V. Израиль. Нагария – …

В час, когда ветер бушует неистово,

С новою силою чувствую я:

Белой акации гроздья душистые

Невозвратимы, как юность моя!

Белой акации гроздья душистые

Неповторимы, как юность моя...

(Романс, к-ф «Дни Турбиных»)

Есть только миг

Между прошлым и будущим

И этот миг называется жизнь…

(Песня, к-ф «Земля Санникова»)

Вступление

Я никогда не склонен был обобщать характер окружающих меня людей: везде и всегда встречались люди разные. Могу только с уверенностью сказать, что чаще всего, куда бы не забрасывала меня жизнь, я встречал больше людей отзывчивых, сочувствующих и добрых. Израиль не стал исключением в этом плане.

Должен сказать даже больше того: здесь я оказался в самом тяжёлом в своей жизни положении и выжил (без преувеличения) только благодаря отзывчивости, поддержке и активной помощи доброжелательных людей (прежде всего, наших репатриантов, ещё не утративших «совковый» менталитет). Здесь под давлением обстоятельств значительно изменился мой характер – я во многом утратил свою самодостаточность. Незнание языка и законов страны ввергло меня в состояние полной зависимости от людей, расположенных ко мне и желающих мне помочь.

В пути

Во время полёта у мамы начался приступ.Она не жаловалась, но видно было,что её беспокоила страшная боль – с неё потоками стекал пот, она сидела сцепив зубы, не могла ни есть, ни пить. Циля тоже неважно себя чувствовала, но держалась, стараясь не показывать,что её беспокоит.

Приземлились в аэропорту «Бен Гурион» утром. Мама нашла силы сойти по трапу, но в зале ожидания она стала терять сознание. Я побежал искать кого-нибудь из русскоговорящих работников. Нашёл мужчину, его звали Марк. Он помог перевезти маму в служебное помещение и вызвал фельдшера, который был явно растерян, он не мог понять, что с мамой происходит, и вызвал Амбуланс (Скорую помощь). Марк объяснил мне, что маму увезут в больницу. Я был в отчаянии: если я уеду с ней, то должен бросить Цилю с вещами, если я останусь с Цилей, то неизвестно, где я потом найду маму. Видя мою растерянность, Марк узнал, в больницу какого города повезут маму, и обещал договориться с шофёром, который повезёт нас в Нагарию (город проживания Цилиного брата), чтобы он сделал крюк и заехал в ту больницу. Он успокоил меня, сказал, что мы возьмём маму и продолжим путь.

Шофёр машины, которая развозила прибывших репатриантов, оказался из Грузии, то есть русскоговорящим. Нашли больницу, нашли мы с ним маму, но врачи наотрез отказались отдать её, мотивируя тем, что она может не перенести дорогу до Нагарии. Взял я телефон больницы, узнал имя врача и мы продолжили путь.

Цилин брат подыскал для нас двухкомнатную квартиру на съём.Так что мы сразу расположились на новом месте жительства.

Будни

Каждый день по нескольку раз я звонил в больницу. Наконец, я им надоел и через три дня они разрешили маму забрать. Нам выставили счёт - за три дня пребывания в больнице более восьмисот долларов.Только теперь я понял, что значит быть маме на моём попечении (я полагал, что это касается только питания).

Началась новая жизнь. Циле назначили «химию», отличную от того, что было на Украине (она лежала под капельницей только сутки в неделю, а остальное время была дома). Мы жили надеждой на благополучный исход лечения.

В ирие Нагарии (ирия – это что-то вроде горсовета) есть отдел помощи новым репатриантам. Там работали две русскоговорящие женщины, Неля и Анина. Анина – ватичка (старожил), она репатриировалась ещё до 90-х годов, а Неля – в девяностом.Они приняли близко к сердцу нашу ситуацию. Неля добилась,чтобы счёт за пребывание мамы в больнице аннулировали.

На деньги, вырученные за проданные в Днепропетровске вещи, приобрели самые необходимые предметы: первой покупкой была соковыжималка (ещё в Днепропетровске я купил брошюру Н.Уокера «Лечение сырыми овощными соками», в которой я выбрал самый употребимый морковно-свекольно-огуречный сок и продолжал здесь делать его для Цили каждый день); следующим приобретением был телевизор (русские программы немного развлекали и отвлекали маму и Цилю от тяжёлых мыслей); и стиральную машину, потребность в которой была очевидна.

