Игорь Абросимов. Частная жизнь бакинской семьи на фоне событий далекого прошлого. 3. (Из воспоминани

3.

Мама моя, старшая дочь Ивана Семеновича - Мария, вышла замуж на несколько лет позже своей младшей сестры.

Ее муж - Лев Николаевич Абросимов - стал бакинцем, пройдя уже достаточно долгий и нелегкий жизненный путь.

Хотя никогда не сетовал на то, что жизнь его складывалась не так или с какими-то особыми трудностями и неприятностями. Он вообще никогда ни на что и ни на кого не жаловался, принимая окружающее как должное и естественное.

Родным городом моего отца был Тифлис. Родился он в 1892 году в семье чиновника, надворного советника Николая Евгеньевича Абросимова, сына крепостного крестьянина Воронежской губернии, отданного помещиком в солдаты.

Мой прадед, прослужил в армии, как тогда полагалось, все 20 лет, причем большую часть этого срока воевал на Кавказе с горцами и участвовал в турецкой компании.

Закончив службу, Евгений Абросимов, по существовавшим тогда законам, переставал считаться крепостным.

При этом кавказские ветераны получали земельные наделы, и отслуживший свое немолодой по тем понятиям отставной солдат стал помещиком-однодворцем в селе Лагодехи, что под Тифлисом.

Евгений Абросимов съездил на родину, привез оттуда молодую жену и до конца жизни хозяйствовал в Лагодехах.

В 1860 году в семье появился единственный наследник - сын Николай. Тринадцатилетним мальчиком отвезли Николая в Новочеркасск и отдали на учебу в военную фельдшерскую школу.

Принимали туда в первую очередь детей низших чинов для подготовки военных фельдшеров, которые относились в те времена к гражданским чиновникам военного ведомства, то есть были военнослужащими, имеющими гражданские чины.

Сразу после окончания школы побывал Николай на русско-турецкой войне 1877-78 гг., участвовал в качестве фельдшера в боевых операциях на Кавказском фронте.

Русские войска во второй раз штурмовали тогда и взяли крепость Карс, которая вместе с обширной территорией Карсской области надолго вошла в состав Российской империи.

Помню старую фотографию, на которой изображен был полевой перевязочный пункт. Носилки с ранеными в тени кустов на горной террасе и группа усатых военных медиков на переднем плане, в белых халатах поверх шинелей, в длинных до пят клеенчатых передниках.

Среди них - мой дед, совсем молодой, напряженно и устало смотрящий в объектив... Прослужив обязательные после окончания фельдшерской школы шесть лет и получив первый классный чин коллежского регистратора, он подал в отставку и был принят на службу чиновником Тифлисского губернского правления.

Причина такого шага молодого человека была в том, что он начал серьезно интересоваться взглядами Льва Толстого и посчитал для себя неприемлимым продолжать службу по военному ведомству. Позднее из губернского правления дед перешел служить в Казенную палату.

Е .Н. Абросимов – мой дед, чиновник Тифлисской казенной палаты и общественный деятель.

Однако, главной целью, главным занятием в жизни Николая Евгеньевича стала на многие годы общественная деятельность.

Он был активным членом Тифлисского общества попечения о детях, попечителем по защите детей, председателем попечительского совета детского приюта.

Стараниями деда приют был расширен, там создали, в частности, столярную, а затем и переплетную мастерскую, которой он руководил непосредственно.

В мастерской воспитанники учились переплетному мастерству и под руководством опытного мастера выполняли на высоком уровне заказные работы.

Раз в неделю мой папа, будучи гимназистом, ходил туда работать и учиться переплетать книги, о чем через много лет часто и с удовольствием вспоминал. Мой дед считал, что общение с приютскими детьми и «трудовое воспитание» необходимы и полезны для его сына-гимназиста.

Николай Евгеньевич в течение многих лет пристально следил за развитием педагогических взглядов, изучал состояние дел по воспитанию детей, особенно детей неимущих классов.

Свои взгляды по этим вопросам он развивал в статьях и докладах, с которыми регулярно выступал.

Опубликовав статью в журнале «Русское Богатство», редактором которого был в то время В. Короленко, дед долгое время переписывался с известным поэтом и педагогом Оболенским, тесно связанным с этим журналом.

В переписке, целиком посвященной проблемам воспитания, Оболенский писал и о взглядах Л.Толстого, с которым был знаком лично.

