Краткий очерк жизни "совка". Гоусанский период (III часть)

Роскошь общения Закончивая описание гоусанского периода моей жизни, я хочу своим личным опытом подтвердть слова А.Сент-Экзюпери о том, что «единственная настоящая роскошь - это роскошь человеческого общения», дополнив их известным афоризмом: "никто тебе не друг, никто тебе не враг, а каждый тебе учитель". Как бы интересна не была для меня работа, какую бы радость не доставляли минуты творчества и лицезрения плодов своих трудов в виде аппаратуры, выполняющей заданные функции на кораблях ВМФ СССР, всё это могло бы не состояться или не имело бы той эмоциональной окраски, если бы не мои сотрудники, если бы не люди, с которыми довелось мне пройти этот отрезок моей жизни. Говорят короля играет свита. Каждый из нас своеобразный «король» и мы есть то, что думают о нас окружающие люди, как они нас «обыгрывают». Глаза окружающих людей являются зеркалом для нас и важнейшим элементом общения. Я смотрюсь в зеркало глаз моих коллег по работе: Рзы Рзаева, Эмика Гусянова, Рудика Рубцова, Аркадия Тимкова, Володи Марьямчука, Жени Романцова, Саши Охохонина, Бори Склярова, Фимы Хаимова, А.М.Эльбирта, Т.М.Азизова, А.М.Горжалцана, А.П.Шульги, Шамиля Хаимова, Ашура Шамаева, Володи Казакова, Эрика Арутюняна, Равиля Галиаскарова, Юры Скорикова, Саши Пилипенко и вижу в них симпатию, уважение, поддержку и, может быть, самое главное – это доверие. То же, но усиленное признаками любви я вижу в зеркале глаз моих родителей и школьных друзей. Страшно подумать, как можно жить, если в глазах окружающих отражаются равнодушие, злобность, недоверие. Такое сделало бы мою жизнь невыносимой. В коротком очерке не представляется возможным слишком подробное изложение всего того, какие минуты радости и печали пришлось мне пережить с тем или иным человеком, но хотя бы понемногу постараюсь сказать о некоторых. О Рзе Гамбаровиче я уже говорил. Это был первый человек, с которым я познакомился в Гоусанах. Далее моё внимание привлекли две очень яркие личности. Это Григорий Суренович Шакарян и Эммануил Борисович Гусянов. Шакарян уже тогда был начальником лаборатории и любоваться им как «молодой специалист» я мог лишь издалека. Мне нравился его бешенный темперамент, весёлый и нагловатый напор, с которым он подходил к решению любых вопросов от самых мелких до важных. Схлестнуться в конфликте с таким человеком было большим удовольствием. И однажды такое случилось. Я уже был руководителем группы. Группа была дружная и мы решили сфотографироваться на память. Фотографию повесили на стене нашей рабочей комнаты. Григорий Суренович, оставшись на время за начальника отдела («факир на час»), решил сделать обход «своих владений» в сопровождении «свиты». В каждой комнате отдела он находил какие-то недостатки и давал указания на немедленное их устранение. В моей комнате он не нашёл, к чему придраться, но вдруг увидел наше коллективное фото и потребовал убрать его: «свои фотографии можете развешивать у себя дома, не позволю превращать в будуар рабочие помещения отдела». Я ответил, что ничего страшного для работы в этой фотографии не вижу и убрать её отказываюсь. Его глаза вспыхнули таким гневом как-будто решался вопрос – быть или не быть институту. Возмущённый он со свитой покинул комнату и пошёл к Эльбирту, высказать недовольство моим поведением. Александр Михайлович вызвал меня к себе и произнёс афористичную фразу, которую я запомнил на всю оставшуюся жизнь: « Не может руководить тот, кто не может подчиняться!» Фотографию я так и не убрал и получил удовольствие, что выдержал напор этого замечательного своей амбициозностью человека. С Эмиком Гусяновым сближались мы постепенно. Когда я пришёл в институт, он уже был «старожилом», да и по возрасту он был старше меня аж на три года. На него невозможно было не обратить внимания: высокий, красивый, с военной выправкой (он был выпускником зыхского ВВМУ), общительный и коммуникабельный как все бакинцы. От доброжелательного мимолётного общения на работе к более близким уже и на бытовом уровне наши отношения перешли, мне кажется, после следующего эпизода. Почему-то так сложилось, что я почти никогда не отмечал день своего рождения (мне казалось нескромным навязывать людям праздник в честь такого «эпохального события»), поэтому часто я даже забывал об этом дне и этот день ничем не отличался от других. Так же было и в тот день. Мы занимались какими-то домашними делами, когда раздался стук в дверь. Открываю. Группа сотрудников во главе с Эмиком пришли поздравить меня с бутылкой вина и закуской. Меня очень тронуло их внимание к моей персоне. Циля быстренько накрыла стол из того, что было в холодильнике… С тех пор мы стали чаще отмечать разные праздники в одной компании, вместе ездили в Набрань, вместе совершали турпоходы по Азербайджану, вместе занимались партийной работой. Эмик щедро проявлял свою симпатию и поддержку по отношению ко мне и это очень помогало, делало меня более уверенным в себе. В ту пору, шестидесятые годы, ещё не было на слуху широкой публики слово «бард», но теперь-то понятно, что Эмик был, может быть, одним из первых бардов нашего города. Не могу не показать слова хотя бы одной из ранних его песен. Пацаны