Но постепенно пришло время, когда у моих женщин не стало сил, чтобы приготовить пищу. Я стал осваивать кухню: они, лёжа в постели, мне говорили, в каком порядке надо запускать продукты в процессе приготовления первых и вторых блюд. И скоро я, преодолев психологический барьер (мне казалось,что я никогда не смогу сотворить что-то съедобное), стал самостоятельно готовить повседневную простую пищу.

От здешней «химии» у Цили выпали волосы. Пошли в парикмахерскую вместе с уже овладевшими ивритом Цилиными племяницами, Люсей и Инной. Они объяснили хозяйке, в чём проблема. Она прониклась сочувствием и подобрала очень хороший парик, который подарила Циле.

Когда Циля чувствовала себя лучше, мы шли с нею к морю и она часами смотрела вдаль. Мы никак не могли поверить, что перед нами Средиземное море, что совсем недалеко Греция, Италия, Египет - страны, о которых мы много знали из книг, но которые казались почти нереальными.

Я ходил в ульпан (школа по изучению иврита), но, как я не старался, в голову ничего не лезло.Через шесть месяцев кончился первый этап пребывания в стране, когда по закону нам с Цилей давали «корзину», то есть деньги на пропитание и оплату аренды квартиры. После этого я должен был ходить отмечаться на биржу труда, чтобы получать пособие по безработице. Стало значительно трудней, но я старался экономить и не спешил тратить то, что удалось выручить за квартиру в Днепропетровске – впереди была неизвестность. Работать (даже если бы была возможность устроиться) я не мог, так как не мог оставить моих на целый день. А вообще, получить в Израиле любое рабочее место очень тяжело. Как правило, это возможно только для тех, кто не перешёл границу сорокапятилетнего возраста, а мне уже было далеко за пятьдесят.

Мама

Жили мы в двухкомнатной квартире.В большой комнате обосновались мы с Цилей, а в маленькой – мама. Мама очень переживала, что ей морально будет тяжело без общения с людьми, ведь говорили здесь на непонятном языке. Но её опасения оказались напрасными. На втором этаже дома жила старушка из Горького. Для неё мама была как свет в окошке, а в соседнем доме жила русскоговорящая репатрианка из Польши. Они ждали, когда мама со своим бесконечным вязанием располагалась на скамейке в скверике, что был рядом с домом, и тотчас составляли ей компанию. Для меня всегда оставалось тайной, чем мама так привлекала к себе людей. Можно было ещё как-то понять, когда в Баку к ней тянулись подруги, сослуживцы, соседи, у которых с мамой связано что-то общее пережитое и которые всегда находили в её лице поддержку и реальную помощь. Но в Днепропетровске, когда она вечерами садилась на лавочку у подъезда, сразу же вокруг неё собирались соседки всех возрастов от девчонок до старушек из нашего и других подъездов громадного десятиэтажного дома (места на скамейках не хватало, многие приходили со своими стульями). Когда мы уезжали, женщины с горечью говорили, что теперь они снова расползутся по своим квартирам и не будут общаться. Вот и в Израиле опять та же картина…

Круг общения

Мишпаха – это на иврите семья, то есть люди, связанные родственными узами. Когда на праздник или день рождения собирались все, живущие в Израиле родственники, то набиралось около двадцати человек. Нам нравилась атмосфера, царящая в таких застольях. Без излишней слащавости и напускной доброжелательности, просто и естественно все относились друг к другу с уважением и любовью. Циле было комфортно среди родных и близких людей и я не чувствовал здесь себя чужим. Хорошо относились ко мне и в ульпане. Это были в основном такие же «совки» как и я. Многие были растеряны, плохо представляя себе, как они смогут адаптироваться в этой чужой стране, среди людей непонятных не только из-за языка, но и с другой ментальностью. Не раз я слышал, что если бы не горбачёвско-ельцинский переворот в жизни страны, они бы ни за что не уехали из России, Беларуссии, Украины и т.п.

