму увезут в больницу. Я был в отчаянии: если я уеду с ней, то должен бросить Цилю с вещами, если я останусь с Цилей, то неизвестно, где я потом найду маму. Видя мою растерянность, Марк узнал, в больницу какого города повезут маму, и обещал договориться с шофёром, который повезёт нас в Нагарию (город проживания Цилиного брата), чтобы он сделал крюк и заехал в ту больницу. Он успокоил меня, сказал, что мы возьмём маму и продолжим путь.
Шофёр машины, которая развозила прибывших репатриантов, оказался из Грузии, то есть русскоговорящим. Нашли больницу, нашли мы с ним маму, но врачи наотрез отказались отдать её, мотивируя тем, что она может не перенести дорогу до Нагарии. Взял я телефон больницы, узнал имя врача и мы продолжили путь.
Цилин брат подыскал для нас двухкомнатную квартиру на съём.Так что мы сразу расположились на новом месте жительства.
Будни
Каждый день по нескольку раз я звонил в больницу. Наконец, я им надоел и через три дня они разрешили маму забрать. Нам выставили счёт - за три дня пребывания в больнице более восьмисот долларов.Только теперь я понял, что значит быть маме на моём попечении (я полагал, что это касается только питания).
Началась новая жизнь. Циле назначили «химию», отличную от того, что было на Украине (она лежала под капельницей только сутки в неделю, а остальное время была дома). Мы жили надеждой на благополучный исход лечения.
В ирие Нагарии (ирия – это что-то вроде горсовета) есть отдел помощи новым репатриантам. Там работали две русскоговорящие женщины, Неля и Анина. Анина – ватичка (старожил), она репатриировалась ещё до 90-х годов, а Неля – в девяностом.Они приняли близко к сердцу нашу ситуацию. Неля добилась,чтобы счёт за пребывание мамы в больнице аннулировали.
На деньги, вырученные за проданные в Днепропетровске вещи, приобрели самые необходимые предметы: первой покупкой была соковыжималка (ещё в Днепропетровске я купил брошюру Н.Уокера «Лечение сырыми овощными соками», в которой я выбрал самый употребимый морковно-свекольно-огуречный сок и продолжал здесь делать его для Цили каждый день); следующим приобретением был телевизор (русские программы немного развлекали и отвлекали маму и Цилю от тяжёлых мыслей); и стиральную машину, потребность в которой была очевидна.
Но постепенно пришло время, когда у моих женщин не стало сил, чтобы приготовить пищу. Я стал осваивать кухню: они, лёжа в постели, мне говорили, в каком порядке надо запускать продукты в процессе приготовления первых и вторых блюд. И скоро я, преодолев психологический барьер (мне казалось,что я никогда не смогу сотворить что-то съедобное), стал самостоятельно готовить повседневную простую пищу.
От здешней «химии» у Цили выпали волосы. Пошли в парикмахерскую вместе с уже овладевшими ивритом Цилиными племяницами, Люсей и Инной. Они объяснили хозяйке, в чём проблема. Она прониклась сочувствием и подобрала очень хороший парик, который подарила Циле.
Когда Циля чувствовала себя лучше, мы шли с нею к морю и она часами смотрела вдаль. Мы никак не могли поверить, что перед нами Средиземное море, что совсем недалеко Греция, Италия, Египет - страны, о которых мы много знали из книг, но которые казались почти нереальными.
Я ходил в ульпан (школа по изучению иврита), но, как я не старался, в голову ничего не лезло.Через шесть месяцев кончился первый этап пребывания в стране, когда по закону нам с Цилей давали «корзину», то есть деньги на пропитание и оплату аренды квартиры. После этого я должен был ходить отмечаться на биржу труда, чтобы получать пособие по безработице. Стало значительно трудней, но я старался экономить и не спешил тратить то, что удалось выручить за квартиру в Днепропетровске – впереди была неизвестность. Работать (даже если бы была возможность устроиться) я не мог, так как не мог оставить моих на целый день. А вообще, получить в Израиле любое рабочее место очень тяжело. Как правило, это возможно только для тех, кто не перешёл границу сорокапятилетнего возраста, а мне уже было далеко за пятьдесят.
Мама
Жили мы в двухкомнатной квартире.В большой комнате обосновались мы с Цилей, а в маленькой – мама. Мама очень переживала, что ей морально будет тяжело без общения с людьми, ведь говорили здесь на непонятном языке. Но её опасения оказались напрасными. На втором этаже дома жила старушка из Горького. Для неё мама была как свет в окошке, а в соседнем доме жила русскоговорящая репатрианка из Польши. Они ждали, когда мама со своим бесконечным вязанием располагалась на скамейке в скверике, что был рядом с домом, и тотчас составляли ей компанию. Для меня всегда оставалось тайной, чем мама так привлекала к себе людей. Можно было ещё как-то понять, когда в Баку к ней тянулись подруги, сослуживцы, соседи, у которых с мамой связано что-то общее пережитое и которые всегда находили в её лице поддержку и реальную помощь. Но в Днепропетровске, когда она вечерами садилась на лавочку у подъезда, сразу же вокруг неё собирались соседки всех возрастов от девчонок до старушек из нашего и других подъездов громадного десятиэтажного дома (места на скамейках не хватало, многие приходили со своими стульями). Когда мы уезжали, женщины с горечью говорили, что теперь они снова расползутся по своим квартирам и не будут общаться. Вот и в Израиле опять та же картина…
Круг общения
Мишпаха – это на иврите семья, то есть люди, связанные родственными узами. Когда на праздник или день рождения собирались все, живущие в Израиле родственники, то набиралось около двадцати человек. Нам нравилась атмосфера, царящая в таких застольях. Без излишней слащавости и напускной доброжелательности, просто и естественно все относились друг к другу с уважением и любовью. Циле было комфортно среди родных и близких людей и я не чувствовал здесь себя чужим. Хорошо относились ко мне и в ульпане. Это были в основном такие же «совки» как и я. Многие были растеряны, плохо представляя себе, как они смогут адаптироваться в этой чужой стране, среди людей непонятных не только из-за языка, но и с другой ментальностью. Не раз я слышал, что если бы не горбачёвско-ельцинский переворот в жизни страны, они бы ни за что не уехали из России, Беларуссии, Украины и т.п.
По мере наступления тёплых дней стало очевидным, что привезённые нами зимние вещи не так уж и нужны, а вот лёгкой одежды у нас практически не было. Нам подсказали, что в городе есть отделение ВИЦО (добровольная женская организация по оказанию помощи неимущим), что там можно очень дёшево купить одежду, обувь и предметы домашнего обихода (эти вещи в ВИЦО привозят люди богатые и обеспеченные, когда обновляют свой гардероб и интерьер). Мы с Цилей стали заходить в это заведение и время от времени покупали что-то из вещей. На нас обратила внимание cамая активная и авторитетная сотрудница нагарийского отделения ВИЦО. Зовут её Роза (во время войны её семья была эвакуирована из Польши в район Оренбурга и она сохранила чувство благодарности к России и к русским). Она призналась, что мы ей понравились, и она решила, что должна нам помочь. Как-то она пригласила нас к себе в гости. Живёт она недалеко от центра города в собственном двухэтажном доме (вилле). На первом этаже её квартира и два небольших помещения с отдельными входами (они сдаются на съём), а второй этаж занимает её дочь с мужем. Вилла окружена довольно большим садом с живой изгородью (кустарник вместо забора). На её вопрос,чем она может нам помочь, мы ответили, что хотели бы найти для меня какую-то подработку. Роза сказала, что нет проблем: «подстреги траву, я тебе заплачу». Я быстро освоил бензиновую косилку и начал работать, а Циля с Розой сидели под деревом и попивали соки. Нам были дороги первые заработанные здесь 40 шекелей. Они вселяли надежду,что мы не пропадём, что можно будет вот так подрабатывать...