Помню, я спросил отца, почему же дед не написал самому Толстому, которого он почитал всю жизнь, не задал вопросов лично ему. И услышал в ответ, что дед не считал для себя удобным беспокоить Льва Николаевича, полагал просто нескромным расчитывать на внимание со стороны великого писателя.

В Тифлисе дед женился на Елизавете Анастасьевне Бахчаловой, происходившей из семьи греков-рудопромышленников.

С XVIII века род Бахчаловых обосновался на Кавказе, на Алавердском заводе. Как известно, грузинский царт Ираклий II пригласил греков, преследуемых в Османской империи, для разработки серебрянных месторождений.

Серебро предназначалось для чеканки монет, и приезжие специалисты были у царя Ираклия в почете.

Позднее знающие и предприимчивые переселенцы обнаружили медные залежи Алавердского месторождения, взялись за его разработку и основали Алавердский завод.

Медные слитки на мулах доставляли в Тифлис на продажу. В XIX веке, когда Закавказье отошло к России, Алавердский завод стал посессионным.

Как известно, на основе посессионного права в России владели горными заводами частные лица и компании, которые получали от правительства определенную поддержку, в том числе - в полную собственность окружающие земли и леса.

Анастас Бахчалов был совладельцем рудников и медеплавильных печей Алавердского завода. Позднее, в начале XX века, греки-рудопромышленники уступили права на Алавердский завод французской компании (нужно было совершенствовать и расширять производство на новой основе, а это сделать самим оказалось невозможным), став пайщиками этой самой компании.

Совсем молодым человеком участвовал Бахчалов в Кавказской войне с горцами, был юнкером Тенгинского полка и получил Георгиевский крест за штурм Гуниба. Длительное время служил он под непосредственным началом М. Т. Лорис-Меликова, того самого, который позднее, в конце царствования Александра II, стал министром внутренних дел, самым близким к императору сановником империи и широко известен своей «диктатурой сердца».

Молодой волонтер Бахчалов был замечен своим командиром, потому что оказался, как выяснилось, соседом и земляком по родовому гнезду Лорис-Меликова - селу Лори, граничевшему с землями Алавердского завода. А для кавказцев такое соседство значит многое...

При штурме Гуниба, последней твердыни Шамиля, в августе 1859 года молодой Анастас состоял порученцем при Лорис-Меликове.

По семейному преданию именно мой прадед первый принес с поля боя в ставку главнокомандующего долгожданную весть о том, что Гуниб взят, а Шамиль пленен.

Предание сохранило и подробности события. Князь Барятинский, главнокомандующий и наместник Кавказа, с мрачным видом сидел на барабане, а офицеры штаба, свита и адьютанты стояли рядом и поодаль.

Гуниб и подступы к нему были закрыты туманом и пороховым дымом, донесения поступали неутешительные, потери росли, а мюриды и не думали сдаваться. Накануне вопрос о штурме был решен положительно вопреки мнению многих командиров, которые утверждали, что во избежании жертв среди русских войск следует исключить активные действия, а Гунибом можно овладеть с помощью долгой и планомерной осады.

Барятинский, который поддержал тогда сторонников решительных действий, был сегодня не в духе и нервничал. Он только слабо махнул рукой, разрешая прискакавшему юнкеру обратиться к своему полковому командиру, находившемуся рядом с командующим. Но услышав доклад, князь вскочил, свита оживилась.

Лорис-Меликов снял с себя Георгиевский крест и тут же, при всех расцеловал и наградил Бахчалова. В этот же день главнокомандующий отдал знаменитый приказ: «Гуниб взят. Шамиль в плену. Поздравляю кавказскую армию.»

Всю жизнь, до последних своих дней, постоянно носил Анастас Бахчалов форму Тенгинского полка - черкеску с газырями (вспоминается известный портрет Лермонтова в похожей форме, он был, правда намного раньше, поручиком того же Тенгинского полка), на которой выделялся крест «за Гуниб».

Так он и был сфотографирован уже глубоким стариком во дворе алавердского дома в окружении многочисленных детей, родственников и внуков.

После выхода в отставку, многие годы Бахчалов безвыездно жил на Алавердском заводе, занимался своим хозяйством, работал и принимал участие в качестве акционера в делах медных рудников.

Пять дочерей выросло в семье Бахчаловых. И среди них - моя бабушка Елизавета Анастасьевна.

Каждое лето на несколько месяцев дочери с детьми собирались под отцовской крышей. Приезжали ненадолго мужья, занятые службой.

Случалось, что за столом к обеду собиралось до сотни родственников и гостей.

