Присуждена премия за худшее описание секса в литературе.

Mне показалось небезынтересной информация об этом виде литературных анти-премий. Вижу параллель с "Серебрянной калошей" в эстраде. Названы худшие в мире описания секса в литературе В нынешнем году премия журнала Literary Review, присуждаемая за "худшее описание секса в художественной литературе", досталась покойному Норману Мейлеру за описание орального секса в его последнем романе "Замок в лесу", где половой член мужчины сравнивается с "завитком экскрементов". "Именно экскременты склонили чашу весов в пользу Мейлера, – признался Филип Уомек, младший редактор Literary Review, редакция которого в качестве жюри ежегодно выбирает лауреата премии. – Это сравнение, а также строка, где говорится, что Алоиз (персонаж романа. – Прим. ред.) был "наконец-то готов вторгнуться в нее и размолоть ее Гончей, вбить Гончую в ее благочестие". Ну просто кошмар какой-то". Таким образом, впервые за свою 15-летнюю историю эта премия (учрежденная в 1993 году Обероном Во, тогдашним редактором Literary Review, чтобы "привлечь внимание к грубому, безвкусному, часто небрежному использованию описаний сексуальных сцен, не выполняющих сюжетообразующих функций, в современном романе и поощрять отказ от них") присуждена лауреату посмертно. Помимо Мейлера, в шорт-лист вошли еще семь писателей. В прошлом году премию Literary Review вручили прозаику-дебютанту Иэну Холлингшеду: жюри было покорено фразой "ее упругая ширинка соприкоснулась с моими вспухшими брюками" в его романе "Двадцать с чем-то". Холлингшед, получивший статуэтку и бутылку шампанского, радостно объявил: "Надеюсь получать эту премию каждый год". Среди предыдущих лауреатов премии – Себастьян Фолкс, Джайлз Корен, а также соотечественник и почти ровесник Мейлера Том Вулф, отмеченный в 2004 году за свои описания неуклюжих совокуплений в романе из студенческой жизни "Я – Шарлотта Симмонс". Отрывок из романа Нормана Мейлера "Замок в лесу" "Потом она легла на него. Она не знала, воскресит этим его или прикончит, но та же самая ярость, острая, как игла, которая охватила ее после смерти Фанни, снова проснулась в ней. Когда-то Фанни объяснила ей, что делать. Итак, Клара перевернулась, прижалась своей самой невыразимой частью тела к его носу и рту, судорожно втягивавшим воздух, и взяла в рот его дряхлый таран. Дядюшка был сейчас мягок, как завиток экскрементов. И все равно она принялась сосать с рвением, которое мог вселить в нее лишь Князь Тьмы – это она осознавала. Оттуда и исходил порыв. Итак, теперь оба они были обращены макушками не туда, и Князь Тьмы был с ними. Он никогда еще не подходил так близко. Гончая начала возвращаться в жизни. Прямо у нее во рту. Она удивилась. Алоиз только что был совсем обмякший. А теперь – он снова мужчина!" Из романа Кристофера Раша "Воля" (издательство Beautiful Books, сс. 132-133) "О, чудеснейшие волосы на лобке! Высочайший треугольник, чьи углы углубляются в ад, но указывают на рай. Позвольте мне воспеть черный вымпел, крыло черного дрозда, расщелину, ямочку, замочную скважину в двери. Смоква, киска, щелка, манда – сейчас я приближусь к ней, к этому внезапному румянцу, к этой древней дороге, к финишу всех одиссей и эпической цели жизни, притягивающей сейчас мой член, притягивающей, как залежи магнитной руды. Руки Энн Хэзуэй – руки доярки, охватившие мою мошонку своими миндальными ладонями – теперь сжалились над несчастным тоскующим стоячим членом, и, в бесконечной муке ее вожделения, направили его в самую середину незажившей раны. Одновременно я отчаянно нашаривал пальцами левой руки – вслепую, как Циклоп – нашарил и нашел сырое, меховое, мягкое, я раздвинул древние губы времени и вставил свой средний палец в святая святых. Она приветствовала меня тихим чмокающим звуком, слогами, которые древнее, чем язык, утешением, которое прекраснее слов. Энн отстранила мою руку, направила член, выпятила ягодицы, погрузившиеся глубоко в траву, высоко приподняла бедра, скрестила ноги у меня за спиной, надавила пятками мне на позвоночник и грубо, с силой набросилась на меня. Я упал в нее. Как это возбуждало – замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя королем бесконечного пространства. Но Энн Хэзуэй была жестокой королевой. Ее голени сокрушали мои ребра, ее скрещенные пятки вонзались в мое тело, загоняя меня все глубже внутрь нее. Она отзывалась мне криками, которые мечтают слышать мужчины, сладостными глухими стонами, которые вторят вздохам океанов, отливу и половодью в полях, шелесту звезд. И мы пили друг из друга, прижавшись друг к другу на корабле, в который превратили самих себя, восставая против незначительности времени. Всюду вокруг нас к нам присоединялась природа... Струи жара хлестали меня по спине и плечам, а где-то далеко внизу подо мной тело Энн Хэзуэй начинало неистовствовать и идти ко дну во вскипающей пене, меж тем как я, словно матрос, вцепился в ее вздымающиеся и опускающиеся бедра, и высокий киль ее спинного хребта поднимался и опадал, рассекая июль, рассекая зеленые валы разросшейся зелени, пока, наконец, не наступил миг, когда какая-то колоссальная волна...