Развязка
Огонь ты разожгла, погрелась и ушла…
(Мирза Шафи Вазех)
Мгновенно счастье. Пронеслось – и нет.
Но прочь не всё уходит, слава богу,
В душе остался след, остался свет.
Он будет озарять мою дорогу
Своим сияньем до скончанья лет.
(Мирза Шафи Вазех)
Через шесть с половиной месяцев нашего пребывания в Израиле Циле стало настолько плохо,что пришлось вызывать «амбуланс» и везти её в больницу. Мы с Мишей, Цилиным братом, дежурили около неё по суткам. Шестого октября была моя очередь.
Часа в четыре утра 7-го октября я вышел покурить в коридор.Тихо звучала мелодия пьесы Бетховена «К Элизе».Она меня вывела из спасительного состояния отупения.Нахлынули воспоминания о тех счастливых временах гоусанского периода, когда наша дочка играла эту пьесу. Ей тогда было, может быть, чуть больше десяти лет.Одни с восхищением, другие с нескрываемой завистью смотрели, как она своими тонкими пальчиками легко порхала по клавишам, воспроизводя сложнейшие пассажи (состоящие,если мне не изменяет память, сплошь из 32-х и 16-х) . А начиналось всё так. Когда дочке было шесть лет, она проявила интерес к пианино. Я брал ключ от комнаты институтского профкома, там был этот инструмент, и показывал малышке, как можно с помощью клавиш воспроизвести простенькую напетую мелодию. Я видел, что она впадает в состояние, близкое к трансу, её завораживали звуки. В посёлке жила преподавательница музыки. Мы попросили её оценить, есть ли у дочки музыкальные способности. Услышав положительный ответ, мы определили её в районную музыкальную школу (в Сураханах ). Вначале домашние задания ей приходилось выполнять на профсоюзном инструменте, но потом, убедившись в том, что она серьёзно увлеклась музыкой, моя мама сделала внучке подарок, она дала деньги, чтобы мы купили ей пианино. Я узнал,что одной из лучших в Союзе марок является «Беларусь». Слетал в Минск и примерно через месяц дочка играла дома. Инструмент оказался очень удачным (это был вердикт деда-настройщика). Музыкальную школу дочка окончила. Помнится она играла пьесы Гайдана, Шопена и др., но любимым для всех нас остался Бетховен, его пьесу «К Элизе» чаще всего мы просили играть нашу дочку…
И вот теперь эта мелодия, приглушённо звучавшая в больничном коридоре, как будто подводила черту всему тому, что было хорошего в нашей жизни. До этого последний раз я плакал в 1984 году, когда хоронили отца. И теперь, десять лет спустя, слёзы сами катились из глаз, эта музыка вывернула мне душу – прорвалась боль, накопившаяся за предшествующие полтора года полного отупения – я делал всё, что надо было делать в каждый данный момент, не задумываясь о том, что ждёт нас впереди. Я не отгонял мысли, у меня просто не было времени на них, потому что я был сосредоточен на сиюминутных проблемах по уходу за моими женщинами. Когда я вернулся в палату, Циля не спала. Она спросила меня,где я так долго был. Я ответил, что курил. Циля стала мне выговаривать, что я слишком много курю, что это вредно для моего здоровья. Ей осталось жить 12 часов, а она тревожилась о моём здоровье. Часов в 10 утра у неё началась агония и в 16 часов я закрыл её остекленевшие глаза…
У меня не было сил удержать маму от поездки на кладбище. Она ослабела до предела, её качало из стороны в сторону, но считала важным присутствовать на похоронах. Когда вернулись, она слегла окончательно, ей становилось всё хуже: температура скакала от 41,5 до 35 градусов. То я вызывал «Скорую», чтобы сбили температуру, то обкладывал её бутылками с горячей водой. Две недели длилась агония и в десять часов утра 23-го октября мамы не стало…
Так в течение двух недель я потерял всё, потерял цель жизни и впал в прострацию… По инерции я что-то ел, что-то говорил, куда-то ходил, но всё это было как во сне. Несколько раз в неделю ходил к Циле, раз в месяц ездил к маме (её похоронили на христианском кладбище в Хайфе, примерно в полуторачасах от Нагарии).
Когда похоронили Цилю, к нам стали приходить знакомые и незнакомые люди, каждый приносил что-то съестное, так как по еврейской традиции я должен был не бриться и неделю не выходить из дома. Пришёл Наум, коллега из ульпана,принёс немного денег, которые он собрал, чтобы поддержать меня, конечно же, больше морально, чем материально. Вот уже четырнадцать лет мы поддерживаем с ним приятельские отношения. Приехали на своей машине Эмик и Майя Гусяновы, которые живут в Израиле с 1991 года. Они старались меня поддержать и сказали очень важные для меня слова:
«Что бы не случилось, знай, что у тебя есть мы».
Первые месяцы новой жизни
Понимая моё состояние, мне разрешили повторное посещение ульпана с новой группой репатриантов. Здесь ко мне подошла женщина и предложила взять к себе на квартиру её брата, чтобы легче было платить за съём. Её брат,Аркадий (впоследствии я назвал его Аркадий I) – один из тех случаев, когда человек не смог адаптироваться. Он понял, что языком не овладеет и не сможет работать по специальности (он был врач), поэтому начал спиваться. Пил до появления признаков белой горячки, поэтому не долго делили мы с ним кров, нам пришлось расстаться – не мог я его спасти, а видеть, как он на моих глазах деградирует, было невыносимо тяжело. После этого Неля (из ирии) подослала ко мне в напарники ещё одного Аркадия (Аркадия II).
С ним прожили под одной крышей более полугода. Этот Аркадий на тринадцать лет моложе меня, умница, инженер высокой квалификации, был то ли начальником,то ли зам.начальника СКБ какого-то завода в Харькове, электронщик, имеющий много изобретений. Он не пошёл в ульпан, решил изучать язык в ходе общения на работе. Устроился он в магазин-мастерскую по ремонту и продаже электробытовых приборов. Был он полон оптимизма, рассказывал, что хозяин им очень доволен, так как он за месяц отремонтировал десятки приборов и принёс хозяину солидный доход, был уверен, что тот хорошо оценит его труд. Каково же было его разочарование, когда хозяин сказал ему, что он человек религиозный и добрый, поэтому не взял с Аркадия денег за месяц учёбы в его мастерской и, конечно же, ничего ему не заплатил. Рассказывал он мне это со слезами на глазах…
В лишкатке
Лишкат авода – это бюро по трудоустройству, в русскоязычном просторечии – лишкатка. Чтобы получить работу или пособие по безработице людям, не достигшим пенсионного возраста, необходимо каждую неделю в ней отмечаться. Приходилось торчать там часами, так как народу было много, принимала всех одна пкида (служащая). В основном это была толпа русскоязычных репатриантов из разных концов бывшего Союза. Когда я появился там, многие уже перезнакомились, собирались группками и коротали время, делясь впечатлениями о новой жизни или рассказами о - прошлой. Начало моих посещений этого заведения совпало по времени с периодом резкого ухудшения состояния и мамы, и Цили, поэтому, оставляя их на несколько часов, я переживал и у меня не было желания включаться в праздную болтовню. Когда не стало моих женщин, мне тяжело было оставаться одному дома, поэтому посещение ульпана и лишкатки стало для меня некоторой отдушиной, общение с людьми немного облегчало моё угнетённое состояние.