Сыновей у Бахчалова не было, поэтому потомки, выпорхнувшие из этого гнезда и живущие ныне по всему свету, носят другие, самые разные фамилии - Гавриловы, Абросимовы, Карпинские, Лебедевы, Лукины, Бандюженко, Антадзе...

Как-то я поинтересовался у папы, строгим ли дедом был старик Бахчалов, не досаждала ли его орда внуков, которые на целое лето заполняли алавердский дом. Папа моему вопросу очень удивился.

Подумав, он ответил, что никогда и никому его дед замечаний не делал, никого не наказывал, его не смущали и ему не мешали шумные игры и забавы, но, с другой стороны, дети, которые деда совершенно не боялись, не могли себе даже представить, как это можно его в чем-то не послушать, не выполнить с радостью и готовностью любую его просьбу.

Анастасий Феофелактович был весьма известным и уважаемым человеком в округе. За честь считалось, например, пригласить его в качестве крестного, и у него было много крестных в Алавердах.

Крестил он моего отца - своего внука, как, впрочем, всех своих многочисленных внуков и внучек.

Крестил и уроженца тех мест Анастаса Ивановича Микояна. Старик Микоян был плотником и его частенько нанимали для работ по дому. Свое имя его сын, будущий известный большевик и советский государственный деятель, получил в честь крестного.

Уклад жизни большого дома в Алавердах был совершенно патриархальным. Греческая община владела значительными земельными угодьями.

На этих землях паслись многочисленные стада, но мяса, молока или шерсти никто и никогда не продавал.

У Бахчаловых был пастух, который со своей семьей следил за стадом. Он приносил к столу молоко, масло и сыр, приносил мясо, а также овечью шерсть, из которой женщины пряли и вязали теплые вещи для семейного потребления. Никто не интересовался сколько продукции давало стадо.

Работники, которые возделывали огороды и сад, обеспечивали семью овощами, кукурузным зерном для приготовления мамалыги и лепешек, фруктами к столу и для заготовок на зиму.

И опять-таки, никто не думал требовать с них отчета, либо запрашивать большего, помимо того, что по традиции съедалось и заготавливалось. Все остальное оставалось в пользу семей работников, потреблялось ими, продавалось либо обменивалось.

Из моих бахчаловских предков очень хорошо и близко знал я Александру Федоровну Лукину. Она была дочерью Елены Анастасьевны, в замужестве Гавриловой.

Муж Елены, горный инженер, человек образованный, деловой и богатый, служил на высоких должностях в Баку и Тифлисе, был долгое время начальником Кавказского горного округа.

После революции Гавриловы с незамужними дочерьми эмигрировали через Стамбул во Францию.

Тетя Саша и ее младший брат Сергей Федорович с родителями не уехали.

Позднее Гаврилов купил дом в Антибе, на Лазурном берегу, который, кстати, принадлежал когда-то Мопассану. Одна из дочерей Гаврилова вышла во Франции замуж за эмигранта из России, тоже кавказца, Антадзе.

Первое время молодая семья испытывала во Франции большие материальные затруднения. Подспорьем стало для Антадзе изготовление и продажа маццони. И сегодня потомки Антадзе живут в Париже. Мой сын Дима, переехав в Париж в 1984 году, разыскал Антадзе и вместе с Кристиной, своей женой, был у них в гостях в грузинском ресторане, который они тогда держали.

Дочерям своим Гаврилов стремился дать самое лучшее по тем временам образование. Возможности для этого у него были.

Тетя Саша, например, прошла полный курс наук на Санкт-Петербургских женских политехнических курсах. Однако, дипломного проекта не защитила и звания инженера-электрика не получила, так как еще перед Первой мировой войной вышла замуж за молодого преуспевающего юриста Лукина.

В тридцатых годах семья эта жила в Баку, в одном доме с нами по Красноармейской ул. 17, поэтому и в раннем детстве, и позже я часто видился и с тетей Сашей, и с ее детьми Юрой и Ирой.

Юра и Ира до середины тридцатых годов жили во Франции, куда уехали вместе со своей бабушкой.

Во Франции получили они среднее образование и вернулись в Баку, к родителям. Тяжело пришлось Лукиным на родине. Мужа и брата тети Саши репрессировали, причем мужа, который работал юристконсультом Баксовета, расстреляли. Семья лишилась квартиры и вынуждена была уехать из Баку в Тбилиси, где появилась возможность жить у родственников...

Мой отец был в семье Абросимовых вторым ребенком, старшим сыном, которого назвали Львом в честь Толстого. Он стал полным тезкой Толстого - Львом Николаевичем.