Всё помним мы о юности:

Девчонку темноглазую

И нежные черты её лица,

И первые свидания,

И первые признания,

И наши похожденья без конца.

Припев:

Бондарная,Чадровая,

Кубинка и Торговая,

Бульвар Приморский,

Крепость,Бузовны,

Бакинские базары

И песни под гитары

Мы вечно будем помнить,пацаны.

*

С занятий убегали мы,

По два-три дня шаталили,

Уроки мы учили по ночам,

В БОНО на танцы бальные,

Ходили мы нахальные

И фраера завидовали нам.

Припев.

*

В яхт-клубе пропадали мы,

Девчонок в море брали мы

И полбуханки чёрной на двоих.

Мы хвастали победами,

Хоть горестей изведали

И долго будем помнить мы о них.

Припев.

*

Мы стали все солидными,

А кое-кто и «видными»,

А кое-кто и гордостью страны,

Но под солидной внешностью

Остались мы по-прежнему,

Бакинские лихие пацаны.

Припев. Как приятно вспомнить момент, когда я принёс директору заявление с просьбой уволить меня «по собственному желанию». Тофик Мусеибович заволновался и стал отговаривать не делать этого шага так страстно, как будто я был незаменимым работником. Я откровенно рассказал ему, что на это толкает нас желание быть рядом с дочерью, чтобы освободить её от бытовых забот и дать ей возможность спокойно закончить учёбу в институте. Тофик Мусеибович предложил нанять в Днепропетровске какую-нибудь бабулю, которая взяла бы на себя заботы о дочке, что он даст мне надбавку к зарплате, чтобы я безболезненно мог оплачивать её услуги. Я поблагодарил его и сказал, что мы с женой провели не одну бессонную ночь, взвешивая все «за» и «против», и пришли к выводу, что всё наше благополучие не будет стоить ломанного гроша, если мы не будем рядом с дочкой, не поможем ей в этот, может быть, самый важный в её жизни период. Видя мою решимость, Тофик Мусеибович подписал заявление и пожелал мне удачи в устройстве на новом месте. Он поинтересовался, как я предполагаю решать жилищный вопрос. Я ответил, что уже продал машину и гараж, что надеюсь на эти деньги приобрести какую-нибудь крышу над головой. Как не назвать роскошью общение с этим человеком. Его внимательное и бережное отношение к каждому своему сотруднику, в ком он видел хоть какую-то искорку способностей, помогало человеку обрести уверенность в том, что он чего-то стоит, что он кому-то нужен в этой жизни. Эпизоды общения с мастерами монтажа Женей Романцовым, Борисом Скляровым и Ахиллом Моисеевичем я уже описал. Но был ещё из этой же компании Саня Охохонин. С ним мы бывали в Севастополе. Он был старше меня лет на пять и относился ко мне с одной стороны уважительно как к «старшему по званию» (я, всё-таки, был разработчик), а с другой стороны снисходительно, по отечески как старший по возрасту. Однажды летом в выходной день я предложил ему проделать пеший поход по южному берегу Крыма. Он вначале воспринял это как бред. Я его долго уговаривал, но он не соглашался. Тогда я сказал, что пойду один. Саня подумал и сказал, что одного он меня не отпустит, что пойдём, уж так и быть, вместе. От Севастополя на автобусе мы доехали до «Байдарских ворот», спустились к Форосу и далее по берегу моря двинулись в направлении к Ялте. По ходу движения, конечно, самым ярким впечатлением был Воронцовский дворец в Алупке, сложенный из базальтовых кубиков. Роскошные залы, роскошный парк (в котором мы из озорства нарвали что-то похожее на алчу ярко оранжевого цвета). Запомнилось также распитие холодного пивка в «Ласточкином гнезде». С Рудиком Рубцовым по работе мы связаны не были (он работал у Рзы, в ЭМО), но что-то привлекало нас друг к другу (возможно то, что он по менталитету был настоящим бакинским русским). Помню наши посиделки на берегу моря в тихие гоусанские вечера, когда