XXXIX Грушинский (продолжение1)

      Потом Кейльман все свое внимание переключил на Городницкого и всю дорогу на поляне феста, а потом и в машине рассказывал историю размежевания Груши и судебной борьбы за бренд. Говорил о бесценной и безвозмездной помощи на суде какого то адвоката (фамилии не запомнил), о давлении властей, говорил о поющей группе ребят, примкнувших в противному лагерю, но после решения суда, принесших и отдавших свою атрибутику, в которой упоминалось имя Валерия Грушина.

«Ребята пришли и извинились, сказав, что были неправы» - продолжал Борис. Я все это слушал «в пол уха» - было не особенно интересно и досадно… Но ближе к вечеру Кейльман предложил нам, если есть желание - то его знакомые попросили привести к ним «настоящих бардов». «Ну что, попоём?!» - спросил Кейльман. Мы с Джавидом не возражали и как две «сиротинушки» пошли за Борисом. Он привел нас в палаточный лагерь с ярким и броским транспорантом «Кувалда». – К кузнецам привел, – подумал я. И, усмехнувшись про себя, вспомнил фразу Семена Фарады из кинофильма: «Зачем мне кузнец? Что я – лошадь что ли?!»

   Нас представили и мы начали петь с Джавидом, передавая друг другу гитару. В самом начале небольшое предубеждение ощущалось (Как это? Азербайджан. Баку. Русский язык. Фундаменталисты. А где их кинжалы? Спрятали наверное…)  Но настоящее, большое искусство, как Вы сами понимаете, смело все преграды на своем пути и мы уже через одну-две песни ощутили живой интерес к нашим талантливым персонам (Шутка!) Кейльман попросил меня, чтобы я вспомнил свою песню «Голубой горизонт», с которой выступал здесь, на плоту-гитаре (основной сцене фестиваля) 35 лет назад. – "А что тут вспоминать… Я до сих пор её включаю в свои концерты! " – ответил я.

   Узнав, что среди слушателей сидит наш бывший соотечественник, проживающий ныне в Чикаго, я на его бедную голову «вылил» все свое негодование на Госдеп и консульскую службу посольства, отказавших мне в визе США, под стандартным предлогом. Но потом смягчившись, передал привет моему харьковскому другу Григорию Дикштейну проживающему там же, в Чикаго . Меня так и зудило - передать заодно привет и Аль Капоне! Но я воздержался. (Он-то в чём виноват?!)

   Как я и говорил – настоящее искусство победило предубеждения. Это я понял по ласковым женским взглядам и по тому, что Кейльман высидел до конца вечера. Наверное было интересно. Кстати, мы с Джавидом пели только свои авторские песни, поскольку тратить время на чужие песни на Груше смысла нет. Да и исполнители мы не ахти какие!

  Правда, рассказывая о Бакинском клубе и его авторах, я фрагментами показывал песни Арановича и Виталия Игольникова. Моя песня, посвященная Виталику «Падший ангел» им настолько понравилась, что в конце меня попросили – А можно ли еще раз спеть «Ангела»?! Я с удовольствием повторил, вспоминая как фразу из припева этой песни «Чтоб не видеть – как мы оскверняем наш мир, Ангелы уходят в запой!» любил цитировать мой безвременно ушедший друг Поэт Мансур Векилов.

       Кувалдовцы были гостеприимны, и после "Падшего ангела", предложили мне чайку. «А покрепче чего-нибудь не предложете, - жалобным голосом сказал я, - прохладно ведь!» Но шутки в сторону. Самой приятной фразой была: «А где можно купить Ваши диски?». С театральным пафосом я ответил; «Такие песни купить нельзя!!! Их можно только приобрести, и то, если их в конце концов  записать в студии…»

     На следующий день Городницкий пригласил нас с Джавидом позагорать и скупнуться на волжском пляже. На нашем стороне Волги пляж был каменистый, а с другой  – пустынный и песчаный. Плюс приятная прогулка на катере на тот берег. Александр Моисеевич категорически запретил нам платить за катер. Неудобно даже как-то кататься за счёт Мэтра, как презренные «халявщики»! Но не это главное…

Я стал свидетелем Таинства рождения стиха Мастера. Еще на мостках Городницкий вслух для себя повторял фразу, как бы вслушиваясь, взвешивая её. Потом пробовались отдельные слова-продолжения. Внешний вид Поэта был при этом «самоуглубленный» что ли (не могу подобрать точного слова!) Такое состояние продолжалось и на катере, и на пляже, и даже когда он окунулся и плавал в Волге. При этом Поэт разговаривал с нами, отвечал на вопросы, но внутри его мозга шла какая-то работа.

Я почти физически ощущал это. Он напоминал мне самолет на взлёте, когда пилот прогревает двигатель, но при этом держит ногу на тормозе. И вдруг – полная мощь на двигатель и… Взлёт!  Александр Моисеевич встал и ушел от нас прочь в дальний конец пустынного берега. Там он вышагивал в одиночестве минут двадцать, потом вернулся и коротко сказал Наталье Касперович: «Записывай». И от начала до конца продиктовал ей новое стихотворение(!)