Е. Н. Абросимов с сыновьями, моим отцом Львом Николаевичем (сидит слева) и младщим сыном Сергеем Николаевичем. Тифлис, лето 1913 года.

Фотограф Б. М. Мищенко (Тифлис. Придворная фотография - придворная потому, что в Тифлисе был двор наместника; при дворе был даже дворцовый конвой из гвардейских терских казаков.

Старшая сестра папы, Женя, закончила гимназию с золотой медалью и первой уехала из родительского дома учиться в Москву, на медицинский факультет Высших женских курсов. Уже в начале Первой мировой войны тетя Женя завершила свое образование, стала врачом и начала работать в крупной по тем временам Сабунчинской больнице, что располагалась в нефтепромысловом рабочем районе Баку.

Промысла и больница принадлежали тогда Товариществу бр. Нобель, которое возвело каменные больничные корпуса недалеко от прекрасно спланированного и тогда же построенного компанией рабочего поселка, состоящего из двухэтажных благоустроенных домов с отдельными небольшими квартирами.

На фоне убогих жилищ и казарм, в которых ютился разноплеменный рабочий люд промысловых площадей Сабунчей и Сураханов, Нобелевский поселок с больницей производил сильное впечатление.

Даже много лет спустя, уже в сороковые годы прошлого века, поселок, помню, выглядел неплохо.

Здесь, в Сабунчах, уже после революции, вышла тетя Женя замуж за учителя-словесника Николая Степановича Плещунова, позднее доцента Бакинского университета. Она проработала в Сабунчах многие годы врачом-педиатором и большинство жителей в округе либо сами были когда-то ее пациентами, либо лечили у нее своих детей.

Случайно, в бакинском пригородном поезде (поезда эти называли «сабунчинкой») мне пришлось в пятидесятые годы услышать беседу двух незнакомых молодых женщин, которые говорили между собой о здоровье детей и сокрушались, что Евгения Николаевна не работает уже ни в больнице, ни в амбулатории и некому теперь по-настоящему заботиться об их детях.

Они, как я понял, сами были в детстве ее пациентами и сказали о ней много всяких хороших слов. Продолжая разговор, они сошли на очередной остановке...

Николай Евгеньевич скончался в Тифлисе в 1918 году от брюшного тифа. После смерти деда в Сабунчи, к тете Жене, переехала моя бабушка.

Также после революции сюда приехал и папин младший брат Сережа, который закончил естественное отделение физико-математического факультета Московского университета и всю жизнь проработал в сабунчинской школе учителем физики.

Так постепенно переезжали Абросимовы из Тифлиса в Баку. Из всей семьи осталась в Тифлисе только младшая, тетя Паша, которая к тому времени получила агрономическое образование и работала с мужем-зоотехником на конном заводе в окрестностях города.

Но в конце тридцатых годов и тетя Паша с сыном и свекром перебралась в Баку, после того как ее муж Константин Степанович Авдеев был в Тбилиси арестован. Через несколько лет он умер в лагере. Сохранилось свидетельство о смерти, выписанное на его имя при реабилитации, где указано на воспаление легких как на причину смерти, а в графе «место смерти» стоит многозначительный прочерк.

Трагично закончилась и жизнь их сына, моего двоюродного брата Игоря. После окончания Военно-морского училища им. Фрунзе в Ленинграде он служил некоторое время на крейсерах Северного флота.

Игорь был что называется «сорви голова», темпераментом отличался мало сказать неспокойным - просто взрывчатым, характером был неуживчив, с начальством вечно конфликтовал.

Еще курсантом, помню, он подрался на улице с военным патрулем, после чего был исключен из Каспийского военно-морского училища в Баку, но затем как-то сумел продолжить учебу в Ленинграде.

Долго на военно-морском флоте продержаться Игорь, конечно, не смог и был уволен, не прослужив и трех лет. Игорь вернулся в Баку, вновь, как и прежде, стал жить с матерью и дедом, а работать пошел на рыболовный флот, став капитаном сейнера. В 1954 году, в конце зимы, он погиб в плавании.

Во время сильного шторма на Каспии, ночью Игоря смыло за борт.

Ивана Степановича Авдеева, свекра тети Паши, мы хоронили через несколько лет. Он запомнился мне добродушным, ласковым и очень общительным старичком, которого все родственники называли «заглаза» дедушкой.

Иван Степанович рано лишился отца, служившего в невысоких офицерских чинах, и учился на казенный счет в кадетском корпусе, а затем в известном Алексеевском военном училище в Москве.