за неспешной беседой мы выкуривали по пачке сигарет, помню его обаятельную и доверительную улыбку. Потом случилась с Рудиком беда. В Баку свирепствовал грипп, внешними проявлениями которого были высокая температура и желудочные расстройства. С такими признаками Рудик обратился к Асе Михайловне, терапевту поселковой поликлинники, которая слыла прекрасным диагностом. Ася Михайловна, не мудрствуя лукаво, выписала Рудику больничный, естественно, с диагнозом - ОРЗ. С каждым днём ему становилось всё хуже и хуже, он стал таять на глазах. Положили его в больницу. Анализы показали, что у него запущенное отравление, что начался необратимый процесс повышения азота в крови (как выяснилось позже, никакого гриппа у него не было, а случилось то, что Рудик выпил бутылку пива, которое в жару испортилось, простояв какое-то время на полке магазина). Поехали мы с Цилей в больницу и не узнали его. Рост Рудика (под два метра), когда он был здоров не был так уж заметен, а теперь перед нами лежал длинный скелет с лохмотьями висящей кожей. И что поразило – Рудик был рад нас видеть и улыбался. Улыбка не выглядела гримасой, а была, как всегда, обаятельной. Рудика спасли активное упорство его жены и неоценимая помощь нашего директора. Были включены все связи и самолётом доставили какое-то американское лекарство, которое остановило процесс повышения азота в крови и нормализовало её состав. После этого Рудик восстанавливал здоровье в течение 48 дней на черноморском курорте. Приехал загоревший с массой впечатлений, которыми он со мной поделился в интимной беседе. Майя Данилян, из параллельного класса, окончила АПИ им.Ахундова и театральное училище, стала актрисой бакинского театра драмы. Всегда улыбчивая, доброжелательная и неутомимо активная. Она нас с Цилей «таскала» по разным мероприятиям в культурной жизни Баку. Запомнилось посещение клуба 26-ти бакинских комиссаров, где её муж, Семён и, тогда ещё совсем молодой, Юлик Гусман поставили спектакль «Три мушкетёра». Потом она провела нас на выступление Жанны Бичевской для творческой интеллигенции города. Другой раз благодаря ей мы попали на первый просмотр фильма «Допрос», поставленный нашей киностудией при участии Александра Калягина, и на встречу с создавшим фильм творчеким коллективом. Я уже не говорю про обязательное посещение театра, когда шли спектакли с её участием. Я думаю, что все, кому выпадает удача общаться с Маей, заряжаются от неё энергией и любовью к жизни. В каждую поездку в город я обязательно заскакивал к своему школьному другу, Михо (Симкину Михаилу Борисовичу), с которым мы сидели за одной партой со второго класса. Его жена, Виола, очень внимательно подвергала ревизии всех, кто до её появления был близок к её мужу. Кто-то становился персоной нон-грата, если она считала, что он плохо влиял на Мишку, кого-то она признавала за «своего». Она видела, что я искренно любил её мужа и поэтому всегда был желанным гостем. Дядя Боря, Мишка и Виола полюбили Цилю. Нам было тепло и уютно в этой семье. Когда я приходил, то сразу становился заманчивым объектом для их детей: малышки Мила и Яшок брали меня как альпинисты высоту, садились мне на плечи и голову. Мне были приятны их сопенье и возня, а глаза Виолы при этом радостно светились. В трудные моменты житейских неурядиц я всегда находил в их семье понимание и заботу. Там я оттаивал, успокаивался, восстанавливал силы, чтобы жить дальше. Простые житейские сцены прошлого, всплывая из закоулков памяти, вдруг окрашиваются в голубые и розовые тона. Примером такого приятного воспоминания может служить эпизод, когда Женя Малежин, Валера Аллахвердов и я «раскручивали пульку» (играли в преферанс) в