Житейские будни
Где-то в начале 1995 года Роза ( из ВИЦО) освободила одну из комнат своей виллы, которую она сдавала внаём и предложила мне перебраться туда. Я не мог бросить Аркадия II и мы перебрались вместе с тем, что он съедет как только найдёт себе подходящее жильё. Роза предложила мне прекрасные условия. Я должен был два раза в месяц стричь траву в саду, что снижало мою квартплату примерно на треть. Правда комнатка была небольшая (примерно 10 кв.м), но тогда я был этому рад. Потом, немного освоившись, я нашёл ещё работу – мыть подъезд. Появилась возможность понемногу с оказией переправлять деньги дочке. У неё уже было трое детей, она, естестственно не работала. Я понимал, что, наверное, они испытывают материальные трудности. В 1996 году родилась у них ещё одна дочка. Теперь детей стало четверо: старший мальчик и три девочки. В 1997 году я решил их навестить. То, что я там увидел меня настолько ужаснуло, что месяца три по возвращении я не мог прийти в себя. Достаточно вспомнить лишь один эпизод. Я купил на рынке пару кур.У дочки глаза стали влажными и она сказала, что они давно уже забыли запах курятины и мяса. Я увидел, что такое накормить шесть человек, сколько ежедневно требуется продуктов…
Вобщем, в течение нескольких лет я перекачал им деньги, вырученные за квартиру в Днепропетровске, а необходимость в моей помощи была очевидна: дети росли, их надо было не только кормить, но и одевать, а муж дочки время от времени оставался без работы. Как-то по телефону дочка сказала, что если бы не моя помощь, они бы погибли с голоду. Было ясно, что мне надо интенсивней зарабатывать. Чем я только не занимался: убирал квартиры, стриг траву, убирал офисы, мыл туалеты, красил крыши, ухаживал за собакой на время отъезда её хозяев заграницу, ну и, конечно, мыл подъезды – это всё «по чёрному», то есть неофициально (без уплаты налогов). Хоть заработки были небольшие, но благодаря им ручеёк моей помощи дочке не иссякал. Наконец, мне удалось устроиться на более солидную официальную работу по уходу за пожилым человеком. Продолжая посылать помощь дочке, я получил возможность откладывать и себе на чёрный день. В этом есть необходимость потому, что, случись что-то, материальной помощи мне ждать неоткуда, тем более, что не было у меня, как говорится, ни кола, ни двора.
Я сказал, что «перекачал» дочке деньги. В этом мне помогала многие годы семья Башкиных, Марик и Мира. Познакомились мы в ульпане, прониклсь взаимной симпатией и с тех пор поддерживаем хорошие отношения. Их сын женат на белорусске, живёт в Минске и каждый год или родители ехали к сыну, или сын со своей семьёй приезжал к родителям. Всякий раз они звонили мне и спрашивали, не хочу ли что-то послать дочке. Я был обласкан этими прекрасными людьми, они мне помогали и словом, и делом. Много вечеров мы с Мариком за бутылкой решали все проблемы Израиля и России. Четыре года назад Марика не стало…
У Розы я прожил семь лет. И она, и дочь её, Лея, и зять, Иоси относились ко мне настолько хорошо, что и сад и виллу я стал воспринимать как своё хозяйство: кроме оплачиваемой работы (стрижка травы), я добровольно стал не только подрезать деревья, стричь кустарник живой изгороди, подметать листья, но и поставил в саду беседку, сделал в ней освещение и соорудил в ней большой стол, красил решётки на окнах и делал все мелкие ремонтные работы в квартире Розы.
Роза – уроженка Польши. Во время войны её семья была эвакуирована в район Оренбурга. С 14 лет Роза работала в колхозе на тракторе. Она сохранила хорошие воспоминания о русских людях, которые в тяжёлые военные годы делили с ними и кров, и хлеб, помогли им выжить вдали от их родины. После войны они вернулись в Польшу, а в 1950 году репатриировались в Израиль. Начинали они новую жизнь в палатке на пустыре среди песков. Розе и её семейству пришлось много и тяжело работать, но в результате они стали хозяевами двухэтажной виллы. Ко времни выхода на пенсию она стала довольно состоятельным человеком и работает уже много лет на общественных началах в добровольной женской организации (ВИЦО). Здесь она старается оказывать помощь не только русским евреям, но и русским, в числе которых оказался и я.
В ВИЦО время от времени устраиваются ярмарки. Роза стала приглашать меня на работу грузчиком. Надо было перетаскать сотни килограмм одежды и предметов домашнего обихода из складских помещений в торговые залы к началу ярмарки и – обратно по её окончании. Работа эта скромно оплачивалась, но зато была возможность бесплатно брать приглянувшиеся вещи. Вот уже много лет я практически не трачу деньги на одежду, простыни и т.п.
Розе скучно жить одной в своих апартаментах и у неё постоянно живёт в качестве квартирантки какая-нибудь пожилая женщина. Когда я поселялся, у неё жила репатриантка из Горького, Соня, в прошлой жизни она была врачом. Соня очень умная и добрая пожилая женщина. У нас установились хорошие, уважительные отношения. Но года через два её взяла к себе в другой город дальняя родственница и там Соня умерла. Теперь у Розы жила Геня, репатриантка из Каменец-Подольского. В 14 лет она в эвакуации работала на авиационном заводе шлифовщицей поршневых колец. Чтобы маленькая девочка могла работать за станком, ей сделали специальную подставку-скамеечку. В зрелые годы Геня дослужилась до начальника цеха на швейной фабрике. У неё была дочь, Рита, внучка и внук. Внучка погибла в нашумевшей в своё время катастрофе, когда в районе Уфы из-за аварии на газопроводе, проходящем рядом с железнодорожным полотном, был охвачен пламенем пассажирский поезд. Эта беда подорвала здоровье и Риты, и Гени. У Риты начался диабет, а у Гени стало барахлить сердце. Несмотря на то, что они старались не сдаваться, жизнь их сложилась трагично. Рита с сыном, Родиком часто навещала маму. Когда мы познакомились, Родику было пятнадцать лет. Рита и Родик очень рослые и красивые. Трагедия разворачивалась на моих глазах. У Риты началась гангрена и неумолимо на протяжении нескольких лет забирала у неё жизнь. Началось с ампутации пальцев ноги, потом ампутировали ногу, а лет через десять Рита уже была без обеих ног и умерла в муках. Что выпало пережить Гене! Какая жизненная сила была заложена в этой женщине. Последние два года Геня жила в общежитии. Она очень сдала и я старался ей оказывать посильную помощь (покупал ей кое-какие продукты, так как у неё не было сил ходить за ними). Геня очень хотела, чтобы мне тоже дали в комнату в общежитии. Но получилось так, что, когда это её желание осуществилось, она умерла… Родик отслужил в армии, был ранен. Теперь это богатырского сложения семейный мужчина, имеет двоих детей. В благодарность за то, что я помогал его бабушке, он принял участие при моём вселении в общежитие.