Закончил училище по 1-му разряду, и как один из лучших выпущен был в артиллерию. Служил на Кавказе, в последние годы перед отставкой был начальником артиллерии в крепости Карс.

Уже во время Первой мировой войны, по возрасту и в связи с болезнью, Иван Степанович вышел в отставку и поселился в Тифлисе.

Возраст, а также уход из армии спасли его, и дедушка являл собою уникальный в СССР случай сохранившего свою жизнь и свободу полковника старой царской армии.

Но вернемся к рассказу о моем папе.

Закончив в Тифлисе 2-ю мужскую гимназию, он в 1911 году поступил на учебу в Томский технологический институт, на механическое отделение.

Л. Н. Абросимов, мой отец (крайний справа), томские студенты-технологи и курсистка. 1913 год.

Фотограф Г.И.Козлов (Томск. Почтамтская ул., против Общественного собрания)

Недавно открытый Томский технологический выбран был по нескольким соображениям. Дело в том, что выпускников кавказских гимназий принимали туда в первую очередь и без экзаменов, а поездка на экзамены в Харьков или Петербург, где тоже были технологические институты, требовала больших и затруднительных для многодетной семьи расходов, не гарантируя при этом поступления.

Вот почему папа поехал учиться в далекую и холодную для кавказца Сибирь. Проучившись в Томске два года, он перевелся в Харьковский технологический, поближе к дому, а учебу закончил уже после революции, в 1921 году.

Занятия в институте шли трудно и продолжались долго, так как приходилось делать длительные перерывы и работать.

Ведь семья не могла материально помогать всем детям , а отец был к тому же старшим сыном, который считал естественным позаботиться о себе сам.

Чаще всего работал он в паровозном депо на Закавказской железной дороге и ездил даже на паровозе помощником машиниста.

Кроме того, почти постоянно совмещал учебу с репетиторством, причем давал уроки отстающим гимназистам по латинскому языку, что было непривычным в среде студентов-технологов.

Поступив в институт, отец впервые выехал за пределы Кавказа, увидел Россию. Во время зимних каникул он ездил со студенческой экскурсией в Москву и Петербург, посетил и осмотрел Кремль и Третьяковскую галерею, Русский музей и Эрмитаж. Столицы произвели на него сильное впечатление, особенно Петербург.

Во время учебы в Харькове папа был особенно дружен со своими бывшими одноклассниками, старыми гимназическими товарищами, которые также учились в Харькове.

Нимсадзе и Розенфельд сразу после окончания гимназии поступили на медицинский факультет университета, а Вячеслав Николаевич Иванов учился на историко-филологическом факультете.

Дружба эта прошла через всю их жизнь, хотя трое жили до конца своих дней в Тифлисе, а папа - в Баку, хотя годы были непростые и многие близкие товарищи легко теряли друг друга.

Самым способным, упорным и трудолюбивым из всех четверых по общему утверждению был Женя Розенфельд. Для него, еврея, непросто было поступить в казенную гимназию, преодолев установленную процентную норму. Еще сложнее стало поступить и успешно закончить медицинский факультет университета. Недаром еврейская молодежь из состоятельных семей уезжала на учебу в Европу. Но для небогатых родителей Жени это было не по силам, и ему приходилось расчитывать только на собственные возможности, способности и трудолюбие.

Обычный срок обучения в Технологическом институте составлял в те годы от пяти до семи лет. Студенты-технологи получали широкое инженерное образование и могли после окончания работать в самых различных областях. Кроме общих курсов по математике, механике, физике, черчению, сопротивлению материалов, деталям машин и т.п., технологи-механики серьезно и подробно изучали паровые котлы и машины, двигатели внутреннего сгорания, гидравлику и гидравлические машины, предметы, связанные с технологией металлов и металлообрабатывающими станками, строительное искусство и даже архитектуру. Большое внимание уделялось работе в лабораториях и мастерских, выполнению многочисленных и сложных курсовых проектов, а также главного проекта.

Студенческая жизнь после революции 1905 года и вплоть до Февральской революции протекала в русских институтах и университетах сравнительно спокойной, нигде не было слышно ни о каких более-менее значительных студенческих выступлениях.

Среди профессоров и студентов крепло мнение, что во имя культуры молодежь должна вернуться к науке, серьезно приняться за научные занятия, что студенческая аудитория должна быть не очагом революции, а мастерской познания истины и создания идеалов, способных спасти страну от надвигающегося одичания.

За все студенческие годы на глазах у отца только раз, в 1915 году, состоялась большая студенческая демонстрация в Харькове. Даже не демонстрация, а проводы студентов в армию.

