Увидеть Париж и ...

Он сразу выделялся из толпы: белоснежно-седые длинные до плеч волосы, голубые глаза и тонкий нос с небольшой горбинкой на смуглом лице, прекрасно сложен, одет просто и со вкусом, на шее обычно шелковый шарф, завязанный узлом, модные мокасины. Для Мардакян, где он родился и прожил всю жизнь, такая внешность была экзотической, там его называли "журналист Ариф", хотя он работал в Комитете по рыбному хозяйству.
Неординарная внешность и вкус не передались ни одному из его пяти детей: все они были маленького роста, с помятыми лицами, примитивные, безалаберные, с абсолютным отсутствием интереса к получению образования, зато всегда в хорошем настроении, и когда они дружно хохотали, в шубанинских горах змеи выползали из нор, как при землетрясении. Радоваться особо было нечему, но их безработное существование и безденежье волновало только отца семейства. Все, что Ариф зарабатывал, он тратил на семью. Друзей и подруг у него не было, он не позволял себе походов в  рестораны, никаких посторонних расходов, никаких развлечений, кроме одного: была у него любовь всей его жизни, неистребимая мечта, которой он грезил, o которой прожужжал всем уши - Париж! Его даже считали немного сдвинутым, как можно любить место, в котором никогда не был и куда никогда не попадешь?
Этот человек изучил историю каждой парижской улочки, мог четко объяснить, как пройти,  например, к площади Пигаль или Пале-Рояль, знал, где находятся улицы Муфтар и Вожирар, чем интересны музей Карнавале и особняк Субиз. Ариф знал о Париже все! Можно было просто высадить его в любом месте, а дальше он двигался бы, как рыба в воде. Он самостоятельно выучил язык, научился писать и читать.

Годы шли, а Ариф продолжал грезить Парижем. Весь Мардакян и пол-Баку знали о его заветной мечте. Исполнить ee в 70-е годы было почти невозможно. Чтобы поехать во Францию, нужно побывать в нескольких соцстранах, и только потом могли дать разрешение на посещение капстраны, да и то, если были путевки. Ариф, лелея в душе встречу с Любовью всей жизни, каждый год путешествовал, приближая вожделенный момент. Но человек предполагает, а Бог располагает.

Однажды на работе объявили срочное собрание в кабинете у "самого". Небольшое выступление председатель Комитета Шаин Рзаевич завершил словами: "Завотделами-мужчины остаются, остальные могут идти домой. Также останутся партком, Ариф и главбух Ислам киши".
Ариф как послушный работник тут же сел на свое место, а Ислам киши начал возмущаться, его жабьи глаза вывалились из орбит, он раскинул руки, как певец на сцене, и зaхрипeл: "Ай балам, я старый человек, отпусти, пойду домой".

Шаин Рзаевич жестко произнес: "Ислам киши, садитесь".

Исламу киши было почти 70, он много лет проработал главбухом в больших учреждениях, таких, как: Бакпорт, судоремонтный завод, министерство финансов. Выйдя на пенсию, он продолжал работать, пассивная жизнь была не для него.

Шаин Рзаевич держал в руках документы, которые пересматривал с озабоченным лицом.
Тяжело вздохнув, он начал: "Мы получили два сигнала, один из АСПС, другой из милиции. Я выгнал всех женщин, кроме парткома, потому что вопрос очень щекотливый. Оба сигнала обличают поведение, порочащее советского человека," - он окинул тяжелым взглядом всех, при этом каждому становилось неуютно, мужчины опускали глаза, ерзали и перебирали в уме свои грехи и оплошности, просчитывали варианты, где могли проколоться.