По мере наступления тёплых дней стало очевидным, что привезённые нами зимние вещи не так уж и нужны, а вот лёгкой одежды у нас практически не было. Нам подсказали, что в городе есть отделение ВИЦО (добровольная женская организация по оказанию помощи неимущим), что там можно очень дёшево купить одежду, обувь и предметы домашнего обихода (эти вещи в ВИЦО привозят люди богатые и обеспеченные, когда обновляют свой гардероб и интерьер). Мы с Цилей стали заходить в это заведение и время от времени покупали что-то из вещей. На нас обратила внимание cамая активная и авторитетная сотрудница нагарийского отделения ВИЦО. Зовут её Роза (во время войны её семья была эвакуирована из Польши в район Оренбурга и она сохранила чувство благодарности к России и к русским). Она призналась, что мы ей понравились, и она решила, что должна нам помочь. Как-то она пригласила нас к себе в гости. Живёт она недалеко от центра города в собственном двухэтажном доме (вилле). На первом этаже её квартира и два небольших помещения с отдельными входами (они сдаются на съём), а второй этаж занимает её дочь с мужем. Вилла окружена довольно большим садом с живой изгородью (кустарник вместо забора). На её вопрос,чем она может нам помочь, мы ответили, что хотели бы найти для меня какую-то подработку. Роза сказала, что нет проблем: «подстреги траву, я тебе заплачу». Я быстро освоил бензиновую косилку и начал работать, а Циля с Розой сидели под деревом и попивали соки. Нам были дороги первые заработанные здесь 40 шекелей. Они вселяли надежду,что мы не пропадём, что можно будет вот так подрабатывать...

Развязка

Огонь ты разожгла, погрелась и ушла…

(Мирза Шафи Вазех)

Мгновенно счастье. Пронеслось – и нет.

Но прочь не всё уходит, слава богу,

В душе остался след, остался свет.

Он будет озарять мою дорогу

Своим сияньем до скончанья лет.

(Мирза Шафи Вазех)

Через шесть с половиной месяцев нашего пребывания в Израиле Циле стало настолько плохо,что пришлось вызывать «амбуланс» и везти её в больницу. Мы с Мишей, Цилиным братом, дежурили около неё по суткам. Шестого октября была моя очередь.

Часа в четыре утра 7-го октября я вышел покурить в коридор.Тихо звучала мелодия пьесы Бетховена «К Элизе».Она меня вывела из спасительного состояния отупения.Нахлынули воспоминания о тех счастливых временах гоусанского периода, когда наша дочка играла эту пьесу. Ей тогда было, может быть, чуть больше десяти лет.Одни с восхищением, другие с нескрываемой завистью смотрели, как она своими тонкими пальчиками легко порхала по клавишам, воспроизводя сложнейшие пассажи (состоящие,если мне не изменяет память, сплошь из 32-х и 16-х) . А начиналось всё так. Когда дочке было шесть лет, она проявила интерес к пианино. Я брал ключ от комнаты институтского профкома, там был этот инструмент, и показывал малышке, как можно с помощью клавиш воспроизвести простенькую напетую мелодию. Я видел, что она впадает в состояние, близкое к трансу, её завораживали звуки. В посёлке жила преподавательница музыки. Мы попросили её оценить, есть ли у дочки музыкальные способности. Услышав положительный ответ, мы определили её в районную музыкальную школу (в Сураханах ). Вначале домашние задания ей приходилось выполнять на профсоюзном инструменте, но потом, убедившись в том, что она серьёзно увлеклась музыкой, моя мама сделала внучке подарок, она дала деньги, чтобы мы купили ей пианино. Я узнал,что одной из лучших в Союзе марок является «Беларусь». Слетал в Минск и примерно через месяц дочка играла дома. Инструмент оказался очень удачным (это был вердикт деда-настройщика). Музыкальную школу дочка окончила. Помнится она играла пьесы Гайдана, Шопена и др., но любимым для всех нас остался Бетховен, его пьесу «К Элизе» чаще всего мы просили играть нашу дочку…

И вот теперь эта мелодия, приглушённо звучавшая в больничном коридоре, как будто подводила черту всему тому, что было хорошего в нашей жизни. До этого последний раз я плакал в 1984 году, когда хоронили отца. И теперь, десять лет спустя, слёзы сами катились из глаз, эта музыка вывернула мне душу – прорвалась боль, накопившаяся за предшествующие полтора года полного отупения – я делал всё, что надо было делать в каждый данный момент, не задумываясь о том, что ждёт нас впереди. Я не отгонял мысли, у меня просто не было времени на них, потому что я был сосредоточен на сиюминутных проблемах по уходу за моими женщинами. Когда я вернулся в палату, Циля не спала. Она спросила меня,где я так долго был. Я ответил, что курил. Циля стала мне выговаривать, что я слишком много курю, что это вредно для моего здоровья. Ей осталось жить 12 часов, а она тревожилась о моём здоровье. Часов в 10 утра у неё началась агония и в 16 часов я закрыл её остекленевшие глаза…