То ли ввиду военной необходимости, то ли для того, чтобы удалить из студенческой среды потенциально неблагонадежный элемент, власти мобилизовали большую группу харьковских студентов.

Почти все направлялись в школу прапорщиков.

В день проводов на вокзале и привокзальной площади собрался весь студенческий Харьков, где в университете, технологическом институте, ветеринарном институте, на высших женских курсах и в женском медицинском институте училось несколько тысяч человек.

После отхода поезда студенты и курсистки не разошлись, а двинулись к центру, заполнили Соборную площадь. Появились ораторы, зазвучали антиправительственные речи. Разгоняли демонстрацию? Нет, вспоминал папа. Конные полицейские, осторожно продвигаясь сквозь расступавшуюся толпу, негромко и миролюбиво уговаривали собравшихся: «Разойдитесь, господа. Просим разойтись. Велено расходиться» На полицейских особого внимания не обращали, неприязни тоже не выражали. Постепенно собравшиеся начали расходиться. На этом все закончилось.

Папа вспоминал, что в те годы в среде студенчества преобладало желание учиться, получить образование, овладеть наукой и специальностью. Студенческая молодежь связывала свои планы на будущее с успешным окончанием учебного завеленеия, а не с борьбой и победой революции.

В этом было отличие этой генерации студентов от своих предшественников. Такая характеристика относилась в особенности к студентам инженерных институтов, где учиться было несравненно труднее, а в будущем всех ожидала интересная и высокооплачиваемая работа.

Растущая русская промышленность ощущала большой недостаток в квалифицированных специалистах и молодых инженеров ожидали интересные предложения.

Первое время после революции отец по-прежнему продолжал заниматься в институте. Вскоре в Харькове установилась советская власть, наступили тревожные времена, но учиться, сдавать экзамены и зачеты было все же возможно.

В июне 1919 года, после тяжелых боев в на Северном Кавказе и в Донбассе, в город вошла Добровольческая армия под командованием Май-Маевского.

К этому времени, то есть после занятия Харькова и развертывания стремительного наступления на Полтаву - Екатеринослав, состав армии вырос до 26 тыс. человек.

Не столько по своей численности, сколько по традициям и боевому духу, выучке и вооружению, организованности и дисциплине это была основная составляющая Вооруженных сил Юга России (ВСЮР), которыми командовал, как известно, Деникин.

Тогда, в июне 1919-го, в состав Добрармии вступили многие харьковские студенты.

И мой отец надел солдатскую форму с трехцветным кантом вольноопределяющегося по краю погон.

По студенческой предметной книжке видно, что еще 10 мая, за месяц до ухода в армию, он защитил проект парового котла, после чего почти на два года прервал свою учебу.

Отца направили в железнодорожный батальон, который наступал на Екатеринослав, а затем входил в составе отдельной группы войск под командованием Шиллинга.

Группа действовала против Красной армии, а также петлюровских и атаманских банд на огромных просторах правобережного Днепра и Новороссии.

Боевые операции времен гражданской войны отличались высокой маневренностью и отсутствием сплошной линии фронта, причем передвижения войск и боевые столкновения чаще всего происходили с максимальным использованием железнодорожных магистралей, в непосредственной от них близости. Поэтому железнодорожные части несли повышенную нагрузку.

Осенью 1919 года Добрармия имела наибольший успех. Развивая наступление на Москву, она захватила Воронеж, Курск и Орел.

Однако, в ноябре Красная армия , переломив ситуацию, нанесла ответный удар и перешла в решительное контрнаступление.

Через несколько недель были потеряны почти все плоды многомесячных боев, оставлена Полтава и Харьков. Добрармия вместе с другими соединениями ВСЮР отходила к Ростову и Новороссийску.

Части группы войск Шиллинга, потеряв связь с основными силами и подвергаясь непрерывным ударам превосходящих сил красных, отступили к Одессе, а специально выделенный корпус под командованием Слащева, в составе которого находился и батальон, где служил мой отец, прикрыл Северную Таврию и Крым.

К концу декабря корпус Слащева отошел за перешейки и в течение нескольких месяцев успешно охранял Крым - последнее убежище белых на юге России. Штаб находился в Джанкое, там же стояли эшелоны железнодорожного батальона. Зима выдалась для этих мест непривычно холодной, морозы стояли за 20 градусов, бои не затихали, однако все усилия советских войск проникнуть в Крым успеха не имели.