квартире соседей Валеры, которые, уезжая в отпуск, просили его поливать цветы. Салат (из печённых демьянок, помидоров и лука), бастурма для шашлыка, арбуз и бутылка «столичной» в холодильнике. Договорились, что стол оплачивают проигравшие. Обычно мы играли на работе в обеденный перерыв в состоянии некоторой нервозности из-за дефицита времени, а тут играли спокойно, задумчиво, я бы даже сказал, вальяжно. Если на работе мы иногда конфликтовали, то здесь мы были трогательно доброжелательны и предупредительны друг к другу. Такое не забывается. Владимир Израилевич Марьямчук был неоднократно избираем председателем профкома предприятия. Даже среди бакинцев он выделялся необыкновенной коммуникабельностью. С ним легко было дружить. Всегда весёлый, жизнерадостный, он охотно составлял мне компанию в моих поездках на машине. Не раз мы ездили с ним за кизилом и ежевикой в местечко с названием Кала-Алты. Рассказывали, что сторожевая башня была построена войсками Александра Македонского. Мне было с ним очень комфортно, у нас были настоящие дружеские доверительные отношения. Мы, молодые родители, с удовольствием поддержали его, когда он решил создать в посёлке пионерлагерь. Под его руководством и непосредственном участии мы помещение старого кинотеатра преобразовали в спальный корпус, а на прилегающей территории поставили беседки. Прошло уже много лет, а созданный им пионерлагерь до сих пор функционирует. Из москвичей, с которыми мне довелось общаться в ходе наших работ на кораблях, запечатлелся в памяти Артур Петрович Шульга. Один из ведущих разработчиков систем управления ракетным комплексом БПК он нравился мне тем, что в отличие от своих коллег, вечно озабоченных и никого вокруг не замечающих, оставался нормальным и простым в общении со всеми, начиная от монтажника и кончая адмиралом, командиром воинской части. Когда он шёл на корабль все радостно его приветствовали, он только успевал раскланиваться. Встречные спрашивали, как мол живёшь, Артур Петрович, на что он с шутливой горечью отвечал: «Не регулярно». А на вопрос о здоровье отвечал: «Ослабел: больше семи раз за ночь не получается». Эти незамысловатые шутки серьёзного человека, причастного к созданию мощной и оригинальной на то время военной техники, всем нравились. Людям нравилось, что он не строит из себя отрешённого от земной жизни учёного, что не смотрит на окружающих, а видит их и ласкает своим взглядом. Не помню уже что нас сблизило, но у нас сложились хорошие отношения. Артур Петрович часто устраивал меня в общежитие своего предприятия, когда не удавалось мне в Москве попасть в гостиницу, приходил ко мне в гости. Часами мы беседовали с ним за бутылкой вина. Как-то я проговорился, что давно мечтаю перебраться в Москву. Он запомнил это и в одну из наших встреч сказал, что со мной хочет переговорить зам.генерального директора их НПО. Зашёл я в громадный кабинет. За большим письменным столом сидел человек «с причёской под Котовского».И звали его, кажется,Григорий Иванович. Он мне сказал, что в Москве сейчас нет достойной вакансии, но вот требуется главный инженер на их феодосийскую базу, с числом работающих на ней около двух тысяч человек, что он доверяет мнению Шульги и готов хоть сейчас оформить меня на эту должность. Не знаю, чем я заслужил у Артура Петровича уверенность в моих способностях, но сам я такой уверенности не имел, поэтому поблагодарил «Котовского» и отказался. Артур Петрович потом говорил мне, что он хорошо знает людей, что его жизненный опыт даёт ему возможность увидеть в человеке то, о чём он сам в себе не подозревает. И, конечно, сожалел, что я отказался. Общение с другим сотрудником этого же НПО было более