Шаин Рзаевич приблизил к глазам один из документов и прочел вслух: "У Арифа Алиева при возвращении из поездки в Финляндию при таможенном досмотре было обнаружено два  журнала порнографического содержания, - он метнул испепеляющий взгляд на Арифа и продолжил, - и тут внизу вынесено решение о том, что ему отказывается во всех зарубежных поездках. Обсудить в коллективе, поставить на вид и вынести осуждение товарищу Алиеву".  
Все обернулись на Арифа. Он был бурого цвета, уши горели, глаз не было видно, подбородок трясся. Ему было плевать на репутацию, на осуждение его поведения, на мнение коллектива, когда происходила трагедия: Париж он не увидит, как своих ушей. Казалось, еще чуть-чуть - и он бросится на колени, умоляя заступиться за него и взять его на поруки, только не захлопывать ворота его мечты.

Шаин Рзаевич обратился к Арифу: Тебе сколько лет?
- 43.
- Зачем тебе эти журналы?
- Я... хотел рисовать… обнаженные натуры...
Все засмеялись.

Шаин Рзаевич: "Не смеяться надо, а плакать! Это позор! Этот человек ведет себя, как 16-летний мальчик, привез в страну запрещенную порнографическую продукцию, его задержали на границе. Он опозорил нашу организацию, ведь советскому человеку не к лицу интересоваться за рубежом пороками и развратом. Как тебе не стыдно, Ариф?!"
Он обратился к завотделом Эмину: "Сократить Алиеву премии в течение года, чтобы он опомнился".
Затем спросил у поникшего Арифа: "На какой улице в Париже собираются женщины легкого поведения?"
Ариф тихо пробубнил: "На Сен-Дени".
Последними словами Шаина Рзаевича были: "Лучше бы ты попал на ту улицу, чем попался с этими позорными журналами".

Всем было весело, пока ничего ужасного не происходило и можно было перекидываться шуточками.

Когда вопрос с Арифом был решен, Шаин Рзаевич поднял второй документ и начал размахивать листком перед лицами работников: "Если Арифу в 43 года непростительно увлекаться всякими непристойными журналами, то нашему Исламу киши в 70 лет пора о душе подумать, а его арестовали в тайном ПРИТОНЕ!!!"

В гробовой тишине раздался звук, похожий на хрип старого тюленя: “Ай балааам, я же никого не убивал, а меня задержали".
Партком вскочила со стула и визгливо затараторила: "Можно мне уйти? Я бы не хотела слушать это! Позор и стыд! Какое недостойное поведение, и я с ними работаю! Какой пример вы подаете молодежи?! Репутация … "
Шаин Рзаевич поднял руку, партком запнулась на полуслове. Он жестом отпустил ее, остались одни мужчины. Поигрывая карандашом и улыбаясь, Шаин Рзаевич спросил у Исламa киши: "В самом деле, ну что вы там делали?"
Местком подал голос: "Бес попутал, ноги сами туда пошли".
Шаин Рзаевич: "Я удивляюсь, эти ноги еле ходят, но их поймали прямо на продажной женщине. Нам прислали из милиции копию протокола задержания, и мы должны обсудить в коллективе поведение нашего коллеги”.
Ислам киши заскрипел: "Эээ, не нужно обсуждать, это был последний патрон, и то не дали выстрелить. Сукины дети, как шайтаны, появляются, где не надо. Саггалымы поха батырмайын (не позорьте мои седины). Игидин башына иш гяляр (случай и смельчака подловит)".

Все засмеялись, обстановка разрядилась, кто-то от души хохотал, кто-то удивленно уставился на Ислама киши. Шаин Рзаевич, отсмеявшись, высказался: "Я горжусь тобой, Ислам киши! Ты настоящий мужчина, не то что некоторые 43-летние, только грязные журналы и разглядывают".

Все опять дружно засмеялись. Он продолжил с серьезным лицом: ”Впредь, товарищ главбух, ночью сидите дома. Займите у Арифа журналы и "перечитывайте" сколько угодно".

После этого поездка за границу Арифу больше не светила. Но настоящая любовь так просто не умирает, он продолжал собирать архивные материалы, добывал новые сведения о Париже, о французских артистах, и продолжал грезить о недосягаемой теперь мечте. Он даже устроил сына в Мореходное училище, чтобы хотя бы тот мог увидеть мир.