У меня не было сил удержать маму от поездки на кладбище. Она ослабела до предела, её качало из стороны в сторону, но считала важным присутствовать на похоронах. Когда вернулись, она слегла окончательно, ей становилось всё хуже: температура скакала от 41,5 до 35 градусов. То я вызывал «Скорую», чтобы сбили температуру, то обкладывал её бутылками с горячей водой. Две недели длилась агония и в десять часов утра 23-го октября мамы не стало…

Так в течение двух недель я потерял всё, потерял цель жизни и впал в прострацию… По инерции я что-то ел, что-то говорил, куда-то ходил, но всё это было как во сне. Несколько раз в неделю ходил к Циле, раз в месяц ездил к маме (её похоронили на христианском кладбище в Хайфе, примерно в полуторачасах от Нагарии).

Когда похоронили Цилю, к нам стали приходить знакомые и незнакомые люди, каждый приносил что-то съестное, так как по еврейской традиции я должен был не бриться и неделю не выходить из дома. Пришёл Наум, коллега из ульпана,принёс немного денег, которые он собрал, чтобы поддержать меня, конечно же, больше морально, чем материально. Вот уже четырнадцать лет мы поддерживаем с ним приятельские отношения. Приехали на своей машине Эмик и Майя Гусяновы, которые живут в Израиле с 1991 года. Они старались меня поддержать и сказали очень важные для меня слова:

«Что бы не случилось, знай, что у тебя есть мы».

Первые месяцы новой жизни

Понимая моё состояние, мне разрешили повторное посещение ульпана с новой группой репатриантов. Здесь ко мне подошла женщина и предложила взять к себе на квартиру её брата, чтобы легче было платить за съём. Её брат,Аркадий (впоследствии я назвал его Аркадий I) – один из тех случаев, когда человек не смог адаптироваться. Он понял, что языком не овладеет и не сможет работать по специальности (он был врач), поэтому начал спиваться. Пил до появления признаков белой горячки, поэтому не долго делили мы с ним кров, нам пришлось расстаться – не мог я его спасти, а видеть, как он на моих глазах деградирует, было невыносимо тяжело. После этого Неля (из ирии) подослала ко мне в напарники ещё одного Аркадия (Аркадия II).

С ним прожили под одной крышей более полугода. Этот Аркадий на тринадцать лет моложе меня, умница, инженер высокой квалификации, был то ли начальником,то ли зам.начальника СКБ какого-то завода в Харькове, электронщик, имеющий много изобретений. Он не пошёл в ульпан, решил изучать язык в ходе общения на работе. Устроился он в магазин-мастерскую по ремонту и продаже электробытовых приборов. Был он полон оптимизма, рассказывал, что хозяин им очень доволен, так как он за месяц отремонтировал десятки приборов и принёс хозяину солидный доход, был уверен, что тот хорошо оценит его труд. Каково же было его разочарование, когда хозяин сказал ему, что он человек религиозный и добрый, поэтому не взял с Аркадия денег за месяц учёбы в его мастерской и, конечно же, ничего ему не заплатил. Рассказывал он мне это со слезами на глазах…

В лишкатке

Лишкат авода – это бюро по трудоустройству, в русскоязычном просторечии – лишкатка. Чтобы получить работу или пособие по безработице людям, не достигшим пенсионного возраста, необходимо каждую неделю в ней отмечаться. Приходилось торчать там часами, так как народу было много, принимала всех одна пкида (служащая). В основном это была толпа русскоязычных репатриантов из разных концов бывшего Союза. Когда я появился там, многие уже перезнакомились, собирались группками и коротали время, делясь впечатлениями о новой жизни или рассказами о - прошлой. Начало моих посещений этого заведения совпало по времени с периодом резкого ухудшения состояния и мамы, и Цили, поэтому, оставляя их на несколько часов, я переживал и у меня не было желания включаться в праздную болтовню. Когда не стало моих женщин, мне тяжело было оставаться одному дома, поэтому посещение ульпана и лишкатки стало для меня некоторой отдушиной, общение с людьми немного облегчало моё угнетённое состояние.

(Продолжение смотри дальше в моём журнале)