Роза как-то рассказала мне то, что поведала ей её мать. Есть у некоторых народов традиция – вешать на дерево лоскуток, когда в дом приходит беда. Так вот, сказала её мать, если бы человек, идущий к дереву с лоскутком, узнал бы, по какому поводу там висят лоскутки других людей, то он бы повернул назад, поняв, что его беда бледнеет перед тем, что бывает в жизни людей. Когда я думаю о трагедии жизни Гени, я вспоминаю рассказ Розы – я пережил беду, но то, что пришлось пережить Гене мне представляется ужасным…
Работа по уходу…
Я уже упоминал, что где-то в 2002 году мне удалось устроиться на официальную работу по уходу за пожилым человеком. Теперь ежемесячно я плюсовал к пособию ещё около двухсот долларов. Моим подопечным был русскоговорящий уроженец Польши, звали его Гирш. Официально я должен был помогать ему в определённых положением рамках: делать лёгкую уборку, покупать продукты, лекарства и купать – всего 11 часов в неделю. Но я быстро привязался к нему и для удобства общения перебрался жить в посёлок, где проживал он. Гиршу было в то время 79 лет. Он жил один в государственной квартире. В соседнем доме жила его подруга, Ида, на два года старше - маленькая худая, но цепкая и крепкая старушка. Ида любила Гирша как ребёнка, она его обстировала, готовила ему еду, до моего появления она и убирала его квартиру. Сам Гирш был «настоящим мужчиной», он был совершенно не способным обслуживать себя. Вначале Ида восприняла меня настороженно и ревниво, но потом, когда она увидела, что я отношусь к Гиршу как к близкому человеку и помогаю ему сверх официальных рамок и оплачиваемых мне часов, мы с ней подружили и составили тандем. Гирш часто попадал в больницу, на это время официально моя работа приостанавливалась, но я не мог не навещать его (Ида была не в силах ездить в больницу, ей уже было за восемьдесят). Гирш был нелюдим и крайне немногословен, но ко мне он проникся доверием и много рассказывал о своей жизни. Ему было шестнадцать, когда немцы вошли в Польшу. Многие евреи сочли, что идёт культурная нация, и не считали нужным бежать в СССР, но его семья бежала и была эвакуирована в Казань, а все родные, которые остались, погибли. После войны они вернулись в Польшу, он стал модным портным и жил на широкую ногу: обедал только в ресторанах, крутил романы. Скромно и мечтательно улыбаясь, он говорил, что пользовался большим успехом у женщин. Так пролетели полтора года моей работы у Гирша. Он на глазах слабел и дряхлел. Пришлось определить его в бейт-авот (дом престарелых), на этом моя работа закончилась. Следом за ним туда определили и Иду. Я так привык к ним, что ещё года полтора хотя бы раз в неделю навещал их. Они были так рады, что всякий раз встречали меня радостными улыбками сквозь слёзы. Однажды, когда я пришёл, Ида сообщила, что Гирша похоронили (в Израиле по возможности хоронят в день смерти). Я продолжал навещать Иду, но однажды и её не оказалось на месте – мне сказали, что приехала дочь и забрала её к себе в киббуц.
Впечатления об Израиле
В дружбах вечерних душой веселея,
в спорах не робок,
мало протопал по этой земле я
вдумчивых тропок.
(Б.А.ЧИЧИБАБИН «Земля Израиль»)
Так распорядилась жизнь, что дорогими для меня стали:
Россия – страна моих предков, Азербайджан – моя родина и место где «покоился» мой отец («покоился» до тех пор, пока не пришла из Баку информация о том, что кладбище, на котором он похоронен, сравняли с землёй), Израиль – здесь могилы моей мамы и жены.
Если коротко выразить моё общее впечатление о стране, то лучше не скажешь, чем это изложенно в песне – письме репатрианта друзьям в России:
В окруженьи территорий
Островок Святой Земли,
Апельсиновое море
И дома как корабли.
Вьётся горная дорога
По краям лежат века,
Что-то крымское немного
И кавказское слегка.
Ах, Лёва, Лёва, как здесь красиво!
Склонилась пальма над водою
Словно ива, а кипарисы между полями
Порой мне кажутся простыми тополями...
А более подробно об Израиле можно говорить и говорить. Невозможно не полюбить эту страну, «текущую молоком и мёдом». Даёшься диву, как на таком крохотном пространстве сосредоточено такое многообразие, какую сторону жизни не рассматривай. Такое впечатление, что здесь как в капле воды отражается весь мир.
По географии. На севере страны – гора Хермон с горнолыжными базами, а на юге – выжженная солнцем пустыня Негев. Есть внутренние водоёмы: река Иордан, пресноводное озеро Кинерет и уникальное Мёртвое море. Израиль омывается Средиземным и Красным морями.
По демографии и культуре. Здесь представлены народы всего мира с разными цветами кожи, разными культурными традициями.
Прекрасные дороги и шикарные парки, лесные заросли, выращенные на камнях, ухоженные поля…
Первые годы, когда я остался один, я не пропускал ни одной экскурсии по стране: побывал в Иерусалиме (стена Плача, христианские святыни, художественные музеи, мемориал Катастрофы европейского еврейства, Яд-ва-Шем и т.п.), побывал в Тель-Авиве, купался в Кинерете и в Красном море, мазался целебной грязью Мёртвого моря, побывал в пустыне Негев и в киббуцах… Вобщем, хоть и не полное, но какое-то представление о стране имею.
Говоря о стране в целом, должен немного сказать и о городе, который стал мне родным. Нагария сравнительно небольшой (население около пятидесяти тысяч человек) город на севере Израиля (километров десять от ливанской границы) на берегу Средиземного моря. Когда мы с Цилей вечерами гуляли по городу, он почему-то напоминал нам фильм «Шербургские зонтики». Центральная улица «Гаатон» изобилует банками, магазинами, учреждениями.Вечером всё это подсвечивается рекламой и гирляндами лампочек, что создаёт ощущение почти домашнего уюта и праздника.Нагария удачно сочетает в себе черты современного динамичного города и тихого курортного городка с массой вилл, цветочных клумб, лиственных деревьев и пальм. Побывав в разных городах страны, я пришёл к выводу, что Нагария – жемчужина Израиля. Одним словом, полюбил я этот город…
Летом 2006 года нам, жителям севера страны пришлось полтора месяца пережить ракетный обстрел со стороны Ливана (так называемая вторая ливанская война). Когда от разрывов дребезжали стёкла в моей квартире, я по настоящему ощутил реальность опасности, напрягаясь десятки раз в день от воя сирен. Нагария меньше других городов севера пострадала, но и здесь были убитые и раненные. Когда всё закончилось, я прошёлся по улицам города и был потрясён, увидев зияющие дыры в стенах некоторых зданий, покрытые копотью щебёнку и стёкла на асфальте. Влетела ракета в квартиру моих знакомых, только чудом никто из них не пострадал…
2009 год начался войной на юге страны против «сектора Газа». После восьмилетнего ежедневного практически безнаказанного ракетного обстрела ближайшего к «сектору» города Сдерот, Израиль, наконец, начал военную операцию. До этого, на протяжении всех этих лет, делались попытки мирным путём повлиять на агрессора, а население города защищать путём бетонирования крыш, прежде всего, детских садов, школ и больниц. Козе понятно, что это не выход из положения, но понятна также и причина долготерпения Израиля. Дело в том, что на небольшой территории «сектора Газа» проживает полтора миллиона человек (говорят, что там самая большая на Земле плотность населения), поэтому любые военные действия неизбежно должны привести к гибели гражданского населения. Но всякому терпению когда-то приходит конец…
Эти два события переживаются и обсуждаются всей страной. Многое в политике Израиля населению непонятно – уж слишком тугой клубок противоречий сложился на Ближнем Востоке, в эпицентре которых находится Израиль.