Завотделом Эмин с сочувствием относился к нему, и когда подвернулась командировка в Москву, оформил документы и взял его с собой. Эмин, как обычно, вез подарки для нужных людей, в том числе, несколько бутылок дорогого коньяка. Ариф коньяк любил как нечто, приближавшее его к Франции, и в самолете за 2,5 часа они опустошили целую бутылку. Москва встретила их сильным снегом с ветром, но выпитое держало мужчин в тонусе, и мороз был им нипочем.

Устроились в гостинице "Пекин". Они раскладывали вещи, когда Эмин увидел, что Ариф держится за сердце. На вопрос, что с ним, побледневший Ариф молча лег на диван. Эмин начал было шутить, что не надо пить дармовой коньяк, если не можешь пить вообще, но выяснилось, что у Арифа больное сердце, и что все серьезно. Эмин побежал к администратору за помощью, вызвали скорую. Врачи распахнули окно, сделали укол и уехали. Всю ночь окно в спальне держали открытым, Эмин заходил в комнату Арифа, проверял, как он, и чтобы поднять дух "умирающего", в шутку спрашивал: "Скажи, где твой тайник? Бабки, бабки?" - но самому было не до шуток.

Утром Арифа не оказалось на месте. Удивительно, ведь ночью он умирал!

Ариф пришел примерно в полдень и радостно рассказал, что вчера у театра Сатиры увидел афишу “Эдит Пиаф” и запомнил это, несмотря на выпитое, а утром пошел в театр, чтобы купить билет. Он не знал, что в Москве билеты в любой театр распродаются за месяц. Ариф немного расстроился, но это его не остановило, он каким-то чудом пробился за кулисы, нашел актрису, имя которой прочел на афише, и, как истинный бакинец, преподнес ей букет цветов, красноречиво поведав о своем увлечении и продемонстрировав  при этом знание французской культуры. Актриса была поражена его рассказом, она прониклась к нему участием, пообещала пустить поклонника Пиаф на спектакль и дала ему билет без места. Ариф помахал перед носом Эмина билетом и сказал, что вечером пойдет на спектакль. Часам к семи Ариф, разодетый, как иностранец, пошел в театр. Его впустили в зал, где усадили на стул, поставленный посередине прохода в первом ряду.

Ариф с огромным букетом в руках упивался спектаклем, он был в восторге от игры актрисы, а когда закрылся занавес, он плакал. После окончания представления Ариф пошел за кулисы, его не хотели пропускать к ней, но кто-то из работников узнал его.  Ариф  взял у актрисы фотографию с автографом. Она обняла его, поцеловала и сказала, что была счастлива помочь ему хоть как-то соприкоснуться с его мечтой.

Ариф был таким счастливым, у него горели глаза, он не мог успокоиться и с пеной у рта рассказывал Эмину, как  все происходило. Когда он схватил бутылку коньяка, Эмин не позволил ему пить: "С меня хватает вчерашнего сердечного спектакля". Ариф посетовал, что непредвиденные расходы опустошили его карман, и попросил угостить его ужином. Они пошли в гостиничный ресторан. Дождавшись заказа, начали есть, как вдруг услышали французскую речь. Ариф, как охотничья собака, учуявшая дичь, преобразился, огляделся и ринулся в дальний угол. Люди за столом в углу были рады ему. Как оказалось, работники французского посольства пригласили актрису после юбилейного спектакля на ужин.  Эмин с открытым ртом наблюдал, как Ариф знакомился на французском со всеми, как обнялся и поцеловался с актрисой. Ариф попал в вожделенную стихию, он щебетал на французском о Париже, о Франции, о любви к Пиаф, он говорил с ними о том, что не может попасть во Францию, не упоминая причины, по которой ему закрыта дорога туда. Он стал переводчиком между актрисой и французами, он был в атмосфере, о которой мечтал. Видели бы вы, как французы влюбленно смотрели на него! Ариф несколько раз повторил, из какой он республики, но никто не смог запомнить и даже повторить за ним. Они сказали, что он похож на француза-южанина своим темпераментом и  жестикуляцией. Эмин понял, что Ариф не вернется к их столу, собрал в тарелку всю еду и поднялся в номер.