поверхностным, но также доброжелательным. Виктор Акивович Гринштейн, молодой человек с калининской бородкой. Отец его Акива Соломонович был начальником одной из ведущих лабораторий института. Умирая, он передал лабораторию своему сыну, безусловно очень способному и очень молодому человеку. Мы с ним сошлись не столько по работе, сколько играя на досуге в преферанс. Я его как-то спросил, зачем ему нужна эта бородёнка. Он откровенно признался, что по должности ему приходится принимать участие на солидных совещаниях, на которых, когда он был без бороды, его всерьёз не принимали, смотрели как на мальчишку, не понятно каким образом оказавшегося среди маститых научных и производственных деятелей. Хорошие отношения у меня сложились с ведущим специалистом ленинградского ЦКБ-проектанта БПК, Рубцовым (имя отчество уже стёрлись из памяти). Его должность, кажется, называлась «главный строитель кораблей». Этот скромнейший человек пользовался колоссальным авторитетом в отрасли, был лауреатом ленинской премии. Познакомились мы с ним в ходе очередных испытаний. Иногда мои монтажники и сборщики, которые работали «не за страх, а за совесть» часто в условиях качки, и когда в посту не было вентиляции, просили меня налить спирта «на пальчик»для снятия напряжения. Если у меня не было этой живительной влаги, я шёл к Рубцову и он мне никогда не отказывал. Встретились мы как-то с ним в Ленинграде и провели вместе целые сутки. Повёл он меня на квартиру своего брата, учёного-физика, который жил в коммуналке недалеко от Невского (в большой комнате главными предметами интерьера были рояль и громадный книжный шкаф, набитый книгами с дарственными надписями авторов), потом поехали к нему домой. Выпили. Он всё убеждал меня, что я - прирождённый «корабел» и сказал, что, если я женюсь на его красавице дочке, то он возьмёт меня в ЦКБ и обеспечит головокружительную карьеру. Я сообщил ему, что уже женат. «Ну, так разведись». Я ответил, что ни за что на свете этого не сделаю. На что он с удовлетворением заметил, что иного от меня и не ждал, за что он меня и уважает. По его мнению, любой москвич или ленинградец мгновенно бы клюнул на предложение породниться с ним, бросил бы и жену, и детей ради открывающихся карьерных возможностей. С удовольствием вспоминаю короткое общение с командиром одного из БПК, Евдокимовым. Не помню по какому случаю он пригласил меня в свою каюту. Было странно видеть боевого офицера в домашней обстановке, в шлёпках. О чём-то мы с ним побеседовали, это не важно. Важно то, что своим командиром гордилась вся команда корабля. Мне объяснили, что главным критерием качества командира является то, как он швартуется. Действительно – это высший пилотаж, когда громадная махина причаливает к пирсу как послушное живое существо: мягко, без рывков и ударов. Когда Евдокимов швартовался масса флотского люда высыпала полюбоваться этим зрелищем. Подводя итог гоусанскому периоду жизни, хочу ещё раз с удовлетворением отметить, что я безмерно счастлив тем, что жизнь меня баловала возможностью общения с незаурядными людьми. Все те, кого я упомянул, оставили яркий след в моей жизни и утвердили меня в мнении, что чем умнее человек, чем сложнее и богаче его внутренний мир, тем он проще и обаятельней в общении с людьми независимо от уровня их образования и положения на социальной лестнице. Видел я и людей в чём-то способных, но «пустых». Эти, как правило, напускали на себя глубокомысленный вид, разговаривали, делая многозначительные паузы, одним словом, как говорил Ницше о поэтах, «они мутили свою воду, чтобы она казалась глубже». Общение с такими людьми роскошью никак не назовёшь и вспомнить о них просто нечего.