В начале 1920-го отец заболел сыпным тифом и попал в севастопольский военно-морской госпиталь. Госпиталь был переполнен, персонала не хватало, смертность от тифа была очень высокой.

Отца в бессознательном состоянии положили на соломенный матрац в коридоре. Здесь его случайно заметил и узнал земляк и товарищ по гимназии, который за год до революции досрочно, по правилам военного времени закончил медицинский факультет Харьковского университета и служил в госпитале военным врачом.

Он перенес отца в ординаторскую и много дней и ночей, пока не миновал кризис, выхаживал его сам, своими руками, чем фактически спас от верной гибели.

После разгрома Белого движения далеко не все военнослужащие, находившиеся в Крыму, даже офицеры, решились на эвакуацию. Многие остались. Среди оставшихся был и мой отец.

Приход красных он встретил в джанкойских казарменных бараках вместе с солдатами железнодорожного батальона и других частей, которые разоружились, сняли погоны и не захотели уходить в Севастополь для посадки на суда.

Покинуть казармы и куда-то уходить самостоятельно было опасно, на дорогах стояли заставы, везде устраивались облавы и проверки. Оставалось только ждать, сидя на месте. Расчет оказался на этот раз верным.

Большевики обошлись с оставшимися в Джанкое солдатами совсем неплохо.

Они даже не были объявлены пленными, а просто автоматически призваны на службу в Красную Армию и поставлены на довольствие.

Несколько месяцев отец работал на ремонте и восстановлении железнодорожных путей в Крыму, а затем вместе с другими был благополучно отпущен домой.

Звание инженера-технолога много значило для моего отца, и он решил поэтому вернуться в Харьков, несмотря на то, что там слишком хорошо знали, что он добровольно пошел служить в Белую армию.

Но папа решил досдать экзамены и зачеты и диплом свой все же получить. Так оно в конце концов и произошло, но не сразу.

Тут же по приезде Харьков в начале 1921 года папа был арестован и помещен в концлагерь. Режим в лагере не был слишком суровым.

Находился концлагерь в центре города, в каком-то общественном здании, наскоро приспособленном под нужды карательного учреждения.

Допускались передачи, которые приносили друзья и товарищи, еще до конца не запуганные и не скрывавшие своего знакомства с репрессированным.

Компроментирующего материала в ЧК не набралось, и отца не отправили, как некоторых других, в страшные северные лагеря, откуда практически не возвращались, а через несколько месяцев отпустили.

Но теперь отец стал гораздо предусмотрительнее. Завершив за три-четыре месяца сдачу экзаменов и защитив в сентябре главный проект по железнодорожному водоснабжению, он срочно и навсегда уехал из Харькова, скрыл свое пребывание в Белой армии и тем сохранил себе жизнь во время сталинских репрессий.

В служебных анкетах он неизменно записывал, что в 1919 - 1921 гг. работал в Харькове, в автомастерских.

Никто ни о чем не узнал и даже не догадался. Знали только близкие родственники и несколько старых друзей, которые не предали и, несмотря на царившее тогда всеобщее доносительство, никуда не сообщили.

Отец был человеком неразговорчивым, о себе мало и редко что рассказывал, поэтому, наверное, ему легко было промолчать, когда другие должны были что-то сказать, что-то придумать, навлекая, порой, подозрения, смущаясь от вопросов настырных слушателей. И неизбежно проговаривались, невольно сообщая «подозрительные» детали.

Даже тогда, когда обо всем об этом можно было рассказывать, не опасаясь, отец по привычке молчал. Незадолго до его смерти, где-то в середине семидесятых, я его что называется «вычислил».

Я обратил внимание, что папа, который по его словам в армии никогда не служил, знал многое о военной службе.

А как-то он с увлечением рассказал при мне (что само по себе было удивительно для всех, папу хорошо знавших), как будучи несколько месяцев в Москве, на курсах повышения квалификации, в конце двадцатых смотрел во МХАТе знаменитый спектакль «Дни Турбиных» по пьесе Булгакова.

При этом по тому, как он говорил, мне стало понятно, что офицеры на сцене были ему близки не только как сверстники и люди его круга.

Сопоставляя позднее некоторые факты отцовской биографии, я пришел к полной уверенности, что он, 27-ми летний харьковский студент, просто не мог не служить в армии, причем именно у белых. Приехав в очередной раз в отпуск в Баку, я сказал папе о своих выводах и услышал в ответ рассказ о том незабываемом времени его жизни.