О людях и общении
Чтобы дальше говорить об Израиле, необходимо вспомнить известную истину о том, что «не красна изба углами, а красна пирогами», то есть радушием хозяев. Пейзажи, архитектура и другие неживые атрибуты страны только тогда производят на нас благоприятное впечатление, когда жители страны и наше ближайшее окружение настроены по отношению к нам дружелюбно и доброжелательно. Не буду обобщать, так как делюсь только своими впечатлениями. Вот уже более пятнадцати лет я в стране. За это время только раз случился конфликт с одним человеком, о котором не хочется вспоминать. Могу благодарить судьбу ли, Бога ли, но мне всегда очень везло и пока везёт на доброжелательных людей. О некоторых людях, с которыми свела меня жизнь, я уже упоминал, о некоторых ещё предстоит рассказать. Начну с совершенно посторонних, но ставших мне близкими, людей.
Неля Бизяйко до последнего времени работала в ирие. С первых дней она и её коллега Анина отчасти по долгу службы, а большей частью по зову сердца приняли очень активное участие в решении моих проблем. Я уже упоминал, что, так как у мамы не было медицинской страховки, нам выставили счёт за три дня пребывания её в больнице на сумму более восьмисот долларов. Когда я пришёл к Неле и показал ей пришедшее напоминание о необходимости оплаты по счёту, она каким-то чудом сумела добиться, чтобы этот счёт аннулировали.
Утром 23 октября после двух недель полубессознательного состояния, когда маму бросало то в жар, то в холод она вдруг как-то успокоилась и, вроде бы, пришла в сознание. Она тАк сказала мне «Циля зовёт… ты прости меня сынок…», что мне стало страшно. Я позвонил Неле и сказал, что маме нужна срочная помощь… И Неля и Анина сказали мне, что они что-то предпримут для этого. Когда я вернулся в мамину комнату, то увидел её остекленевшие глаза… Я снова позвонил Неле и сказал, что мама умерла и я не знаю, что делать. Минут через пятнадцать Неля и Анина уже были у нас. Они вызвали врача, который констатировал смерть, вызвали полицию… Мелькали передо мной какие-то люди, Неля и Анина о чём-то говорили с ними на иврите. В Нагарии нет христианского кладбища. Неля и Анина созвонились и договорились с настоятелем христианской церкви в Хайфе, что он возмёт на себя хлопоты, связанные с похоронами. В этот же день от него пришёл микроавтобус, на котором мы (Миша, его сват Витя и я) отправились в Хайфу, где произошло отпевание и похороны мамы на христианском кладбище. Не знаю, что бы я делал без этих женщин… В чужой стране, без языка в течение двух недель пережить такие удары… Наверное, я бы свихнулся. Вот уже четырнадцать лет по всем возникающим время от времени у меня вопросам и проблемам, связанным со съёмом жилья, с получением пособия от института национального страхования и т.п., я обращаюсь к Неле и Анине, которые охотно помогают мне. Неля уже не работает в ирие, но продолжает помогать всем русскоязычным репатриантам и мне в том числе. Она принимает участие в проекте какой-то благотворительной организации, который называется «Тёплый дом». У неё на квартире один-два раза в неделю собираются около десяти репатриантов, которые нуждаются в общении. Неля и меня пригласила посещать эти посиделки. Потихоньку учим разговорный иврит, отмечаем праздники и дни рождения…
Старые и новые друзья
Эмик и Майя Гусяновы поддерживают начатую ими традицию поздравлять меня с днём рождения. Вот уже 14 лет они каждый год приезжают ко мне. Стараюсь к их приезду приготовить что-то необычное (я уже получил признание от многих как кулинар) и, конечно же, обязательно ХАШ, который очень хвалит Эмик, а это чего-то стоит, так как он не только любитель, но и знаток этого блюда. Вот стихи его песни о Хаше:
Шесть часов утра.
Нам вставать пора.
Хаш уже готов –
Ждёт он едоков.
Припев:
Ай,балам, хаш,хаш,хаш,
Хаш любимый наш,
Уксусом и перчиком,
И толчёным чесноком
Заправляем хаш.
Хаш – целитель наш.
А кто любит хаш,
Тот товарищ наш.
*
Цвета янтаря
Хаш любим не зря:
Бодрости родник,
Душ кавказских крик.
Припев
*
С хашем пей араг,
К хашу он не враг.
Ешь тандыр-чурек –
Будешь человек!
Припев
Я тоже ездил к ним два раза в год на их дни рождения: первые годы – в Рамат-Ган, а потом в Ор Акиву (где они купили квартиру). Долгий перерыв в моих поездках был сделан, когда участились взрывы в автобусах и террорист-смертник взорвал автобус того маршрута, на котором я к ним ездил. Сыграло «очко», уж больно не хочется остаться никому не нужным калекой (при каждом теракте погибают на месте единицы, а десятки остаются инвалидами на всю оставшуюся жизнь).
Каждая встреча сопровождается долгими бескомпромиссными спорами с Эмиком. Наши взгляды на современную жизнь значительно отличаются. С ним интересно спорить, так как он очень начитан и аргументирует свои взгляды цитатами из умных книг.
Хочется немного подробней рассказать об этих дорогих мне людях.
Эмик и Майя в стране с 1991 г. Всё это время они хорошо пахали: Майя ухаживала за старушками, а Эмик работал несколько лет буфетчиком в ресторане, а потом – шомером (охранником) в большом супермаркете. Лишь в сентябре 2008 г., когда ему исполнилось 75 лет, он, наконец, вышел на более чем заслуженный отдых. Институт шомеров был введён в Израиле, когда участились случаи проникновения террористов-самоубийц в места скопления большого количества людей (рестораны, супермаркеты, школы и т.п.). Теперь первым, кто принимает на себя «удар», стал шомер (уже были случаи, когда шомер, сам погибая, спасал множество людей). Так что работа Эмика была не только трудна тем, что она посменная (всю смену – «на ногах»), но и опасна… Несмотря на напряжённый образ жизни, Эмик все эти годы продолжает писать стихи и песни, иногда с большим успехом выступает на публике. У Гусяновых пять внуков, из них две девочки (отслужили в армии, учатся и работают), два внука и недавно родившаяся внучка, успешный сын (отслужил, кончил ВУЗ, работает, недавно женился и родил сына и дочку), красавица дочь и прекрасный зять «пашут по чёрному» (она – в детском саду, а он за баранкой и после основной работы моет пару подъездов). Все три семьи с помощью ипотечных ссуд купили квартиры, сын и зять имеют машины. Жизнь в этой мишпахе материально благополучная, но очень напряжённая. Основная мечта почти каждого её члена – выспаться. Тем более ценно для меня то, что они каждый год находят время и силы приезжать, чтобы поздравить меня с днём рождения.