Ариф пришел только на следующий день утром, проспал весь день, а вечером проснулся и с счастливым лицом приготовился отвечать на все вопросы. Он рассказал, что продолжал кутить с французами, потом они поехали в другой, более фешенебельный ресторан, а потом он ночевал у актрисы.

"Э! Ну и чем твои французы отличаются от нас?"

Ариф открыл было рот, чтобы разразиться вдохновенной речью, но вместо этого вдруг вытащил из кармана список товаров, которые нужно было купить, начиная с мыла и кончая покрышкой для его машины - пора было возвращаться в реальность. Он взял у Эмина в долг и ушел в Москву. Два дня он носился по магазинам, а на третий день ранним утром, когда они выезжали в аэропорт, такси заполнилось тюками, которые накупил Ариф. Француз азербайджанского разлива возвращался домой.

В самолете Эмин спросил у него, не опрометчиво ли то, что произошло в Москве, ведь люди из КГБ могли следить за французами. Он ответил: "Плевать. Мне нечего терять, и так дорога закрыта за границу, а сколько мне осталось жить? Ты сам видел сердечный приступ в гостинице. Зато я получил большое удовольствие. Отключив в мозгах, что я нахожусь в Москве, представил, что я в Париже общаюсь со своими друзьями. Ты не поймешь, насколько мне это было нужно. Спасибо тебе за то, что ты включил меня в эту командировку".

В Баку на работе Ариф показывал всем фото актрисы с подписью и пожеланиями ему. Через неделю он принес Эмину теплые кутабы в знак признательности и пригласил на свежие кутабы, которые его мама (он называл ее "мямЯ") приготовит для них.

Никто из его сотрудников никогда не был у него дома. Познакомившись с домочадцами, Эмин попал в “святую святых” - комнату, посвященную Франции. Возможно, во всем Азербайджане не было и до сих пор нет такой раритетной коллекции. Все стены были обклеены видами Парижа, а на большой карте города остались следы от его пальцев,  надписи, галочки и кружочки - это места, которые он, видимо, должен был повидать. На полках шкафов, кроме альбомов, посвященных Парижу, стояли статуэтки Эйфелевой башни, начиная от сантиметровой и заканчивая полуметровой на полу. Одна стена была полностью заклеена огромным фотоплакатом, на котором изображена Эйфелева башня, снятая снизу вверх.

"Откуда достал?"

Ариф засмеялся: "Оттуда, откуда порножурналы. В Финляндии в отеле этот плакат был наклеен на огромном фасадном стекле. Увидев его, я потерял рассудок: или они мне дадут его добром, или я его украду. Я обратился к администратору, жестами объяснив ему, что я хочу. Он отказал мне, потому что это инвентарь. Я пошел дальше, к директору, он тоже отказался дать мне плакат, который принадлежит хозяину отеля - швейцарцу. Я обрадовался: швейцарец должен знать французский, мне легче будет изъясняться. Я попросил директора позвонить хозяину. Директор ответил, что у хозяина  есть отель в Париже, и плакат является своего рода рекламой, и нужно просить разрешения лично у него. Он позвонил хозяину, они говорили на  английском, я чувствовал, что тот отказывает, и попросил передать мне трубку, чтобы я объяснился с ним.  Директор с удивленным лицом передал трубку мне, и я на французском с мардакянским акцентом сказал, что влюблен в Париж, куда никак не могу попасть, и он бы сделал доброе дело, приблизив мою мечту хотя бы так. Швейцарец был так удивлен, что советский турист говорит на французском и любит Париж, что, смеясь, приказал директору снять с витрины плакат и отдать мне".