Задумываясь над тем, как отнеслась к революции и новой власти семья Абросимовых и сравнивая это отношение с тем, которое сформировалось у Плескачевских, можно увидеть обстоятельства, очень характерные для того непростого времени.

Абросимовы новой власти не приняли, во всяком случае, молодое поколение, активно включилось в борьбу с ней.

Не только папа, но и его младший брат Николай добровольно примкнули к Белому движению.

При этом Коля ушел на Северный Кавказ, к Корнилову, в самом начале 1918 года шестнадцатилетним гимназистом, примкнув в Тифлисе к отряду офицеров Нижегородского драгунского полка, который традиционно квартировал в их городе.

Там, на Северном Кавказе, он вскоре и погиб.

Плескачевские, напротив, не без настороженности и сомнений новую власть приняли, надеясь на лучшую, более счастливую жизнь для всех в будущем.

Тем более показательно, что обе эти семьи только по чисто внешним признакам принадлежали к одному общественному слою.

На самом деле, положение многодетного провинциального чиновника, стремившегося на свои скромные средства дать детям приличное образование и ради этого отказывавшего себе во всем, и по-настоящему богатого, преуспевающего промышленного деятеля отличались разительно.

Однако, непосредственные экономические и социальные интересы не являлись чем-то абсолютным, определяющим поведение человека.

Как известно, политические настроения общества и отдельных людей зависели от множества самых разных и не всегда чисто утилитарных причин...

Первые годы после гражданской войны отец жил в родном Тифлисе, где работал инженером для технических занятий в мастерских Закавказской железной дороги.

В 1924 году, поработав недолго пом. начальника службы тяги на ст. Шаропань, что недалеко от Тифлиса, папа перевелся начальником технического отдела в бакинские мастерские Закавказской железной дороги.

С тех пор он жил и работал в Баку, вначале, недолго, на железной дороге, а затем многие годы, до выхода на пенсию, в нефтяной промышленности.

Во второй половине тридцатых годов, не будучи членом партии, отец занимал должность главного инженера и исполнял обязанности управляющего крупной проектной организации - треста "Азнефтепроект".

Работать в те годы было очень непросто. Любой просчет, любая ошибка в проекте, несоблюдение сроков могли повлечь за собой стандартные обвинения во вредительстве.

После войны, когда принадлежность к партии стала обязательной не только для руководителя любого учреждения или предприятия, но и для более мелкого начальника, папа работал там же, в "Гипроазнефти" (так стал называться "Азнефтепроект"), в должности главного инженера проекта.

Под его руководством проходила вся довоенная реконструкция нефтеперегонных заводов Баку и, отчасти, Грозного, внедрение там новой технологии, строительство новых, современных предприятий.

"Азнефтепроект" занимался также проектированием жилых и общественных зданий в заводских и промысловых районах, привлекая к работе ведущих столичных архитекторов.

Несколько лет папа работал совместно с братьями Весниными, которые выполнили удачные типовые проекты жилых домов для промысловых поселков в районе Баку , а также известные в свое время проекты рабочих клубов.

Здания и сейчас, вероятно, существуют, но состояние их, вид фасадов и интерьеров после ремонтов и перестроек еще в советское время оставляли желать лучшего.

Несмотря на официальные гонения, направленные против конструктивизма, и господствовавшие позднее в самых широких кругах "украшательские" архитектурные вкусы, папа навсегда сохранил пристрастие к передовым исканиям зодчих 20-ых – начала 30-ых годов.

В период всеобщего восхищения восстановленным киевским Крещатиком, где фасады домов напоминали разукрашенный торт, он указывал мне на здание Харьковского Госпрома, как на настоящий образец подлинно современной архитектуры. Тесное общение с Весниными не прошло для него зря...

В конце войны и в послевоенные годы отец занимался восстановлением и строительством мощностей на Краснодарском нефтеперерабатывающем заводе.

Тогдашний краснодарский директор, некто Малунцев, по достоинству оценил деловые качества моего отца.

Несмотря на предпенсионный возраст и беспартийность, директор представил папу высоким местным партийным руководителям и согласовал с ними, а также с министерством в Москве, назначение его в качестве главного инженера этого крупного завода.

Заканчивался строительством дом, где мы должны были жить, оговаривались детали. Но тут решительно воспротивилась мама. Она не захотела на пороге старости уезжать из Баку, где прошла вся ее жизнь, не захотела оставлять своих друзей и знакомых, своих учеников. Переезд в Краснодар не состоялся.

(Продолжение следует)

Начало - часть 1. Жми.

Продолжение - часть 2. Жми

Продолжение - часть 4. Жми