На Ахилла Моисеевича Горжалцана я вышел через Гусяновых. Созвонились. Он высказал такую печаль, когда узнал о смерти Цили, и такую радость, что у нас появилась возможность встретиться, как будто нас связывали родственные узы. Ахилл Моисеевич жил в Хайфе. Договорились. Я приехал. Он встретил меня на станции. Кинулись друг к другу обниматься. У меня на груди висели очки – вдребезги. Очень приветливо меня приняла его жена, Рита. Не раз после этого я бывал в этом гостеприимном доме ( иногда даже с ночёвкой). Несколько лет уже, как не стало этого человека, с которым связано у меня множество приятных воспоминаний…
Аркадий II приехал в страну следом за своим пятнадцатилетним сыном, который прибыл несколько раньше по программе продолжения учёбы в израильском интернате. Жена и дочь остались в Харькове до завершения учёбы дочери в университете. После нескольких лет мытарств Аркадию удалось получить работу по специальности в солидной фирме, где его ценят. Приехали жена и дочь. Жена, преподаватель математики, несколько лет работала швеёй, дочь, с университетским дипломом, разводит печатные платы. Сын отслужил и получил образование, живёт и работает в центре страны. Недавно Аркадий купил квартиру (комнаты расположены в трёх уровнях) недалеко от Нагарии (в Акко), уже поменял несколько машин. Поддерживаем с ним контакт в основном по Интернету, но иногда навещаем друг друга.
Мишпаха
Теперь пришло время рассказать о людях нашей мишпахи, о тех родственниках Цили, проживающих в Нагарии, с которыми я более или менее часто общаюсь, которые не обходят меня своим вниманием, не дают поселиться в моём сердце чувству одиночества и тоски.
Самыми близкими родственниками Цили, конечно же, являются её брат Миша, его жена, Лара и их дочери Люся и Инна. Люся ещё в Союзе вышла замуж за Яшу, сына приятелей родителей по местечку Чуднов. Родители Яши: Ойсгельд Виталий Моисеевич (в быту просто Витя) и Ася Сергеевна (Ася). Инна вышла замуж в Нагарии за репатрианта из Белоруссии, Игоря, ныне следователя полиции. Меня приглашают почти на все застолья по поводу праздников и дней рождения.
Общение с большинством родственников ограничивается этими встречами. Только с Ойсгельдами у меня сложились более близкие отношения. Витя и Ася – люди редкие по своим душевным качествам, они созданы для того, чтобы щедро помогать всем тем, кто в их помощи нуждается. Они помогают детям, внукам, соседям, друзьям и мне, попавшему в поле их зрения. Если получается так, что несколько дней я не захожу к ним или не звоню, звонят они мне. Если я приболел, они стараются домашними средствами поставить меня на ноги, а чтобы я вылежал, приносят мне даже что-то поесть. Их внимание и действенная помощь для меня просто неоценимы. Благодаря им я не чувствую себя одиноким в чужой стране. Очень много помогал и помогает мне их сын, Яша, с первых дней нашего прибывания в стране. С ним мы ночью ездили за мамой, когда разрешили взять её из больницы (не так просто было на другом конце страны найти эту больницу). Не раз, когда Циле бывало очень плохо, я звонил Яше в любое время суток - он приезжал и возил нас в больницы, а там мы могли добиться нужной помощи Циле, опять же, благодаря Яше, который умел всегда поговорить и объяснить ситуацию ивритоязычным врачам в приёмных отделениях. Когда в последний раз привезли Цилю в больницу, только благодаря Яше её там оставили. Врач приёмного отделения отказывался положить её в палату и после оказания первой помощи сказал, чтобы её забирали домой, так как знал, что она безнадёжна. Более получаса Яша убеждал его (на иврите) и тот сдался. Полторы недели, до самой смерти, Циля лежала под капельницей снимающей боль. Если бы не Яша, её уход из жизни сопровождался бы ужасными муками. Не раз Яша помогал мне при переезде с одной съёмной квартиры на другую и т.п. Помощь Яши приобретает особую ценность, если учесть то, что работают здесь по 12-14 часов, отпрашиваться с работы здесь не принято…
Удивительные люди, что родители, что их сын. У меня такое чувство, что не будь таких людей, как Неля, Анина и Ойсгельды, «заглохла б нива жизни»…
В заключение этого раздела должен сказать, что, конечно же, реальная жизнь по определению не может быть идеальной. Иногда доброжелательное окружение приводит к тому, что я впадаю в эйфорию (считаю, что я не только формально равноправный гражданин), забываюсь и позволяю себе делать критические замечания по поводу работы тех или иных учреждений. Тогда некоторые мои собеседники в той или иной форме справедливо напоминают мне, кто я и где я… Конечно же, это больно бьёт… но «такова селяви», надо терпеть, так как всё равно нет теперь на Земле для меня страны ближе, чем эта…
Жизнь продолжается
Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,
даже когда трудна и когда опасна,
даже когда несносна, почти ужасна —
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
Вот оглянусь назад — далека дорога.
Вот погляжу вперед — впереди немного.
Что же там позади? Города и страны.
Женщины были — Жанны, Марии, Анны.
(Ю.Левитанский)
Я склонен полагать,что не умно
То отвергать, что жизнью нам дано,
Себя оберегать от наслажденья,
Сжимать уста, чтоб не текло вино.
(Мирза Шафи Вазех)
С тех пор, как Циле сделали операцию, то есть с апреля 1993 года я не помню, чтобы между нами были интимные отношения – просто было настолько не до этого, что даже мысли об этой стороне жизни не возникало. Всё, что не касалось свалившейся на нас беды, ушло в небытие и нисколько меня не занимало. Это состояние продолжалось и по прошествии года после того, как Цили не стало. Я махнул рукой на себя как на мужчину, считая, что за время более двух лет за невостребованностью атрофировалось всё, что связанно с этой стороной моей жизни. Мне казалось, что женщины не вызывали у меня прежнего волнения.