Эмин был в шоке. Спокойный, мирный человек шел напролом, чтобы добиться своего. Эмин смотрел на огромный от пола до высокого потолка плакат, чувствовал его манящую мощь и начинал проникаться желанием оказаться там вживую.

После поездки в Москву Ариф делился с Эмином новостями, которые считал интересными: кто-то привез ему книгу, достал для него открытку, он купил с рук альбом "Notre Dame de Paris" и т.д. Кроме того, он рассказывал eму свои сюрреалистические сны. Например, как однажды они вместе пришли на работу, зашли в лифт, нажали кнопку, a лифт поехал выше последнего этажа и продолжал подниматься дальше, при этом не было слышно характерного скрипа. Они удивлялись: куда нас несет? Когда дверь распахнулась, лифт оказался парящим над Парижем. Перед ними открылась прекрасная панорама Елисейских полей, ровные, как будто прорезанные ножом, улицы постепенно сменялись зеленым пригородным ландшафтом. Лифт улетал дальше к окраине, где на желтом песке теснились домики. Ариф показал пальцем: “Смотри, это Мардакяны, а вот наш дом, смотри, во дворе мямя готовит кутабы".

Через несколько дней Ариф прибежал к Эмину с радостным лицом и опять рассказал сон, в котором участвовали оба. Эмин был его единственным слушателем, потому что Арифа из-за его фанатизма воспринимали, как ненормального, а тут еще и невероятные сны. Услышанное в этот раз еще больше удивило Эмина. Они якобы ехали в электричке в Мардакяны. Сойдя на вокзале,  увидели толпу и ажиотаж, почему-то звучала французская речь. Пройдя немного, они увидели, как разгружаются большие грузовые поезда. Ариф спросил у одного из рабочих на фрaнцузском, что происходит. Тот ответил: "Неделя Парижа в Мардакянах".  Ариф начал, как угорелый, носиться по улицам, не веря своим глазам. И вдруг перед ним встала Эйфелева башня, которую уже смонтировали, но пока никому не позволяли подниматься наверх.  Ариф попросил позволить ему пройти в башню. Работницы-француженки ответили, что нужно проверить, как все работает, и после этого можно будет пускать посетителей.  "Я встал на колени и начал со слезами на глазах умолять позволить мне пройти первым. Меня пропустили со словами: "Мы не будем нести ответственности, если с вами что-то случится".  Ариф трогал и наяву ощущал каждую железную деталь башни, все казалось реальным, как будто не во сне. Он вышел на смотровую площадку и оглядел родные Мардакяны с французской башни...

Эмин засмеялся: "Ты каждый день рассказываешь мне сюрные сны, скоро и я потеряю чувство реальности".

Так шло время. В 90-х годах страна развалилась на независимые государства, власть сменилась, произошло много изменений. Дороги приятелей разошлись. Спустя лет 7 или 8 они случайно увиделись на улице.  Первый вопрос Эмина был о Франции.

"Я был в Турции, скоро собираюсь в Париж", - радостно ответил Ариф. Поговорив немного, они попрощались. Жизнь пошла дальше, их дороги больше не пересекались.

Спустя еще два года Эмин встретил сына Арифа и начал расспрашивать его об отце.

"Папа все-таки побывал во Франции. После приезда из Парижа он был сам не свой, все время сидел у себя в комнате и никак не мог вернуться в реальность, а когда открывал рот, говорил только о том, как там было, о своих впечатлениях. Ровно через месяц после  поездки он не проснулся утром. Повидав Париж, он расслабился... сердце подвело его... Уже год, как его нет в живых".

Эмин задумался: "Почему Бог так несправедлив, исполнив мечту человека, взамен отнял у него жизнь? - а вслух лишь тихо произнес, - Аллах ряхмят элясин..."