Но вот случилось непредвиденое. Как-то в лишкатке в ожидании своей очереди беседовали мы о чём-то с Фёдором, репатриантом из наших. Подошла к нам и включилась в разговор симпатичная женщина. Она не вызвала у меня никаких эмоций. Отметил я лишь то, что её реплики изобличали ум и душевную тонкость. После того, как мы отметились, она спросила, где я живу, и сказала, что нам по пути. По дороге как-то незаметно она расположила меня к откровенности и я рассказал ей о своём горе. Она выслушала меня очень сочувственно, сказала, что нельзя замыкаться в себе, что надо общаться с людьми и предложила зайти к ней в гости. Она жила недалеко от меня также на съёмной квартире с дочерью и внуком. Весь остаток дня мы провели в оживлённой беседе. Она была профессиональным фотографом и провела много времени на БАМе, встречалась там с Дином Ридом. Она показала мне множество фотографий, связанных с этой великой стройкой, рассказывала об эпизодах её суровых будней, не предназначенных для печати. Мне всё это было интересно, так как о БАМе я знал только из СМИ. Уходя, я получил приглашение заглянуть в их гостеприимный дом вечером следующего дня. Я с удовольствием согласился, потому что был уже сыт по горло тоскливыми вечерами в четырёх стенах своей берлоги.
День прошёл в работе. Я, как всегда, с утра занимался садом: подметал опавшие листья, стриг траву, подрезал деревья. Это меня здорово отвлекало от мрачных мыслей о будущем моей невесёлой жизни. А вечером в назначенное время я уже стучал в дверь моей новой знакомой. Она встретила меня в полутёмной комнате. На вопрос, где её дочь и внук, ответила, что они уехали в киббуц (это что-то отдалённо напоминающее наш колхоз), где они некоторое время жили, когда приехали в страну. Она сказала, что там у них осталось много друзей, у которых они часто гостят, когда возникает желание побывать на природе. Мы долго сидели в полумраке и тихо беседовали, каждый вспоминал о своей прошлой жизни. Но пришло время, когда я подумал, что уже поздно, что надо знать меру и не злоупотреблять гостеприимством. Я встал, она подошла ко мне и, как, когда-то в студенческие годы, Ирина, коснулась своими влажными и мягкими губами моих губ. Было ощущение, как-будто меня ударило током – дрожь прошла по всему телу, потом кровь хлынула в голову… Она тихо спросила: «Может быть ты останешься?». Я был в смятении и полной растерянности, я испугался позора, который, как я был убеждён, меня неизбежно ждал. Но отказаться и уйти было тоже не красиво – я бы этим обидел человека, который отнёсся ко мне так по доброму. Она заметила моё замешательство, обняла меня, стала утешать и успокаивать как ребёнка… Эта женщина вернула меня к жизни. Оказалось всё не так страшно. Целую ночь мы не сомкнули глаз. Проснулись, казалось бы угасшие навечно, инстинкты. Она меня поощряла, шептала, что я прекрасный любовник…
С этой ночи началась моя новая жизнь. Каждый день с наступлением темноты я седлал своего «коня» (велосипед) и ехал к ней или она, чтобы не засекла её моя хозяйка, тенью проскальзывала в мою берлогу. Некоторое время спустя, она сказала, чтобы я не приходил – на несколько дней наши встречи должны прерваться. На мои настойчивые требования объяснить, в чём дело, она поведала некоторые важные подробности своей жизни. Оказалось, что у неё был гражданский муж, который со своими детьми от давно разрушенного первого брака жил в киббуце. Она рассказала, что его большая занятость на работе и уход за детьми не позволяют им видеться регулярно, но время от времени он приезжает и забирает их к себе, а иногда сам гостит у них по несколько дней. Эта новость меня сильно расстроила, но она меня «успокоила», объяснив, что я не должен переживать, так как она «не мне изменяет, а со мной изменяет». У меня не было другого выхода – надо было смириться. Вот так с небольшими перерывами наша связь продолжалась около года. За это время несколько раз в её квартире были шумные застолья ( отмечали какие-то праздники), на которые съезжались с разных концов Израиля семейные пары, её друзья (ещё по Союзу). Среди них были очень интересные молодые люди: режиссёр,художник, артист и певица. Играли на гитаре, пели, а артист так точно копировал речи Брежнева и Горбачёва, что мы все покатывались со смеху. Я очень привязался и к ней, и к её друзьям – мне было комфортно и легко с ними. Иногда не хотелось возвращаться в свою берлогу, к своим далеко не весёлым мыслям и тяжёлым снам. Но, как известно, хорошее не может быть долговечным. Пришло время, когда её муж забрал их сначала в киббуц, потом они купили квартиру в другом городе и я вновь остался один.
Знакомили меня с одинокими женщинами на десять, на двадцать и даже на тридцать лет моложе. Закручивались бурные, но не продолжительные (от трёх до шести месяцев) романы. Разбегались после того, как становилось ясно, что каждая из них стремилась к совместному съёму жилья и созданию видимости семьи. Я же понимал, что я не смогу видеть на месте Цили кого-то другого, что я не способен начинать «эрзац-семейную» жизнь… Наконец, меня познакомили с женщиной из Молдавии, которая работала в стране по трудовому соглашению, она ухаживала за пожилыми людьми и жила у них. Одни сутки в неделю ей полагался выходной (иногда давали выходной два раза в неделю, но только днём). Такой режим встреч устраивал нас обоих: я не чувствовал себя одиноким и ей было комфортно знать, что в чужой стране ей есть, где отдохнуть от своего нелёгкого труда (иногда попадались ей бабули с болезнью Альцгеймера, неуправляемые и агрессивные). Из почти десяти лет нашей связи пять лет она жила легально и нам удалось за это время побывать в Египте и в Турции (для продления визы ей время от времени необходимо было выезжать за пределы страны), ещё около пяти лет она жила и работала нелегально
( иностранным рабочим разрешается находиться в стране не более пяти лет, после чего виза не продлевается). В Союзе она работала преподавателем. У нас сложились хорошие дружеские и интимные отношения. Нам было о чём поговорить: обсуждали философские и политические проблемы, лезли в дебри психологических проблем и, конечно, касались проблем текущей жизни. Мы помогали друг другу в житейских вопросах и хорошо отдыхали (купались в море, махали ракетками и гоняли на велосипедах, иногда принимали участие в экскурсиях по стране, отдыхали в Эйлате). Но пришло время, когда была создана специальная полиция для отлова нелегалов, росла напряжённость и она вынуждена была уехать… Финал нашей связи был предсказуем, поэтому расставание прошло довольно спокойно. Я благодарен, как говорится, судьбе (думаю, что и она испытывает подобное чувство) за то, что случай свёл нас и наполнил солидный кусок нашей жизни интересным содержанием.
И вот уже более двух лет я опять один. Друзья и знакомые твердят мне, что вокруг масса одиноких женщин, что надо найти себе подругу. Надо, но я не знаю, как это делается. Прав был Лярошфуко, когда сказал, что Мы вступаем в разные возрасты нашей жизни,точно новорожденные, не имея за плечами никакого опыта, сколько бы нам ни было лет
В мае 2008 года я, наконец, получил комнату в общежитии. Кончились мои переезды с одной съёмной квартиры на другую. Это был пятый и, надо полагать, последний переезд. Комната около двадцати кв.м., есть небольшая лоджия. Мне очень нравится моё новое жилище. Соседи – в основном репатрианты из бывшего Союза. Общежитие находится близко от «моих родственников», Вити и Аси. Витя и Яша помогли мне обустроиться на новом месте. Жизнь потихоньку входит в колею. Досадно много времени приходится тратить на самообслуживание (покупки, готовка, уборка…) и сон. Основные занятия и развлечения – компьютер, посещение «Кантри клаба» (сауна, бассейн, джакузи) и «Тёплого дома». Интернет позволяет мне общаться с моими земляками, бакинцами, которых жизнь разметала по всему свету. С некоторыми установилась голосовая и видио связь. Часто часами беседуем с внуком (Минск). Уже несколько лет делаю попытку сформулировать (чтобы опубликовать в Интернете) своё понимание исторической судьбы российской империи и СССР. Работа продвигается медленно, так как очень много приходится читать и осмысливать книги и статьи на эту тему, уже опубликованные в Интернете. Время летит с ужасающей скоростью…
Эпилог
Как он дышит, так и пишет…
(Б.Окуджава)
Не требуй, чтобы мир своё движенье
Вершил тебе желаемым путём.
Жизнь движется, и мы за ней идём.
(Мирза Шафи Вазех)
Завершая серию очерков, хочу высказать свои взгляды на некоторые аспекты нашей «бывшей» жизни.
Чем отличался «совок» от тех, кто себя к этой категории не относил? Тем, что главным для него были не деньги, а самореализация, развитие своих способностей, удовлетворение своих духовных потребностей. «Совок» привык пользоваться благами, которые давала населению страны система государственной власти, благами, освобождающими его от необходимости тратить драгоценное время нашей короткой жизни на конкурентную борьбу с себе подобными, на расталкивание локтями «противников», чтобы отхватить кусок пожирней. Культ «золотого тельца», превращающего людей в стадо хрюкающих свиней и отталкивающих от кормушки соперников, чужд «совку». «Совка» высмеивают, навешивая ему различные ярлыки и главный из них – это стремление к «уравниловке». Доступное для всех бесплатное любое образование, ограниченное только уровнем способностей и силой желания каждого, гарантированная работа, гарантированная и своевременная выплата зарплаты отодвигали для «совка» на второй план заботу о деньгах. На первом плане было стремление получать удовлетворение от хорошо выполненной работы. Успехи на профессиональном поприще автоматически улучшали качество жизни. «Уравниловки» не было и быть не могло в условиях свободной реализации своих способностей каждым. Способности у всех разные, поэтому и достижения у всех не одинаковые. Не «уравниловка» была - государством обеспечивались равные возможности, а это не одно и то же. Система Советской власти не была идеальной и позволяла ловким и не обременённым нравственностью людям находить лазейки для злоупотреблений (кумовство, блат, воровство, приписки, взятки и т.п.), но это неизбежные издержки в любом человеческом обществе… Все социальные пороки (проституция, наркомания, мошенничество и т.п.), которые пышно расцветают в странах «свободного мира», в Советском Союзе также были, но они ютились по закоулкам, масштабы их распространения были мизерны.
С чьей-то лёгкой руки прилепили «совку» ещё один идиотский ярлык – вроде бы свойственное ему стремление «отнять и разделить». «Совок» по своей природе – труженник, производитель материальных и духовных благ. Только у него можно «отнять», что и было проделано в период «криминальной революции», которая началась в 1991 году и продолжается по сей день. Всё то, что было наработано миллионами «совков» за семьдесят лет, «отняли и разделили» - «1,5 % населения РФ владеют 50 % национальных богатств». Можно с уверенностью утверждать, что ни одного «совка» среди этих владетелей нет. Известно, что громче всех кричит «держи вора!» - вор.
Одна из особенностей нашего народа – его внушаемость, его доверчивость, его вера в истинность Слова. Поэтому, когда в советское время нам с утра до вечера твердили, что мы – единая общность «Советский народ», что все мы братья, мы с удовольствием верили этому, потому что это создавало комфортную атмосферу и тенденцию к взаимному доверию, доброжелательности. Теперь, когда «свободные» СМИ без конца и края муссируют проблемы межнациональных отношений, из «искры» любого житейского конфликта, участниками которого случайно оказались люди разной национальности, разжигается «пламя» национальной вражды и недоверия. Чётко действует принцип антинародного режима: «Разделяй и властвуй!». И народ со скрипом, но начинает верить во враждебность людей других национальностей. Психика старшего поколения ещё сопротивляется, а молодёжь начинает группироваться по национальному признаку и, мягко говоря, довольно жёстко конфликтовать.
Перечитывая написанное, я с некоторым удивлением констатирую, что описывал каждый период своей жизни практически без правок, на одном дыхании. Такое впечатление, что я просматривал фильм и только успевал увиденное зафиксировать словами. И ещё, я вдруг осознал, что прожил жизнь практически «на автопилоте», то есть все важные, судьбоносные поступки моей жизни продиктованы были не прагматичными расчётами, а, чаще всего, интуицией.
Многим, наверное, кажется, что они строят свою жизнь. Подводя итог прожитым годам, я прихожу к выводу, что прав Мирза Шафи. С самого рождения поток жизни захватывает нас и несёт в своём русле: где-то течение жизни спокойное, где-то приходится преодолевать пороги, когда буруны и пена грозят нас погубить, где-то попадаем мы на мелководье, когда жизнь становится прозрачной и примитивной, а порой выносит нас на такую глубину, от которой дух захватывает. И так до того момента, когда поток выталкивает нас в Лету, речку, что течёт под землёй в вечность…
Всех к пропасти ведёт одна дорога,
Порой она крута,порой полога...
Мы хлеб земной жуём и воду пьём,
Пока нам здесь не подвели итога.
(Мирза Шафи Вазех)
Было время в гоусанский период, когда моя семья признавалась многими как одна из самых благополучных. Но вот случилась такая метаморфоза: почти все мои друзья живут в больших семьях (дети, внуки, зятья, невестки, сваты), а я, потерявший всех и вся, один как перст (нет рядом или ушли из жизни родные люди, исчезла страна, которую я считал своей родиной).
Моё теперешнее состояние хорошо передал в своём стихотворении земляк, бакинец Евгений Лещинский
Если мы никому не нужны
Догорающим майским закатом.
По бульвару, у всех на виду.
Окруженный густым ароматом,
Я дорожкой осенней бреду.
Начинает природа цветенье.
Как всегда по весне стаял снег.
Только странное очень явленье,
В мае видит ноябрь человек.
Где-то музыка льется чуть слышно.
Молодою листвой шепчет сад.
Белым платьем украсилась вишня,
У меня же в душе листопад.
По законам иным расцветаем.
Нам погоды не так уж важны.
И весной мы порой увядаем,
Если вдруг никому не нужны.
Как-то наткнулся в Интернете на стихи, автора которых установить не удалось. Фрагмент из них очень точно отражает моё настроение
И что меня ждёт впереди – непонятно…
Какие-то тени, какие-то пятна…
А хочется красок, а хочется света!
Так хочется верить, что есть это где-то!
И вот ещё выдержки из другого анонимного стихотворения , созвучные моему состоянию
Мне доживать годов остаток лень,
Смотрю на жизнь из зрительного зала.
И, провожая каждый Б-жий день,
Я радуюсь, что жить осталось мало...
Я будто всё прошёл, всё пережил,
И сердце барабанить в грудь устало.
Я для себя давно уже решил
И радуюсь, что жить осталось мало...
И хоть я смерти вовсе не боюсь,
Хоть сердце много вынесло, страдало,
На жизнь однажды просто разозлюсь
За то, что мне так жить осталось мало!
